СЕМЬ НОТ 
Ценным подарком, как сказали бы профсоюзные деятели, были награждены московские меломаны в преддверии Нового года: два фортепианных вечера «выбились из ряда вон» и оставили очень сильное впечатление. В Малом зале Консерватории играл не часто навещающий столицу питерский пианист Пётр Лаул. Программа посвящалась Францу Шуберту и состояла из трёх его сонат: № 3 ля мажор, соч. 120, № 9 ля мажор, № 10 си-бемоль мажор. Не знаю, как другие слушатели, но я всегда не без страха жду выхода исполнителя. Не знаю зачем. То ли надеюсь, что он внешне как-то совпадёт с заявленной программой, то ли просто оставит оптимистичное впечатление. Я сам ещё не разобрался, почему мне это интересно. Но всегда жду этого выхода. Григорий Соколов, например, обычно очень стремительно движется к роялю, как будто долго не имел этой возможности; Михаил Плетнёв, напротив, нетороплив и степенен, никаких тайн в происходящем для него не только нет, но и быть не может; один из наших весьма надоедливых пианистов удивляет редким умением разместить в выражении лица все государственные символы: тут тебе и серп с молотом, и российский флаг, он так державен, что хочется немедленно встать и запеть Гимн Российской Федерации. Других впечатлений, к сожалению, ни один из его концертов не оставляет. Почему он не стал космонавтом или конструктором поезда «Сапсан», а выбрал музыку, – не знаю. Так вот Лаул просто возникает у рояля. Как-то домовито. Чувствуется, что это его место. И так же незаметно втягивает тебя в сочинение. Происходящее можно назвать со-размышлением. Пианист и Шуберт требуют мысли. А уж потом чувств. Очень творческое состояние. Взаимное. Пётр Лаул как возник у рояля так и исчез, не желая концентрировать внимания на себе. А впечатления от этого глубоко интеллектуального обмена незабываемы.
Английский пианист Фредерик Кемпф наезжает в Москву регулярно, привозит не только самого себя, но и что-нибудь новенькое в программу. В этот раз – Шумана. Токкату до мажор, соч. 7; Арабеску до мажор, соч. 18; Юмореску си-бемоль мажор, соч. 20. Конечно, Шуманом программа не ограничивалась. Исполнялись соната № 21 Бетховена («Аврора»), две баллады Шопена. Но я – о Шумане как наиболее удачной части программы. Блестящее владение звуком, потрясающее, редкое понимание композитора, ясное, проникновенное, удивительное исполнение. Бетховену повезло меньше, особенно первой части знаменитой сонаты: пианист куда-то торопился, всё было сыграно запальчиво и формально. Фредерик Кемпф, сколько я его слушаю, всегда неровен. Что-то удаётся превосходно. Но вытянуть всю программу на таком уровне не получается. Может, так и должно быть – есть над чем подумать. Перепроверить себя на слушателях. Впервые объявлял номера на бис на русском языке. Вполне прилично.
В очередной раз порадовали сотрудники Музея-квартиры А.Б. Гольденвейзера – совместно с издательством «Дека-ВС» выпустили в свет воспоминания замечательного пианиста. Александр Борисович связывает с собственной персоной лучшие времена в отечественной музыке – конец XIX и вторую половину XX веков. Всё, что для многих глубокая история, для него – повседневность. Благодаря стараниям Е. Гольденвейзер, А. Николаевой и А. Скрябина мы получили увлекательное сочинение, в котором что ни страница – всё открытие. Вспомните только, что пианист учился у Сергея Ивановича Танеева, дружил с Сергеем Рахманиновым, Николаем Метнером, Александром Скрябиным. Был знаком с Петром Ильичом Чайковским. Постоянно навещал Ясную Поляну и играл Льву Николаевичу Толстому. В его квартире, кстати, вы найдёте пейзаж, написанный Софьей Андреевной Толстой и подаренный ему в знак благодарности за эти приезды.
За воспоминания принялся в уже зрелом возрасте, известным музыкантом. Удивительно, какие замечательные детали удержала память. То, чему он придаёт значение, конечно, прежде всего характеризует его самого. И этот портрет весьма симпатичен. Кадет Коля Голубев со своим: «Татьяна Борисовна (сестра), перешедши в шестой класс, очень много о себе возомнила». Певица Кадмина, намеревавшаяся его поцеловать. Юный Гольденвейзер категорически отказался. На её недоумённый вопрос ответил: «У вас усы». У неё, брюнетки, над верхней губой действительно были чуть заметные усики. Сергей Иванович Танеев с его исключительной прямотой и честностью – прекрасный портрет. Жаль, что мы так мало слышим его музыки. Наконец-то я усвоил, что было причиной охлаждений между Львом Толстым и Танеевым. Софья Андреевна увлеклась Сергеем Ивановичем. А Лев Николаевич, не без оснований, был недоволен.
Небольшие портретные зарисовки очень удачны. Историю музыки XIX–XX веков надо учить по этой книге. Уверен, заставлять читать никого не придётся – так увлекательны её сюжеты. Например, совершенно неожиданный Чайковский. В бархатном пиджаке, как отмечает автор. Щегольство было ему свойственно. Даже Вера Игнатьевна Мухина учла это обстоятельство, работая над знаменитой скульптурой, украшающей теперь сквер перед Московской консерваторией. Но вот Пётр Ильич, вызвавшийся играть на кастаньетах в оркестре, чтобы выручить дирижёрский дебют Н.А. Римского-Корсакова (артист, на них игравший, на концерт не явился), – это уже необычно и ново.
Интересно читать о Метнере – мы мало его знаем. Восхищавшийся его творчеством Сергей Рахманинов тоже предстаёт иногда совершенным незнакомцем. Трогательны строки о Скрябине. Александр Борисович незадолго до смерти пришёл в его дом-музей, походил по комнатам, и это было окончательным прощанием со старым товарищем.
Кто узнаваем независимо от времени – учёные советы музыкальных учебных заведений. Они были такими же погаными, как и сейчас, – всё время на поводу у силы и власти. Отчего непросто приходилось талантливейшим людям эпохи.
Александр Борисович Гольденвейзер не зря рассказал свою жизнь, хотя бы потому, что она продолжается в его учениках, в его записях, в людях, которых мы по сию пору слушаем и благодарим за высокое присутствие в нашей жизни. Это и есть подлинная история, познакомиться с которой советую всем, кто неравнодушен к музыке.