На Родине, как на чужбине, тоской по родине болеть.
Владимир Соколов
«Очень трудно написать биографию, даже свою, когда нет самого главного – смерти...» Так дерзко начал свою автобиографию фантаст, трагический сатирик, поэт и романист Михаил Козырев в 1922 году.
«Самое главное» произошло, к несчастью, очень скоро. Гораздо раньше физической гибели наступила литературная смерть, которая для истинного писателя порой гораздо страшнее. Его перестали печатать, книги изымались из библиотек и издательств, уничтожались (о недругах и об одном из литературных киллеров Козырева, Владимире Ермилове, я писала в статье «Таянье славы» – «ЛГ» № 42, 2007).
В 41-м году Козырев был арестован, в 42-м, по недавно установленным данным, расстрелян. Не дожив, возможно, до своего 50-летия. Две даты – 120 лет со дня его рождения и 70 – со дня трагической гибели – сошлись в конце минувшего года.
1922 год. Молодой, весёлый, ироничный писатель так заканчивает свою автобиографию: «Моя повесть начинается просто: родился в 1892 г. в Лихославле, неподалёку от Твери. Детство провёл там же – собирал грибы, ягоды, играл в «рюхи» и катался на «пустышках». Читать научился сам и лет с четырёх читал всё, что попадалось под руку! Писать начал уже в Твери, где учился в реальном. Потом Петербург. Петербург считаю родным городом».
Продолжим curriculum vitae Михаила Козырева. Судя по документам рукописного отдела Литературного музея, с 1920 г. он становится москвичом. Быстро и органично вписывается в круг лучших московских литераторов, становится членом писательского объединения и кооперативного издательства «Никитинские субботники», куда входили Андрей Белый, М. Пришвин, Л. Леонов, М. Булгаков, Б. Пастернак, С. Кржижановский, Г. Оболдуев, И. Бабель и др.
К этому времени Козырев уже широко известен («…большой сатирик таится в Козыреве», – писали о нём в литературном альманахе «Утренники» в 1922 г.) Его стихи и песни давно уже любимы читателем и народом. Они были так популярны, что некоторые до сих пор считаются народными: «Называют меня некрасивою», «Недотрога». Особенно любима была «Косыночка». Её исполняли многие знаменитые певцы: Вадим Козин, Тамара Церетели, Кето Джапаридзе, Нани Брегвадзе… О «Косыночке», написанной в 1915 г., речь ещё пойдёт впереди.
В январе 1924 г. Козырева избирают секретарём «Никитинских субботников». Эту работу он легко сочетает с напряжённой творческой деятельностью. Один за другим выходят сборники его рассказов, романы и повести, в основном в «Никитинских субботниках». С 1926 по 1929 г. там публикуются семь книг Козырева. Было запланировано четырёхтомное собрание сочинений (опубликовано только два тома), роман-антиутопия «Ленинград» и пьеса «После грозы». Но по цензурным соображениям они не были изданы. И неудивительно: резко сатирический характер произведений Козырева граничил, по мнению цензоров, с антисоветчиной. Цитирую небольшой отрывок из романа «Ленинград»: «...Научив видеть в других людях врагов, вы уже ничем не вытравите этого чувства. Победивший класс будет дрожать за свою власть, он побоится кого-нибудь близко подпустить к власти. Он закрепит свои права навеки, возникнет сословие...»
«Ленинград» впервые был опубликован уже после реабилитации автора. В 1991 г. в издательстве «Текст» вышел сборник Михаила Козырева, в который вошли романы «Пятое путешествие Гулливера» (давший название сборнику), «Ленинград», повести «Мистер Бридж», «Поручик Журавлёв» и несколько сатирических рассказов.
Как выясняется, при жизни писателя, в пору «творческого половодья», когда он был особенно моден и популярен, печатались далеко не все его сочинения. И тем не менее к 1928 г. в разных издательствах вышли 16 книг повестей и рассказов Козырева.
Судьба большей части литературного наследия писателя нам, немногочисленным исследователям его творчества, в той или иной степени известна. На наш взгляд, этот замечательный писатель имеет право занять почётное место в ряду классиков русской литературы первой половины XX века. Тексты Козырева непросты. Читать их сейчас трудно и больно, как и писать о нём. Но какое счастье, что это наконец-то можно! Как, наверное, страдали Владимир Николаевич Соколов, племянник писателя, и вдова Михаила Яковлевича Козырева, поэтесса Ада Владимирова, которые не то что написать, а и заикнуться о нём не могли до 1963 г.
Талант Козырева многогранен. Козырев – мыслитель, ум его широк, свободен и ироничен. В его характере сочетаются правдивость, чистая, подлинная народность, богатое воображение, здравый смысл и пронзительный лиризм. Он, как вольная птица, поёт свою песню, а песня ой какая непростая! Читая Козырева, надо помнить: каждое слово его неслучайно. Но, как это часто бывает, люди глубокого, благородного ума не обладают житейской сметливостью и осторожностью. Козырев бесхитростен, смел до безрассудства, простодушен. Он радостно и беззаботно читает свои произведения в самых разных литературных кругах, он не посылает своих рукописей за границу, он доверчиво делится своими гениальными идеями с сомнительными полуинтеллигентами-недоучками типа Ильи Шехтмана (литературный псевдоним И. Кремлёв-Свен), который сумел ловко пристроиться в соавторы к Козыреву. Очень умный, но слишком простодушный Михаил Яковлевич недооценивает опасность обычной человеческой зависти («лучший друг донесёт на тебя в чека, обвиняя в спекуляции сахарином»). А уж о его неосторожности в отношениях с политической цензурой нечего и говорить (как выражался Владимир Соколов, «дядя Миша буквально лез на рожон»). Всё это привело к трагическим последствиям.
Я пропускаю несколько ярких, значительных страниц жизни Козырева (касалась их в вышеупомянутой статье «Таянье славы»). Я подхожу к одной из загадок литературного наследия Козырева: что случилось с романом «Девушка из усадьбы»? «Это роман-фантом», – нашёптывало мне мистическое чувство. Он был, но его нет! Но ведь есть скупые упоминания о нём: в отделе рукописей ГЛМ, в фонде «Никитинских субботников», в протоколе 301 от 7 февраля 1925 г. запись: «Михаил Козырев читал отрывок из «Девушки из усадьбы». Запись сделана самим Козыревым, секретарём «Никитинских субботников». Он сам вёл протокол, но больше ничего не записал. Почему? Из скромности или из опасения? Может быть, его настораживало что-то в поведении Евдоксии Фёдоровны Никитиной, хозяйки салона? Все замечали, что она неравнодушна к талантливому красавцу, остроумному и «хорошо продаваемому писателю» Козыреву. Но многие догадывались и о том, что Никитина играет двойную роль в своём салоне и обо всём докладывает шефу и будущему мужу Борису Этингофу, который являлся начальником отдела политконтроля ОГПУ, подручным Ягоды.
С трудом, медленно накапливались сведения о романе-фантоме. Ведь Козырев был запрещён, книг его не было даже в крупных государственных библиотеках. И архивные материалы не всегда были доступны. В РГАЛИ уцелел лишь небольшой машинописный отрывок романа «Девушка из усадьбы».
Но всё же вырисовывалась некая реальность: Козырев написал роман, он читал его на «субботниках». В 1924 г. был заключён договор о публикации романа в альманахе «Недра». Но книги не было нигде. Оставалось только терпеливо искать и надеяться на чудо. И чудо совершилось. В нашей квартире отдельно от многочисленных книжных полок и стеллажей стоит старинный фамильный книжный шкаф из дома моего деда. Красивый, действительно «многоуважаемый шкаф», в котором хранятся особо ценные книги из библиотеки моих деда и отца и моего мужа, Владимира Соколова. Разбирая после очередного ремонта заветные фолианты, я вдруг увидела завёрнутую в бумагу небольшую книгу. Красный добротный переплёт, явно любительский, но никакого названия. Открываю. На титульном листе полурасплывшаяся надпись чёрными чернилами, старомодным почерком: «Михаил Козырев. Девушка из усадьбы. Роман».
Современная девушка (не из усадьбы!) воскликнула бы: «Я в шоке!» Я и вправду была в шоке, поэтому не знаю, сколько времени разглядывала, разглаживала, прижимала к груди «Девушку из усадьбы». Наконец я взяла в руки себя, сильную лупу и начала работать. На форзаце мельчайшими буквами: «Отпечатано в 5-й типографии «Мосполиграф», Мыльников п., 14, в колич. 5000 экз. Главлит № 25307, Москва».
Что это? А это цензорский номер. Значит, книга прошла цензуру, и у меня в руках – сигнальный экземпляр. А где же тираж? По всей вероятности, его запретили «наверху», рассыпали набор пятитысячного тиража. Осталось лишь несколько экземпляров: цензору, в Главлит, в «Недра», автору. Может быть, этот, в красном переплёте, единственный? Сердце замирает, но надо закончить осмотр сокровища. Страницы пожелтевшие, но не ветхие. На 17-й в левом нижнем углу – микроскопические буковки: «Недра», кн. 6-я», а в левом верхнем твёрдым «простым» карандашом выдавлено: «28/X». Мистика – день моего рождения! Конечно, Козырев же мистический писатель... Дальше, на страницах 32, 49, 65, 81, 120 – точно такие же значки. Никакой мистики: 28 октября, как впоследствии выяснилось, – день подписания договора с «Недрами». Открываю последнюю страницу. Нет окончания! Только набранные курсивом строчки: «Продолжение в след. книге». Но скорей, скорей читать!
Короткое вступление, прелюдия: «Осень. Клейкая грязь. Обмызганные дождём тротуары. Угрюмый старик с мясистым лицом раскладывает книги. Книги забрызганы грязью. Я беру одну из них и читаю. «От непутёвого автора с душою бродяги на светлую память девушке из заброшенной усадьбы»... Стихи... Где она, эта девушка? Где заброшенная эта усадьба, где непутёвый автор книги? Как попала она в грязный мешок букиниста? Я быстро иду – и вот куда-то далеко уходят улицы, дома, тротуары... И вот, вместо них – старинные колонны заброшенных усадеб и грустные женщины, живущие красотой воспоминаний».
Да, это Козырев, но Козырев-поэт, лирик. Неужели традиционный дворянский роман? Поначалу как будто и не проза, а стихи: «И вот этот вечер. Дождь, мокрые жёлтые листья... В окнах гаснет последняя лампа... Они в комнате. Он достаёт маленькую книжку в белой обложке с крупными красными буквами: Евгений Балаев. У окна.
– Это для вас. Я уже сделал надпись.
Она читает надпись и грустно вздыхает:
– Я буду хранить эту книжку. Всегда.
– Всегда?!
Лёгкий поцелуй. За окном шорох листьев, капли дождя, ветер.
* * *
Утро. Его уже нет. Холодный чай на столе.
Это начало романа, это стихи, это кино. И ещё мы как бы слышим пленительную мелодию романса:
Ты смотри, никому не рассказывай,
Что душа вся тобою полна,
Что тебя я в косыночке газовой
Поджидала порой у окна.
Существует легенда о том, что у юного Козырева был роман с девушкой из соседней тверской усадьбы и ей был посвящён знаменитый романс «Газовая косыночка».
Я буду хранить... Всегда? Всегда!
* * *
И вот навсегда. Навсегда...
Это знакомый нам козыревско-соколовский императив:
Про любовь никому не рассказывай,
Ничего, никому, никогда. (Козырев)
Не маячить, не льстить, не сорить.
(Соколов)
Козырев не был бы Козыревым, если бы в начале 20-х он стал писать сентиментальный роман. В небольшом временном отрезке довольно быстро идиллия начинает превращаться в трагедию, в мутную революционную неразбериху, и всё явственней звучит тема судьбы. Меняется стилистика: в нежный, завораживающий лиризм врываются жёсткие ноты народного говора: «Ох, война-война. Улыбнулась большими деньгами, да не впрок. Что деньги, что нет, всё равно на низ идёшь. Землю дёшево прикупил, а теперь отбирать – беда!»
Меняется и тональность пейзажа: «Мёртвые улицы. Бухают пушки, свистит и жужжит в воздухе». Грубо, безжалостно ломаются судьбы героев: Варю Сакмышеву, юную девушку из усадьбы, выбрасывают из родового гнезда с больной матерью на руках. Мать от горя умирает. В крестьянской семье сын идёт против отца. Поэт Евгений Балаев тоже изгнан из своего особняка «со сводчатыми потолками и узкими окнами, напоминающими бойницы» в губернском городе, не названном, но узнаваемом (Тверь). Отец его тоже умирает при невыясненных обстоятельствах. Начинаются загадки, которых много таится в романе и которые трудно сейчас разгадывать.
Но не будем задерживаться на этом и не будем пересказывать содержание тех двух частей, которые успел передать Козырев в «Недра». «Продолжение в след. книге»... Но продолжения не последовало. Было ли оно? Мы не знаем, да и вряд ли узнаем теперь. Ведь Козырева заставили замолчать и уничтожили. Он же сильно «провинился» перед советской властью. В романе «Девушка из усадьбы» он нарисовал страшную, правдивую картину искалеченной, залитой кровью, распинаемой России. Доведённая до отчаяния, почти до сумасшествия, главная героиня романа, наивная, чистая девушка, оказавшись в полном одиночестве, становится жертвой чекиста-оборотня Балакшина. Он втягивает её, беспомощную и беззащитную, в работу ЧК. «Мы незаконнорождённые дети революции», – повторяет этот злодей. «Варя подошла к окну – на улице за заборами желтеющие листья берёз... Зачем мне это, господи... Допрашивать, арестовывать, расстреливать».
Варя в лечебнице для душевнобольных. Начинается фантасмагория. В городе появляется шпионка и садистка Дора. Варе пытаются внушить, что она Дора. У неё начинается раздвоение личности. Поэт Балаев – уже полковник, из белой армии он переходит к «господарю Сопоцько». «Что же, опять ошибка? Но, может быть, это последняя ошибка? Всё мираж... Мираж – армия, воодушевлённая мыслью о победе, мираж – ждущая избавления страна. Только пьяные, перессорившиеся генералы, только жадные иностранцы... Обман, поздняя правда, разочарование».
Всё перемешалось в безумном вихре, бешено крутящемся «в городе на берегу Чёрного моря» (опять неназванный – Одесса?)
«…В царстве миражей возможно всё... Евгений садится к окну и пьёт стакан за стаканом белое виноградное вино... И какое горькое вино в его стакане... Сгущаются сумерки в синем окне, сгущаются мысли, восстают забытые образы. Петербург, осенние дни, и ветер за чёрным окном, и поля, и размытые дождями дороги, и прикорнувшие к косогорам избы родных деревень. Русь позвала тебя!» Это внутренний голос героя романа, романа о России. Это голос самого автора, человека искреннего, нравственного, пассионарного. Козыреву, как многим другим русским писателям, пришлось испытать горькое чувство – «на Родине, как на чужбине, тоской по родине болеть».
Все впечатления жизни не только отразились, отстоялись, отчеканились в душе писателя и в его прозе, но и переплавились, претворились. Реальное переплетается с мистическим, фантазийным. Несколько раз перечитала я «Девушку из усадьбы», многое поняла, что-то отгадала интуитивно, что-то осталось неразгаданным. Грустно, что не с кем поговорить, никто не читал романа. Есть у меня только один прекрасный собеседник, которому я доверила заветную книгу и который, как и я, в течение многих лет занимается наследием Козырева, – Николай Овсянников. С ним мы фантазируем, выстраивая дальнейшие события романа и судьбы его героев.
Роман не закончен. А может быть, закончен? Ведь в конце второй (и последней) части уже намечается катарсис, уже, как в стихах Владимира Соколова, «раздался свет... дохнула жизни глубина».
Ждёт, давно уже ждёт своих исследователей и издателей Михаил Козырев. Он страдал, он верил. Верил в справедливость. И если она восторжествует, то ярким светом загорится его трагически угасшее имя.