Однажды у меня в руках оказалась «Русская живопись», заключённая в огромный фолиант в нарядном красном бархатном переплёте с богатым золотым обрезом и невероятно яркими картинками. На белом титульном листе гордо и внушительно красовались чёрные строки:
Настоящее издание
подготовлено и выпущено
в количестве 45 экземпляров
по заказу председателя Правительства
Российской Федерации
для членов Правительства
Российской Федерации.
Короткое, никем не подписанное вступление и следующее за ним оглавление терялись в девятистах страницах иллюстраций. Длинный список искренней издательской признательности за предоставленные материалы, неоценимую помощь и моральную поддержку завершал титанический труд безымянного коллектива по втискиванию всей русской живописи от древней иконописи до некоего М. Шанькова в один том.Перелистывая страницы тяжеленного издания, я вдруг представила серьёзного, сосредоточенного члена правительства, внимательно слушающего доклад и разглядывающего украдкой под столом бесценные шедевры русского искусства, ибо другого времени по причине крайней занятости нету. Но тут вмешался здравый смысл и прервал нелепое видение. Это какие же должны быть колени, чтобы такую тяжесть долго выдержать! Скорее всего, государственные мужи просто положили неподъёмную книгу на видное место. Пусть все-все, и особенно председатель правительства, видят, что «Русская живопись» занимает достойное место в их жизни. Впрочем, нашёлся один член, который оторвал от кабинета и души драгоценный раритет и передал его в пользование стороннего правительству лица, что позволило мне подробно ознакомиться с роскошными репродукциями картин русских живописцев.
Особенно поразил меня раздел «Русские художники первой половины XIX века». Как много Италии и всего итальянского на их полотнах! С каждой страницей росло ощущение, что все они хотели бы жить и умереть в Санкт-Петербурге, если бы не было такой земли – Италия. Некоторые из них так и поступили. Например, сын солдата Фёдор Матвеев был послан в Рим пенсионером от Императорской академии художеств, прожил там сорок лет, посылая на Родину торжественные классические итальянские пейзажи. А М. Лебедеву всего-то было отпущено 26 лет жизни. Из них два последних года он провёл в Италии, писал тающие в лёгкой дымке дали и умер от холеры в Сорренто.
С каким упоением и восторгом, оказавшись в Италии, художники А. Егоров, В. Шебуев, С. Щедрин, А. Варняк, Ф. Бруни, братья Чернецовы, знаменитые О. Кипренский, К. Брюллов, А. Иванов и многие менее известные живописцы писали римские развалины, праздники, карнавалы, Неаполитанский залив с бесконечными лодками, рыбаками, восходами, закатами, лунными ночами, величественный Везувий, живописные улочки Амальфитанского побережья. Как радостны их неунывающие нищие детишки! Как соблазнительны их деревенские красотки и колоритны лихие разбойники! Сколь аппетитны пропитанные солнцем и знойной негой виноградные гроздья с держащими их не менее аппетитными девушками. Как радуют глаз уходящие за светлый горизонт дальние горы, спускающиеся в синее море, увитые виноградом веранды, затейливые деревья, мирная красочная пейзанская жизнь на фоне величавых декораций пышной итальянской природы. Даже жулики в уличных сценках повседневной римской жизни выглядят симпатичными. В общем, как писал Фёдоров-Давыдов, повсюду «спокойная улыбчивость», а по словам Александра Бенуа, Италия – «рай земного бытия, где жизнь беспечна и свободна».
После таких слов нет никаких сомнений, что все русские художники стремились попасть в этот земной рай, пожить в нём и поработать, что многим, кстати, и удавалось. Главное было – получить большую золотую медаль Петербургской академии художеств, которая давала возможность побыть несколько лет пенсионером в итальянском раю за государственный счёт. В свою очередь, счастливчики должны были за блаженство в Италии радовать успехами и достижениями государя императора, его супругу и академических чиновников, а также регулярно отчитываться за каждую истраченную копеечку казённых денег.
Иногда медали бывало недостаточно для поездки в Рим, как, например, в случае с двумя из семи братьями Брюлло, чьи предки – французские гугеноты – бежали от преследований католиков в Германию, а оттуда впоследствии перебрались в Россию. Братьям не хватало русскости, и они ходатайствовали о прибавлении буквы «в», что русифицировало бы их фамилию. Просьбу удовлетворили, и Брюлловы победоносно вошли в историю русской культуры: старший Александр – в архитектуру, а Карл – в живопись. В Италию они поехали за счёт Общества поощрения художеств, так как академия предложила лишь пенсионерство в Санкт-Петербурге.
Русский художник итальянского происхождения Михаил Иванович Скотти фамилии не переделывал, большой золотой медали не получал, но в Италию благодаря графу Кутайсову попал и покинуть рай отказался. Он много и весьма успешно портретировал, в 1842 году написал прелестную á la Brulloff «Итальянку с розаном в руке» в костюме с острова Прочида и скромно умер в Париже, обретя покой на знаменитом кладбище Пер-Лашез.
А вот его одногодка 1812 года рождения Пимен Никитич Орлов прорывался в мир искусства с величайшим трудом и завидным упорством. Родившись на дальнем хуторе Воронежской губернии в бедной и многодетной семье мельника, он с раннего детства увлёкся рисованием. Родители не захотели помочь сыну серьёзно учиться живописи. Более того, они решительно этому препятствовали, так что однажды мальчик сбежал из дома и поступил в ученики к странствующему маляру.Маляры в ту пору ходили из селения в селение, красили полы, стены, заборы, а заодно расписывали сельские храмы, помещичьи усадьбы, общественные здания и даже писали картины и портреты по просьбе местных VIP-ов.
Принимая участие в исполнении заказов, меняя учителей-маляров, Пимен освоил азы живописи. Он много работал, писал иконы, портреты окрестных помещиков, и судьба вознаградила его за упорный труд и преданность мечте. Местный предводитель дворянства счёл небесполезным отправить молодого художника в Санкт-Петербург в Академию художеств, куда после очередных долгих усилий Орлов и поступил в портретный класс Карла Брюллова. Серебряная медаль первой степени – результат его трёхлетнего академического образования. Пимен Никитич прекрасно усвоил уроки своего знаменитого учителя. Более двадцати лет он будет успешно работать в стиле Брюллова сначала в Петербурге, а с 1841 года при содействии Общества поощрения художеств в Италии. Его итальянские модели приторно хороши собой, прелестно неестественны и предельно красочны. На многих дошедших до нас полотнах цветы оттеняют красоту молодых женщин, о чём свидетельствуют и названия картин: «Неизвестная с корзинкой цветов», «Итальянка с букетом и маской», «Итальянка с цветами». Без них не обошлось и в изысканно театральной работе «Римский карнавал» 1859 года. После этой даты Пимен Никитич исчезает из поля зрения. Его душа тяжко заболела и вместе с телом шесть лет пребывала в доме скорби. Говорили, причиной тому была любовь, но имя виновницы недуга неизвестно. Зато кое-что известно об итальянской возлюбленной другого русского художника – Ореста Кипренского.
Надо сказать, что жизнь этого выдающегося портретиста с самого его рождения окутана тайной и мистикой. Начнём с того, что ни отец, ни настоящая его фамилия неизвестны. Усыновил его бывший крепостной помещика Алексея Дьякова Адам Швальбе, женившись на матери мальчика. При крещении ребёнку дали «цветочную» фамилию Кипрейский от распространённого в той местности цветка кипрей, то есть иван-чай, которая со временем переделалась в Кипренский, заняв одно из первых мест в истории русского портрета. Но сам Кипренский вовсе не хотел становиться портретистом, он мечтал прославиться в исторической живописи, в ту пору почитавшейся главной и наиважнейшей из всех изобразительных искусств. По окончании академии в 1863 году Ореста постигло первое «страшное» разочарование: он получил лишь малую золотую медаль, тогда как два его сокурсника – А. Егоров и В. Шебуев – были награждены большими золотыми и счастливо отбыли пенсионерствовать в Рим. Всё же через три года Кипренский добился большого золота, изобразив «Дмитрия Донского на поле боя». Да только вот Италии не случилось, путешествию помешала обострившаяся международная обстановка. Орест остался в Петербурге, зарабатывая на жизнь портретированием и не теряя надежды создать исторический шедевр.Написанный в 1804 году портрет отчима Адама Швальбе принёс ему неожиданный успех. Невероятно: откуда у двадцатидвухлетнего «историка» Кипренского такой глубокий психологизм, такое мастерство и зрелость. Безусловно, портрет Швальбе – работа большого мастера. Через 15 лет этот портрет сыграет злую шутку с автором. Зарубежные критики обвинят Кипренского в мошенничестве, мол, работу старых мастеров выдал за свою. Поначалу подобное мнение веселило художника, но потом стало ясно, что всё намного серьёзнее, ему не верили, в нём сомневались. Сегодня, почти через двести лет, можно сказать, что непризнание его таланта портретиста похоже на мистическую месть истинного предназначения художника воображаемому. Кипренский родился портретистом, а мечтал и пытался стать историческим живописцем, страдал и мучился от того, что не явил миру исторического полотна, которое потрясло бы весь мир. А ведь всё в его жизни в начале XIX века складывалось замечательно. Он молод, успешен, у него много заказов, судя по автопортрету 1808 года, имеет приятную наружность, дружит с поэтами и писателями: Жуковским, Батюшковым, знаком с Пушкиным, Вяземским, посещает литературные салоны столицы. Ему покровительствуют высокие лица и лично императрица Елизавета Алексеевна. А счастья нет. Сам того не зная и не ведая, он является прототипом литературного героя того времени. Он истинный романтик, неудовлетворённость, беспокойство накладывают на него печать несчастливости, а истинный талант – избранности.
В 1816 году Кипренский становится пенсионером императрицы и уезжает в Рим. О долгожданное свидание с итальянской культурой! Он со страстью обходит музеи и галереи и восторженно восклицает: «Ах, Рафаэль, Рафаэль! Между живописцами – Альфа и Омега». Вот где он создаст свой исторический шедевр! Он и сюжет придумал, и нашёл маленькую девочку по имени Мариучча для образа фунеессы. Она же послужила моделью для прелестного портрета «Девочка в венке из маков». Пока он не знает и никак не может предположить, что встретил свою любовь и судьбу.
Художник вдохновенно работает. Посылает в Петербург «Молодого садовника»; пишет много портретов, среди которых «Цыганка с веткой мирта», о которой поговаривали как о любовнице Кипренского. Казалось, всё складывается, но судьба готовит новое испытание: трагическое происшествие бросает вечную тень подозрения на бедного Ореста. В доме Кипренского убита его натурщица. Скорее всего, женщине отомстил слуга, которого она заразила «дурной» болезнью. Вина художника никак не доказана, но, как говорится, злые языки хуже пистолета. Какое-то время он даже не решается выходить на улицу. Одна радость в жизни – маленькая, весёлая Мариучча. Он настолько привязался к девочке, что выкупает её у беспутной матери. И тут из Петербурга приходит повеление вернуться немедленно на Родину. Сердце художника разрывается на части. Если бы он мог увезти малютку с собой! Родственники девочки пишут на него донос, требуя её им вернуть. В происходящее вмешивается кардинал, и Мариуччу помещают в монастырь, не сообщая никому, в какой именно.
В мучительной неизвестности Кипренский возвращается на Родину, где его ждут не самый радушный приём, обвинения в ленности, охлаждение императрицы. Он разочарован, неудовлетворён и несчастен. Он мечтает вернуться в Италию. Произойдёт это через пять долгих лет. Теперь Кипренский страстно влюблён и хочет жениться на своей дорогой, нежной, восхитительной Мариучче. Из очаровательной девочки она превратилась в прелестную молодую девушку. Пройдёт целых восемь лет, прежде чем он сможет осуществить своё желание, ему даже придётся перейти в католичество. В июне 1836 года 54-летний Орест Кипренский женится на 23-летней Анне Марии Фалькуччи. Счастливый художник планирует вернуться на Родину, ведёт переговоры о продаже своих картин, ему очень нужны деньги, он скоро станет отцом. И опять в его жизнь вмешивается злой рок. Он простужается и в октябре этого же 1836 года умирает от воспаления лёгких, оставляя беременную жену почти без средств к существованию. Русские власти отказывают Мариучче в пенсии и после долгой унизительной переписки выплачивают вдове ничтожный гонорар за работы мужа. Через несколько лет Мариучча вторично выйдет замуж, и уже мы более ничего не узнаем ни о ней, ни о родившейся дочери Клотильде.
Мраморная надгробная плита в четвёртой капелле римской церкви Сант-Андреа-делле-Фратте сообщает нам, что здесь покоится Орест Кипренский. Как и подобает истинно романтическому герою, почти всеми забытый, он нашёл успокоение на чужбине, в прекрасной и далёкой Италии. Лишь несколько друзей проводили в последний путь выдающегося русского художника-портретиста Ореста Кипренского.
Брак младшего современника Кипренского Карла Брюллова оказался ещё короче. Он продлился два месяца и с большим скандалом, но по вполне приемлемой причине разности в возрасте и «нервной возбудимости» художника был расторгнут. Неудачная женитьба оставила сорокалетнему Брюллову боль и страдание, а нам – портрет пианистки, ученицы Шопена, Эмилии Тимм. С портрета смотрит утончённо красивая девушка, от которой веет юной свежестью. Как же бывает обманчива внешность…
К счастью, вскоре в Россию вернулась красавица графиня Самойлова, богатая, уверенная в себе и независимая женщина, с которой Брюллова связывали долгая дружба и нежные чувства. Она закружила Карла в вихре светской жизни и помогла воспрянуть духом. Он пишет её парадный портрет «Графиня Ю.П. Самойлова, удаляющаяся с бала с приёмной дочерью Амацилией Паччини». Для себя Брюллов раз и навсегда решил: «Моя жена – художества». Он очень много работает, хочет повторить успех картины «Последний день Помпеи». Благодаря этому историческому полотну Карл стал знаменит, толпы зрителей в Риме, Милане, Париже и Петербурге восторженно рукоплескали ему, заворожённые грандиозностью замысла и виртуозностью мастерства. Теперь он пытается создать картину на материале русской истории, но работа над монументальной «Осадой Пскова» не клеится. Слишком часто вмешивается царь Николай I, слишком много других заказов, а главное – Брюллов понимает, что 13-летнее пребывание в итальянском раю не способствовало постижению души простого русского народа, да и состояние здоровья, увы, оставляет желать лучшего.
По настоятельному совету врачей весной 1849 года Брюллов уезжает из России. Он лечится на острове Мадейра, путешествует по Испании, возвращается в любимый Рим, где к нему пришли слава и грандиозный успех, где он любил и был любим. Здесь он и умирает в июне 1852 года.
Художника похоронили на некатолическом римском кладбище Монте Тестаччо. Каждое лето на его могиле зацветает роза с нежными крупными цветками и лёгким ароматом. Розу зовут так же, как и его любимого художника, – Рафаэль. С копии картины Рафаэля «Афинская школа» начиналась очень счастливая и плодотворная пора жизни одного из самых успешных русских художников Карла Павловича Брюллова.
Каждый раз, когда я бываю в Русском музее, непременно навещаю брюлловскую «Всадницу», любуюсь его «Итальянским полднем», медленно прохожу по залам первой половины XIX века, а покидая их, ощущаю непреодолимое желание немедленно отправиться в Италию по следам наших «золотых академистов».
В этом русско-итальянском году много гостей из Италии посетят Петербург, но одна гостья будет совершенно особенной. В Михайловский сад на вечное поселение прибудет роза «Рафаэль» 1856 года рождения, родственница той самой с кладбища Монте Тестаччо. Помимо своих прямых обязанностей цвести и радовать глаз у неё есть важная миссия. Она будет напоминать нам о всех русских художниках, которые жили и творили в Италии, в стране, которую любили, чьей культурой восхищались, где многому научились и частицу которой передали нам вместе со своими полотнами.