Валентин ДИНАБУРГСКИЙ, поэт, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин города Брянска
***
Шёл инвалид сквозь тихий
лес,
скрипел натруженный
протез.
Шёл отрешённо, не спеша,
а по-над соснами – душа
его парила, как хотела.
Душе всегда найдётся дело,
коль склад её неравнодушен.
Скрипел протез. Он был из
груши,
что посадил ещё отец,
когда увидел свет малец
с весёлым именем
Ванюша.
Где тот малец?
Что стало с грушей?
Слушай!
Здесь проходил передний
край...
Тут рта зазря не открывай
за исключеньем –
для «Ура!»
Тогда ори – пришла пора...
Под это самое ура –
светлеет память. Как вчера –
вот здесь, нет, чуть правее,
внезапно, как из пушки,
взрыв разметал нас
по опушке!
И всё: забытие, провал...
– Нам повезло, – солдат
сказал
в санбате. – Там –
весь батальон, –
кивнув на лес, добавил он.
Ты только злость побереги,
поскольку есть ещё враги...
И он руки своей обрубок
обматерил довольно грубо,
как будто бы в судьбе
солдата
рука та в чём-то виновата.
Ну а душа, что выше сосен,
уже вошла в иную осень,
и в год иной – сорок второй...
С тех пор Иван с одной ногой.
С одной – живой, второй –
из груши,
Ту грушу бомбой фриц
порушил,
подворье сжёг. Но больше
душу
он опалил. Тяжка утрата.
Зато душа с тех пор
крылата
и зряча. Всё до мелочей,
что недоступно для очей,
она отметит ненароком,
как бы придвинув
нечто к оку.
А видеть всё –
издержки века –
ох, нелегко для человека!
Особо, если в глубину
да с болью за свою страну.
***
Над умирающим селом
Бродяга-ворон
бьёт крылом.
Из труб не стелятся дымы,
хотя недолго до зимы.
В пыли разбитое стекло,
в ничейном доме не светло,
не чисто и не домовито.
Скрипит входная дверь
сердито,
и половицы, пряча стыд,
скрипят. Нет, стонут.
Плачут,
да навзрыд!
Отвыкли, видно,
от живого.
В селе не сыщешь домового,
ни пса, который шелудив,
ни кошки. Позабыт мотив
частушки той,
что под гармонь
охотно слушал старый конь.
Где тот петух,
что на рассвете
готов будить был всех
на свете?
Где овцы? Где стада коров,
ответь, товарищ Иванов?
...Давно не в моде самосад
и многое – не в моде.
Вот горожанину дай сад –
поближе чтоб к природе.
Он сигарету пригубил,
дымок пустил клоками
– У нас средь дедовских
могил
дубы растут веками.
Вокруг такая благодать:
Гляжу – не наглядеться!
Живи – не надо помирать.
Речушка по соседству.
А там – леса, а там – поля,
и всё родным – родное!
И вот покинута земля,
и нас в селе лишь двое.
Две пары рук да три ноги –
о многом думать не моги!
А добрые полсотни хат
пустуют.
Кто тут виноват?
Кто прав? Поди-ка разбери.
Село пускает пузыри.
Бери хоть так,
хоть напрокат
полста садов,
полсотни хат.
Владей, работай, веселись –
Такой должна быть
наша жизнь.
Но вот земля-то почему
лежит ничья,
как в ту войну?
Сельчан всосали города.
Вот в этом главная беда.
Взамен гоняли горожан
доить коров,
полоть бурьян...
Ничья, так, значит,
не любима,
забыта, значит, не нужна!
А у земли – святое имя!
Она нам мать, она нежна,
Она кормилица, трудяга.
Она щедра, она добра.
Ради неё
под красным стягом
сломалась не одна судьба.
Ради неё шли брат на брата
с дрекольем,
впав душой во мрак,
За пядь земли...
но то когда-то.
А вот теперь бери за так!..
Вопрос болезненно не нов,
и что тут скажет Иванов
Иван Иваныч – председатель,
земли ничейной голова?
Он подошёл
к ничейной хате.
Вокруг разор, бурьян, трава.
И от бессилья и обид
душа его,
как зуб, болит.
И слово странное «прогресс»
тут вроде бы всему вразрез,
Верните сёлам пёсий лай,
коней верните ржанье,
и, балалайка, заиграй
под девичье страданье!
Пусть будет мир
и свеж и нов –
доколе править тризну?
Над крышами
столбы дымов –
вот новой жизни признак.
1985–2005 годы