Макар Молотков вернулся из плена, когда ему исполнился двадцать один год. Благодаря своему исполинскому росту он обманул призывную комиссию и стал добровольцем, хотя ему тогда было только шестнадцать. В его родной деревне не знали, на каком точно фронте он попал в плен, что ему пришлось перенести, чтобы остаться в живых, но нездоровая молва тянулась за ним, как липкий след от улитки. Никто не решался спросить его об этом, а сам Макар Молотков не был словоохотливым человеком. Он всегда молчал. К тому же в колхозе после военной чумы мужчин почти не осталось, и выяснять у него, как и у любого другого, оказавшегося среди немногих вернувшихся с того света, действительно ли все годы, пока шла война, он ворочал камни в немецком концентрационном лагере, не стали, как добропорядочные христиане не бередят раны распятого Христа, а радуются его воскрешению.
Несмотря на то что в окутанном тайной прошлом его могучее от рождения здоровье было подточено нацистским насилием, Макар Молотков играл молотом в сельской кузнице, как сказочный богатырь. Сразу после возвращения домой он женился. Дородная девица крепкого сложения, которая была на семь лет старше, скорее всего, его на себе женила. На церемонии в церкви в первый и последний раз слышали его застенчивый глуховатый голос, когда он сказал: «Да».
В течение последовавших за этим пяти десятков лет посвистывание мехов в кузнице, шипение железа под ударами послушного молота, казавшегося ненужным продолжением ладоней могучего молчуна, были единственными звуками, которые его окружали. Иногда он словно столбенел перед раскалённым металлом, его рука зависала в воздухе, а с огромного лба стекала в огонь выступавшая каплями пота сила, издавая едва уловимый свистящий звук падающих звёзд. Не дававшая ни минуты покоя память обжигала его одним и тем же воспоминанием: на бездорожье колонна машин в любой момент могла застрять в непролазной грязи. Казалось чудом, что машины не тонули в этой мрачной трясине из ила и дождя. Колонна продвигалась вперёд, мощный рёв моторов превращал тёмную энергию ночи в густое, липкое месиво, расплёскивая которое тяжёлые колёса всё-таки продолжали катиться.
Неожиданно оказались перед мостом. Раздумывать над тем, что делать дальше, не приходилось – было приказано доставить боеприпасы на другой берег реки. Сидевший рядом с ним офицер не проронил ни слова: было слышно, как застучали его зубы и как их скрежет заглох в скрипе брёвен настила, под которым глухо шумела вода. Макар еле удержал баранку, когда передние колёса подбросило вверх. Наконец машина наехала на что-то, как казалось, твёрдое, что могло бы соединять оба берега.
В его жилистых руках перегретая баранка напоминала раскалённую подкову. И хотя он сидел в кабине, его кузнечные щипцы, как и сама кузница, казались ему теперь чем-то бесконечно далёким, оставшимся в нереально мирном прошлом, из которого его вырвали около месяца назад.
…Где-то на середине моста он остановился, чтобы осмотреться. Жёлтое пятно, отбрасываемое грязными фарами, растворилось в беспросветной мгле. Интуитивно отпустил педаль стартёра. Внезапно посеревшая ночь, словно ватой, обложила его со всех сторон. Он не знал, движется ли за ним колонна. Стук колёс под ногами был самым верным доказательством того, что он не сбился с пути, а когда этот стук прекратился, его оглохшие уши, словно пеленгатор, уловили слабое поскрипывание шин, которые вновь покатились по земле без каких бы то ни было помех. Туман стал ещё более густым и вдруг вместе с грохотом через боковые стёкла наполнил собой кабину. Он и сидевший рядом с ним офицер не успели опомниться, как ощутили нацеленный на них холодный влажный продолговатый ствол автомата. Услышав немецкую речь, они были вынуждены подчиниться. Когда им связывали руки, где-то в той стороне, откуда они приехали, небо озарилось яркими вспышками. Последовавшие за ними выстрелы и взрывы, глухие и слабые, под покровом изнурительной ночи доносились откуда-то издалека.
Вот и всё. Для него война закончилась, не успев начаться. То, что последовало за этим, было каторгой.
В последние годы судьба хранила Макара Молоткова в его безмолвном уединении, подобно тому как провидение спасло Робинзона от одичания на безлюдном острове. Разница, однако, заключалась в точке зрения на житейский эксперимент. Сердце потерпевшего кораблекрушение, но не сломленного духом человека наполнилось просвещённой кровью цивилизованной жизни, из которой он был выброшен, и поэтому, проявив недюжинную силу воли, он стал искать возможность, как организовать эту жизнь по известному ему образу и подобию. Так продолжалось, пока безграничная миниатюрная вселенная Макара Молоткова сжималась на его глазах. Его односельчане, как искры, разлетались в направлении больших городов, но удавалось ли им сохранять там тепло отчего дома, кузнец не знал, да и не интересовался этим. Их единственный отпрыск также подался в областной центр, как только почувствовал себя достаточно взрослым. Если бы не жена, которая как старшая по возрасту была главной в семье, Макар Молотков вряд ли бы узнал, что сын уже обзавёлся семьёй, а его молодая жена родила чуть ли не в день их свадьбы. Младенца назвали в честь деда Макаром. Между рождением внука в 1991 году и распадом в том же году Советского Союза вряд ли была какая-нибудь связь. Крушение государства, которое Макар когда-то, не задумываясь, ушёл защищать, погрузило его в ещё более мрачное молчание. Из жалоб жены на жизнь он узнавал о безработице, безденежье, об отсутствии всего самого необходимого не только у молодой семьи, но и у всей огромной, разваливавшейся без войны страны. По натуре своей его жена была набожной, суровой крестьянкой, ходила в церковь и ставила свечи с фанатичной надеждой на спасение хотя бы на том свете, ведь на этом никакой надежды не было. Умерла она в последний год уходившего двадцатого века. Тогда, в двухтысячном году от явления Спасителя, который, согласно учению, должен был принять на себя все страдания ради тех, кто последует за ним, Макар Молотков почувствовал, что конец света может в самом деле наступить – как в стране, так и в отдельно взятой семье.
В день похорон жены он познакомился со снохой и впервые увидел своего девятилетнего внука, который был похож на него: та же широкая кость, такой же, как он, коренастый, только очень разговорчивый. Второй раз его навестили через пять лет, когда Молоткову исполнилось восемьдесят. Но была и другая причина их приезда: в 2005 году не до конца истерзанная матушка Русь начала залечивать нанесённые ей раны. По случаю Дня Победы по Красной площади под звуки марша, чеканя шаг, прошли военные колонны, а если вновь непобедимая армия вышла на парад, значит, и сама Россия воспряла духом и начала подниматься в полный рост. Сын со снохой и внуком приехали его навестить как раз накануне девятого мая. В вымирающей деревне никаких торжеств не проводилось. Макар Молотков был единственным живым свидетелем Великой Отечественной. Сын, сноха и без малого пятнадцатилетний внук начали разговор издалека – о том, что он, ветеран, постарел, что кому-то надо о нём заботиться и что было бы лучше всего ему поехать с ними, в город, чтобы не чувствовать себя одиноким в его годы. Была и ещё одна, главная причина для разговора о том, как покончить с бедностью, но её не называли, опасаясь, что от радости его сердце не выдержит и у него случится помутнение рассудка.
Макар Молотков слушал эти разговоры вокруг да около, оставаясь безмолвным свидетелем происходившей вокруг него суеты. Словоохотливые родственники в конце концов не удержались и раскрыли свои карты: в связи с шестидесятилетием окончания войны правительство Германии приняло решение о выделении каждому военнопленному по шестьдесят тысяч евро. Ему нужно только подписать соответствующие бумаги, которые они привезли. Макар Молотков не проронил ни слова. Он молчал и тогда, когда они стали ему говорить, что за такие деньги можно купить квартиру и даже машину в кредит, что они могли бы позволить себе ещё одного ребёнка и даже двоих, а он на старости лет будет только радоваться внукам! Всё говорило о том, что наступали добрые времена…
– Я от немцев не хочу ничего! – сказал, как отрезал, Макар Молотков, а его голос, хриплый и густой, обрушился на онемевших от неожиданности наследников и отозвался над обезлюдевшей деревней, как звук от удара по наковальне, вобравший всю накопившуюся в нём боль.
Перевод