Вячеслав Рыбаков
Насколько я могу судить, на эту тему говорят очень редко и очень неохотно. Рассказывать о собственной беспомощности перед идиотизмом не очень-то приятно.
Насколько я могу судить, на эту тему говорят очень редко и очень неохотно. Безусловно, я могу ошибаться; статистика, как говорят учёные, не набрана. Но у меня сложилось впечатление, что заговаривать об этом считается как бы не очень приличным – так, как раньше неловко было говорить, например, о стыдных болезнях. Теперь о стыдных болезнях без стеснения рассказывают в ток-шоу на всю страну; а вот говорить о перекосах современной цензуры язык, как правило, не поворачивается, потому что ведь действительно невозбранная свобода бранного злого слова и восхищённых панегириков любым врагам за прошедшие десятилетия, что называется, достала; и как теперь выступать против того, что такую свободу вроде бы призвано наконец ограничить? Ну и вообще не очень-то приятно рассказывать о своей беспомощности перед идиотизмом. Во всяком случае, лично я по пальцам могу перечислить те реплики коллег и знакомых, которые мог бы использовать как материал.
То человек, связанный с кино и телевидением, вдруг обмолвится, что даже в десятки раз прежде уже показанной хронике времён Великой Отечественной войны теперь пытаются перед новой демонстрацией замазывать (блюрить) кресты на немецких танках, потому что они – пропаганда фашистской символики. Скоро, возможно, в хронике, которую с риском для жизни творили фронтовые операторы, будут ползать некие танки без опознавательных знаков, по которым красноармейцы почему-то стреляют. С кем, собственно, они воюют? Если так пойдёт, через несколько лет это станет загадкой.
Или замечательный популяризатор космоса и ракетных программ коротенько упомянет, что, сам того не ведая, несколько месяцев ходил под уголовной статьёй, потому что в одной из работ процитировал немецкого ракетчика Вернера фон Брауна, создателя ракет ФАУ, а это, что ему даже в голову не пришло, может быть истолковано как восхваление гитлеровского режима; но, к счастью, вроде бы обошлось...
Я мог бы привести ещё буквально два-три примера такого рода, но не вижу в этом смысла. Проверить эти факты у меня нет никакой возможности. И не зря ведь в суде никогда не учитываются показания свидетелей, сделанные с чужих слов. Силу имеет только рассказ о том, что сам видел, сам слышал, сам сказал и сделал.
Поэтому я с самого начала хочу попросить прощения за то, что буду опираться только на личный опыт. Это не мания величия, не тщеславие, не самореклама. Просто за достоверность лишь этих фактов я могу отвечать.
Осенью прошлого года я получил от одного из крупных столичных издательств предложение переиздать в серии «Классика фантастики» все мои крупные тексты. Не называю это издательство, чтобы не обидеть тех, с кем я держал связь, и кто, как и я, в ужасе от происходящего.
Первой книгой должна была выйти, по плану самого же издательства, дилогия «Наши звёзды» под одной обложкой. Двухтомник этот уже дважды (а считая журнальные варианты – трижды) был опубликован; я получал за него премии в области фантастики в 2007-ом, в 2008-ом, премию ФНРП за самое остросоциальное произведение года в жанре НФ и премию имени братьев Стругацких в номинации «Лучшее художественное произведение года» в 2011-ом... Тем, кто фантастикой не интересуется, названия этих регалий мало что скажут, но поверьте, в мире НФ это очень серьёзные награды (кстати сказать, стоило лет восемь назад моей повести «На мохнатой спине», в которой дело происходит в период между Мюнхенским сговором и пактом Молотова-Риббентропа, попасть в номинационный список «Нацбеста», со всех либеральных сторон тут же посыпались обвинения в пропаганде сталинизма и оправдании ГУЛАГа). За «Наши звёзды» я в своё время тоже огрёб немало сходных инвектив.
Но это к слову. А дело, разумеется, вовсе не в премиях или их отсутствии. Даже если бы моя книга была слабенькой писулькой начинающего графомана, она всё равно не заслуживала бы издевательства.
Полгода спустя после представления текстов в издательство я получил из долго и задумчиво молчавшей редакции письмо, где, в частности, говорилось: «...отдали текст на экспертизу, как требуют, к сожалению, нынешние нормы законодательства. ...Эксперт прочёл весь текст целиком, но рассматривает текст сухо с точки зрения законодательства без оценки художественного замысла (но, к сожалению, и цензура их оценивает так же)».
А дальше...
«В представленном виде текст напечатан быть не может. Требуется переработка».
И семнадцать страниц замечаний, одно другого краше. Сначала цитата из моего текста, которая вызвала реакцию цензора, затем – непререкаемое экспертное заключение.
Сначала менее важные и более смехотворные. Когда интернет полон клубнички, когда телевизионные посиделки исполнены самых сомнительных откровений, когда чуть ли не в шаговой доступности от издательства целый магазин торгует сувенирами с изображением гениталий во всех ракурсах, анонимный (и потому неоспоримый) эксперт блюдёт нравственность читателей, например, так.
Беседуют юноша в расцвете сил и девушка, ещё подросток, при этом он несёт её на себе, поскольку она повредила ногу во время лыжной прогулки. Цитата: «А позволь, Микитка, я положу на тебя свою ножку, – пробормотала она. – А он и рад тому: не то что ножку, говорит, но и сама садись на меня. И как увидел он её белую полную ножку»... – «Ты эти секс-прихваты брось, – с негодованием прервал он. – Подрасти сперва!» – «Это же Вий!»
Резюме: «Сексуальные темы, подросток и ребёнок, не достигший возраста согласия. Удалить или переформулировать».
Переформулировать Гоголя?
Я его, кстати, и так уже переформулировал, адаптируя к устной речи подростка – убрал слово «нагую», которое в авторском тексте служит третьим определением к «ножке»...
А вот они уже подросли.
Цитата: «Мою-то бумажку, подумала она, старательно ожесточая себя, он, наверное, порвал и выкинул сразу. Как тот пилот из «Уловки 22» разорвал полоску бумаги с адресом влюбившейся в него с первого взгляда итальянской проститутки; она сама ему написала имя и адрес, и сама же сказала, что он, наверное, порвёт бумажку, как только они разойдутся, и он так и сделал. Как её? Лючана. Проститутка Лючана. Когда Сима произносила или хотя бы думала слово «проститутка», у неё горячо пережимало дыхание, а в животе, наоборот, будто огромная сосулька беззвучно обваливалась с крыши. Сима ещё ни с кем не была. И нисколечко не хотела. Но если бы она, Сима, была проституткой, с него она тоже не взяла бы денег».
Резюме: «Проституция в контексте несовершеннолетних. Удалить или переделать».
С сексом как-нибудь разобрались бы, хотя должен сказать, во-первых, что столь редкостно для нашего времени начитанная отроковица должна была бы, наоборот, вызвать уважение (что я и провоцировал), а с другой – что, на мой взгляд, ни один уважающий себя писатель не может и не должен в уже неоднократно опубликованной книге по требованию невесть откуда вынутого эксперта менять что-то в своём произведении. Лучше не переиздавать совсем.
Но это ладно. А вот политика...
Цитата: «А что ты мне говорила, когда я писал, что Путина нужно сместить и судить за нарушение Хасавюртовских соглашений?»
Резюме: «Призыв к смене власти в России. Исключить».
Цитата: ««Потрясающе. То есть ты хочешь сказать, я же и виновата в том, что у тебя нет прежних возможностей плеваться желчью?» — «Не ты одна. Народ опять взалкал величия и вечных ценностей. Как я ещё в девяносто седьмом писал, сравнивая нацистскую Германию и современную Россию, «расцвет национальной культуры даром не проходит».
Резюме: «Приравнивание СССР к гитлеровской Германии. Убрать или переформулировать».
Цитата: «Любить эту страну может только тот, кто любит, когда его, извините, дерут в зад».
Резюме: «Имеются признаки пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений. Убрать или переформулировать».
Цитата: «Лишь через много лет он убедился, что это единственно верная и единственно достойная позиция, что в большом мире лишь она и пользуется уважением. Поэтому так легко он становился своим для совсем, вроде бы, чужих – от прибалтийских якобы ветеранов СС до чеченских так называемых боевиков...»
Резюме: «Оправдание чеченских боевиков и прибалтийских неонацистов. Исключить».
Цитата: «Адаптированная к свободам двадцать первого века шарашка, – сказал Бабцев, примирительно улыбнувшись. – Всё-таки времена не те, пришлось им сделать косметические поправки. Но в целом... А как ты думаешь, Путин про вашу контору в курсе?» – «Ну, знаешь... Он мне как-то не отчитывался. Думаю, вряд ли такое дело могло быть организовано без поддержки с самого верха».
Резюме: «Обвинение президента Путина в использовании рабского труда учёных. Удалить или переформулировать».
Цитата: «Всякий хоть немного интеллигентный россиянин впитывает с молоком матери – одна-единственная спецслужба в мире представляет для него опасность, одна-единственная: своя, российская. Наглая, подлая, открыто презирающая и в то же время беззастенчиво использующая все лучшие свойства души человеческой: доброту, верность, порядочность, чувство долга... Люди для неё – мусор. Лагерная пыль. Всегда. При царях, при генсеках, при президентах всенародно избранных...».
Резюме: «Обвинение спецслужб России в насилии над народом. Удалить или переформулировать».
Цитата: «Безответственное манипулирование такими аляповатыми абстракциями, как «Родина-мать», в наше время как раз и воспринимается отрыжкой сталинских времён».
Резюме: «Оскорбительное отношение к символам Победы. Удалить».
Цитата: «Я, конечно, не утверждаю, что приказ убить известного оппозиционного журналиста Бабцева отдали лично господин Медведев или господин Путин, но весь уклад нынешней жизни в России, вся деятельность преступной власти даёт негласный, но явный и однозначный сигнал любому негодяю, у которого чешутся кулаки: убивать честных людей можно...»
Резюме: «Обвинения Путина и Медведева в убийстве журналиста Бабцева, прототипом которому послужил некий Бабченко, бежавший на Украину. Удалить».
По поводу последнего замечания надо сразу отметить: эксперт не заметил даже того, что книги были написаны и опубликованы за десять-пятнадцать лет до инцидента с Бабченко. Не говоря уж о том, что у меня Бабцева никто пальцем не трогал. Одно слово: эксперт!
Там мне и оскорбление чувств верующих пришили несколько раз, и пропаганду наркотиков...
Это не глупость. Это не самодурство.
Да, глупость и самодурство, вероятно, могли послужить причиной того, что, как вот только что проскочило в сети, платформа MangaLIB была оштрафована на 200 000 за размещение японской сказки о женитьбе девушки и волшебного змея – по статье о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений. Но здесь не это.
Это – гражданская война. Всё та же осточертевшая гражданская война.
На ней сейчас не стреляют. Во всяком случае, пока. Но вообще-то убить или, так сказать, обездвижить, наверное, не прочь. Писатель и учёный 71-го года от роду, получив такой плевок, вполне мог бы дать дуба или уж хотя бы свалиться с инфарктом-инсультом. Меня спасли, наверное, здоровая закваска из деревенских генов и многолетняя тренировка – в 80-ом и в 85-ом меня таскали на допросы как антисоветчика, в 2000-ом «рупор либеральной интеллигенции» (как она сама себя в ту пору называла) «Литературная газета» ославила как идеолога русского нацизма, и так далее. Но в принципе...
И никто не был бы виноват. Старики болеют, старики умирают, да, печально, но это же закон природы. Что? Отзыв эксперта? Какой отзыв? Какого эксперта?
Но дело не во мне, в конце концов, я – мелочь, я это прекрасно понимаю.
В своё время я много думал о том, почему американская, да и западная вообще пропаганда собственной правоты и непогрешимости в течение столь многих десятилетий была столь эффективной.
Один из основных ответов таков.
Во всей массовой литературе и массовом кинематографе, от выходивших миллионными тиражами забористых детективов Клэнси и Ле Карре до просмотренных десятками миллионов зрителей по всему миру западных боевиков типа «Крепкого орешка», они не боялись повторять реальные обвинения, звучащие в их адрес. Действительные, произносимые и тут, и там констатации собственных злодеяний и преступлений, и реальных, и утрированных, и прямо выдуманных, но во всяком случае, кишащих в международной информационной среде. И вкладывать их в уста очевидных противников. А ходом сюжета и событий, показом внутреннего мира отрицательных персонажей все эти обвинения дезавуировались. Опрокидывались. Выставлялись несостоятельными и позорными. Кто говорит, что Америка агрессор? Вон как красиво, складно говорят. Кто вещает, что у нас нет перспективы? Вон как доказательно вещает, прям профессор (а реальные американские профессора именно это и повторяли уже давным-давно). Так это же лжецы, подлецы, подонки, наши прямые враги, вот кто это говорит, они же нас погубить хотят, уничтожить, разорить! Оболгать и разрушить наши ценности! Потому они это и говорят!
И такое работало. И работает до сих пор. Очень действенный метод.
У нас, похоже, хотят наоборот. Высказывания врагов по новым законам оказываются табуированы.
Поясню тем, кто не читал моей дилогии (а таких, разумеется, большинство). Дело происходит в 90-х и начале 2000-х годов. Те реплики, которые эксперт требует убрать, звучали в то время из каждого демократического утюга, а иных у нас тогда почитай что и не было, и все, кто ими не пользовался, ходили в мятом. Практически все высказывания, вызвавшие столь бурную реакцию цензора, принадлежат главному отрицательному персонажу (он сначала успешный либеральный журналист, потом русофоб, а в конце концов – предатель). Когда я смотрел очень, на мой взгляд, хорошо сыгранный и даже романтичный (три мушкетёра из КГБ – это не шутки!) сериал «Комитет», вышедший в 2024-м году, я не мог отделаться от впечатления, что тамошний журналист-русофоб срисован с моего Бабцева; но, конечно же, он, как и у меня, срисован был просто с жизни. Таких у нас в течение нескольких десятилетий было плюнь – попадёшь.
Счастье, что «Комитет» успел проскочить до новых законов, припозднись он – не было бы его.
Язык развивается, стремясь отрефлексировать реалии, которых раньше не было, а теперь появились. Народ-языкотворец (помните? это выражение Маяковского) уже много лет назад породил слово «демшиза»; это не ругательство, не поношение, а всего лишь наименование. Использовать новый термин безо всякого намерения оскорбить куда удобнее, чем раз за разом громоздить неуклюжую словесную этажерку «либеральное крыло нашей интеллектуальной элиты».
Так вот теперь, похоже, показать художественными средствами так называемую демшизу во всей её красе вновь становится юридически невозможно.
Демшиза неприкосновенна. Пока она царила в публичном информационном пространстве, она была неприкосновенна, потому что все, кто был с ней не согласен, шельмовались как враги демократии и так называемые красно-коричневые фашисты. В ту пору никто не боялся оскорбить сомнительными дефинициями тех, кто, скажем, в 45-ом брал Берлин; а вот что, кроме зарубежных грантов, брали те, кто оскорблял – это вопрос. Теперь демшиза может оказаться неприкосновенна, потому что все, кто показывает, что стоит за её красивыми словами и отвратительными мыслями, что творится в её внутреннем мире, как строится и функционирует её демагогия, начинают шельмоваться как распространители вредных взглядов. Тогда сразу встаёт вопрос: а чего мы, собственно, взъелись-то на танки без опознавательных знаков и на граждан, про которых нельзя показать, чем они, собственно, нам враждебны? Любая попытка продемонстрировать, чего стоят их слова и дела, к чему они ведут, ради чего произносятся и творятся, каковы на самом деле эти люди с точки зрения порядочности, честности, ответственности за свои высказывания и поступки, чего они на самом деле хотят, что именно они прикрывают своими словами и чего именно добиваются, – может послужить поводом для судебного преследования. И преследовать будут как раз за распространение тех самых взглядов, против которых направлен весь сюжет и весь смысл произведения.
Представим, что из, например, «Войны и мира» в советское время стали бы вырезать сцены, где говорится что-то хорошее о царизме.
Да, при Сталине монархистов сажали, а то и расстреливали; на то и Сталин, прости господи. Но даже при Сталине при переизданиях романа Толстого никому и в голову не приходило вырезать или, как то и дело требовал мой цензор, переделывать (в сторону народного возмущения аракчеевщиной, например) сцену народного восторга во время визита государя в Москву в начале Наполеонова нашествия. Да, в тогдашнем фильме по «Дубровскому» главного персонажа сделали-таки вождём местного крестьянского бунта. Но сама повесть переиздавалась раз за разом в варианте Пушкина, а не в варианте, скажем, Мехлиса (или уж хотя бы автора сценария фильма Александра Ивановского). Потому что люди занимались делом (как к этому делу не относись), стремились к реальному результату, а не к шумихе, и боролись с явлениями, а не с их отражениями в литературе.
Представим, что кто-то потребовал переозвучить, скажем, «Семнадцать мгновений весны», чтобы Мюллер вместо «Хайль» говорил «Да здравствует СССР». А то ведь «Хайль» с экрана – несомненная пропаганда фашизма.
А впрочем, ведь и «Да здравствует СССР» можно интерпретировать как пропаганду сталинизма и оправдание ГУЛАГа...
И ведь именно так и интерпретировали! Сколько лет!
То есть, видимо, под давлением нынешнего патриотичного закона мой персонаж – былой приятель боевиков Хаттаба, а впоследствии шпион, на протяжении всей книги должен не свои взгляды излагать, а долдонить «Слава России!», «Слава Путину!», «Да здравствует народ-победитель!»
Собственно, я вполне уверен, что таких, особенно в высших эшелонах, у нас ещё немало. Но писать про них – это была бы совсем иная книга.
И второе. Не менее, а, возможно, и более важное.
Именно таким применением закона как раз те, кто в течение десятилетий на свой страх и риск, практически в одиночку, бились лбом об стену и отстаивали в литературе и вообще в художественной сфере и в жизни интересы своей страны и своего народа, в очередной раз выдавливаются из публичного пространства. Более того, они выдавливаются не куда-нибудь, а в ряды недовольных происходящими в стране переменами. Каюсь – вот сейчас я впервые за двадцать пять лет чуть было не написал о российской власти «режим». А я ведь уж конечно не один.
Это – тоже желанная цель тех, кто хочет отмотать историю назад.
Такое нельзя допускать. Такое нельзя позволять. Такое нельзя прощать.
Представляю, как радуется, как злорадно потирает ручки иноагентская колонна при каждом таком казусе. Что, патриотизма хотели? Вот вам ваш патриотизм! Что, Путина переизбрали? Вот вам ваш Путин! Что, нас хотели заткнуть? Так сами себя заткнёте! А нам даже палец о палец для этого ударить не понадобится...
А собственно, что представлять? Когда я кратенько рассказал эту историю у себя в ВК, ко мне мигом пошли радостные реплики.
Вот кстати: ну почему наши либеральные творческие личности так любят матерщину? Для них в матюках и заключена свобода, что ли? «Заключена свобода» – неплохой каламбур к случаю... Напрашивается мысль, что ничего, кроме матюков, эти творцы сотворить не в состоянии, сколько свободы им не дай. Да, собственно, и матюки сотворены задолго до них...
Меня поражает не злорадство демшизы, оно было предсказуемо. Меня поражает, что никто, похоже, с этим новым грозным процессом извращения правоприменительной практики до полного наоборот – не борется. Не заявляет о нем публично и официально. Не говорит прямо и честно: с помощью новых законов демшиза снова пытается нас поставить... как бы это... в позу полной покорности. А те, кого ставят, надеются, как у нас спокон веку принято, поднырнуть и пересидеть. Вот и редактриса моего издательства мне написала в итоге: давайте, мол, отложим выход ваших книг, может, с течением времени требования перестанут быть столь жёсткими...
Ага. Сами перестанут.
Сами даже кошки не родятся. Нужен по меньшей мере один кот, и непременно – вовремя. Кто не успел – тот опоздал.
Только систематическим массовым давлением снизу можно не дать превратить законы, принимаемые витающими в своих эмпиреях добротворцами, в оружие в руках тех, против кого эти законы вроде бы писались, в инструмент избиения тех, ради кого эти законы вроде бы принимались.
И вся-то наша жизнь есть борьба.
...Ей жить бы хотелось иначе, носить драгоценный наряд. Но кони всё скачут и скачут. И избы горят и горят...
Я, конечно, не русская женщина, но мне тоже очень хотелось бы жить иначе. Вы не представляете, какую важную и интересную востоковедную книжку я сейчас дописываю и как больно отрываться от неё из-за всего вот этого.
Но кто, кроме нас? Никто, кроме нас.
Ведь наблюдаемый процесс, раз оказавшись запущенным, может стать массовым уже в силу чисто экономических факторов. Безо всякой уже идеологии. Ничего личного, только бизнес. И навёл меня на такие мысли вот этот совершенно бесценный для нашего анализа фрагмент экспертизы; в который раз прошу прощения за обильное цитирование, но – надо.
Цитата: «Высокие материи, для поколения Кармаданова ещё бывшие ценностями, слова, ради которых люди всерьёз готовы были подвижничать и страдать, окончательно выродились в бренды. Свободными можно было уж даже не делать насильно, зачем – свободными можно стало просто назначать. И несвободными тоже. Чувствовалось: пришёл тот, кто возомнил себя полным хозяином всерьёз. ...Он мог бы и в Освенцим явиться с гуманитарной инспекцией – и, если это был бы выгодный ему Освенцим, то без малейшей дрожи в голосе, НЕПОГРЕШИМО заявил бы вопреки всякой очевидности: здесь права человека соблюдаются. А мировое сообщество с полной готовностью (неофиты, как водится, первей всех, от безмерной преданности елозя пузом и повизгивая) подхватило бы: пра-авильное реше-ение! в Освенциме права человека соблюдаются! Старший сказал!»
Резюме: «Завуалированная критика президента В. В. Путина».
Повторяю: это замечание бесценно для попыток понять, как именно проводится экспертиза.
Непосредственно перед пассажем, процитированным экспертом, идёт вот какой текст: «А уж снаружи... Там и вовсе клейма было некуда ставить. Подморозка девяностых – рудимент тридцатилетнего осторожного покачивания мира на сбалансированных весах двух блоков – прекратила течение своё. История понеслась вскачь. Всё стало можно».
Персонаж читает газету. Сначала обдумывает то, что он прочитал о делах внутренних, потом переходит к внешней повестке (отсюда разграничительный зачин «а уж снаружи...»). То есть абсолютно понятно, что о Путине и вообще о российской реальности далее не может быть ни слова.
Но эксперт этого не знает.
Рукописи нынче подаются в электронном виде. Достаточно через опцию «поиск» прогнать текст по списку ключевых слов, наскоро пробежать глазами те абзацы, где эти слова встречаются, и можно выносить экспертные суждения.
То есть, вероятно, происходит вот что: мелкие грызуны культуры нашли себе новую кормушку. Эксперты, как я слышал, получают где-то по 3000 рублей за авторский лист «проанализированного» текста. Проверить слухи я не могу, но дело не в точной сумме, сколько-то они же получают. И при этом все эти листы совсем не обязательно читать. Зачем? В мире столько прекрасного! Особенно когда деньги так и притекают сами собой, ни за что. Надо просто нахватать текстов побольше. На основании нескольких вырванных из контекста слов или в лучшем случае фраз уяснив для себя, что повесть совершенно антисовет... тьфу! русофобская, мой эксперт и тот абзац, где, как очевидно для любого читающего текст подряд, имеется в виду Америка и её сателлиты, отнёс к Путину.
Сказанное вовсе не отменяет вывода о гражданской войне. Просто такого рода эксперты – в этой войне пешки. Они массово (столько сознательных, кадровых, платных агентов просто не напастись) своими корыстолюбием и бессовестностью запущены самой ситуацией работать втёмную. Ну, вроде как те дурачки, которых за вознаграждение просят передать посылку герою – а когда дурачок к герою подходит, нажимается кнопочка дистанционного взрывателя.
Только тут даже кнопочки не надо. Зато и дурачок остаётся целёхонек и пригоден к многоразовому использованию.
Конечно, я ни в коем случае не допускаю мысли, что случай со мной – это специальная адресная операция. Конечно, процесс запущен не против одного меня.
И даже не против только писателей.
Он запущен против всех нас.
Не так давно прошла информация, что ряд депутатов выступил с инициативой запретить как прославляющие бандитизм такие фильмы, как «Брат» и «Брат-2». Не знаю, чем дело кончилось, вроде бы пока ничем. Но страсть запрещать упоминания о плохом вместо того, чтобы плохое реально искоренять, похоже, будет только разгораться, ведь страна живёт на пределе сил и возможностей, сражается не на жизнь, а на смерть, и под эту сурдинку чиновник, желающий облегчить себе существование, может напакостить выше крыши. Какой смысл запрещать критические упоминания бандитизма, коррупции, наркотиков, проституции, если подрастающее поколение, о котором вроде бы таким образом пекутся, каждый день видит и то, и другое, и третье в реальной жизни, причём реальная жизнь все это, в сущности, то и дело одобряет?
Лицемеры пытаются принудить к лицемерию всех.
Представим себе, что во времена Николая I писателям запретили бы писать о крепостном праве и ужасных нравах крепостников. Но нет, литература описывала неприглядную реальность во всей красе и возмущалась ею (а без таких описаний чем было бы возмущаться?), готовила общественное возмущение ею и в конце концов в значительной мере именно под давлением этого возмущения реальность была изменена. Изображение плохого и прославление плохого, возбуждение желания избавиться от плохого и возбуждение желания приобщиться к плохому – не одно и то же. Бороться надо с отвратительным явлением, а не с эмоционально заряженным художественным отображением того, насколько это явление отвратительно и как оно мешает людям жить. Так, чтобы новые поколения, оглянувшись, облегченно и радостно вздыхали бы: в каком замечательном мире мы живём, нет крепостного права!
Вот когда новые поколения, оглянувшись вокруг, не увидят ни коррупции, ни проституции, ни бандитизма, ни русофобии, тогда и запрещать упоминания о них не понадобится. Наоборот, окажутся нагляднее перемены к лучшему. Самый замечательный способ борьбы за души – это дать почувствовать: смотрите, как было ужасно и как стало прекрасно.