Давний автор «ЛГ» Константин Щербаков – человек скромный. Причём до такой степени, что промолчал о своём 80-летии. Один из авторитетнейших критиков, когда-то работал в«МК» и «Комсомольской правде», был главным редактором журнала «Искусство кино», заместителем председателя Конфедерации союзов кинематографистов и первым заместителем министра культуры. Если помните про станцию метро «Щербаковская», она была названа в память о его отце А.С. Щербакове – видном деятеле нашего государства. В общем, мог бы Константин Александрович о себе и напомнить!
Но эти строки – не только запоздалые поздравления. Есть и другой повод написать о нём. В издательстве «Художественная литература» вышла его новая книга «Штанов – не надо!». Жанр «фенечки» он придумал с помощью жены и занимается их навешиванием не первый раз.
Ну а если серьёзно, то это любопытные записки известного критика и деятеля культуры. При всей ироничности стиля читатель находит в них и меткие публицистические пассажи, и нетривиальные философские размышления о дне вчерашнем и нынешнем.
Попросил К. Щербакова дать для публикации пару новых фенечек. Он принёс философические письма. Они перед вами.
Леонид Колпаков
Я, конечно, не Чаадаев, но зато кандидат философских наук, а учёные степени у нас зазря не даются (кроме тех случаев, когда они даются зазря). Так вот, решил подтвердить причастность. На доктора, конечно, не тянет, но всё-таки…
Письмо первое. Сто пятьдесят с прицепом.
Прихотливы кульбиты памяти. Конец пятидесятых, годы студенческие, а перед глазами почему-то – не университетские аудитории, не почтенные наставники, а доверчиво открытая всяческой антисанитарии пивная в глухом переулке вблизи Ордынки и два персонажа в телогрейках, в кирзовых сапогах – Витя Веселовский и ваш покорный слуга, силящиеся примкнуть к здешнему табачно-алкогольному товариществу (не помню уж, где мы раздобыли солдатские кирзачи).
Предварительно обсудив с товарищами, решили, что именно так декорированный визит и именно в эту народную гущу поможет дойти до сути. Душевный разговор с местными аборигенами о сокровенном – под сто пятьдесят и кружку пива – вот он, счастливый шанс для начинающих журналистов! Только Лёня Лейбзон, общепризнанный на курсе авторитет по глубинам массового сознания, в целом проект одобрив, посоветовал занимать столик поближе к выходу – на всякий случай.
Разговор (для начала с умеренным матом) завязали, сто пятьдесят повторили, однако что-то не заладилось. Пошло не так. Отзывались аборигены скупо и не по существу. Неужели так смутил их наш экзотически босяцкий прикид, какого здесь, как мы поняли сразу, отродясь не видали? Оказалось, прикид – дело десятое. Направляло и решало ход событий нечто иное.
Что же?
Сосредоточились, напряглись, и расслышали, как некто, явно не из последних в здешней иерархии, обращаясь к соседу, заметил вполголоса, что этим раздолбаям (нам с Витей) доверять нельзя, потому что они (мы с Витей) кости от воблы и яичную скорлупу на пол не сбрасывают. Обглоданные кости и скорлупа – в тарелках у них – видите! Интеллигенты сраные – насквозь вижу!
Интеллигенты – вот тебе и раз.
Ладно, не что-то ещё похуже.
Прокол, явный прокол! Нас же учили наставники, главное для журналиста – наблюдательность. Так можно ли было не заметить, что сбрасывание костей и скорлупы на пол – это ритуал, непременный обычай, знак причастности, посвящённости, а сапоги… да мало ли что – сапоги! Нет, не с ними (не со мной и не с Витей) – обнявшись, как есть, по совести – про чемпионат по футболу и бумажную колбасу на прилавке. Не с ними. И вообще… что им здесь надо? И несколько голов как по команде повернулись в нашу сторону.
А в самом деле – что?
Здесь – короткий провал памяти и возвращение к реальности прозвучавшими будто бы с неба, спасительными, участливыми, человеческими словами: «Мужики, а может, отпустим? Ну их на хер».
В общем, срочной эвакуации из-за столика рядом с выходом по счастью удалось избежать. Как выражался любимый мною критик Владимир Яковлевич Лакшин, основываясь на своём литературном опыте, на этот раз обошлось без мордобоя и поножовщины. Даже допить нам позволили (не допить – последнее дело, на всю жизнь клеймо), но в тишине некоторым образом зловещей. Во всяком случае, исключающей продолжение знакомства.
– Не покалечили, а ведь всё к тому шло. Вот вам и урок, и опыт, и знание: терпеливый у нас народ. Милосердный и жалостливый, – такой итог подвёл потом на разборе полётов мудрый Лейбзон.
Если же обратиться к истории, то, судя по воспоминаниям современников, в начале прошлого века у ведомых Гиляровским мхатовских артистов ситуация с посещением московской ночлежки тоже сложилась чреватая, не были мы с Витей первопроходцами. Тогда, однако, в сухом остатке получился великий спектакль «На дне».
Грешно упоминать классику всуе, но только ничто в этом мире не проходит бесследно.
Склонен предположить, что наша легкомысленная неудача с ордынской пивной отозвалась в Витиной душе, где-то по близости от рогов и копыт, когда он создавал знаменитый литгазетовский «Клуб 12 стульев» – ироническое самоощущение свойственно было Вите в высокой степени.
Что же касается меня – сто пятьдесят с прицепом я до сих пор предпочитаю любым алкогольным изыскам.
Хотя виски – тоже, конечно, неплохо.
… А дорогих моему сердцу Вити и Лёни давно уже нету.
Давно.
Письмо второе. К нам приехал Дед Мороз.
На работу в «Московский комсомолец» я поступил в шестидесятом году. Примерно тогда же на московском горизонте появился критик Борис Поюровский, ставший вскоре уважаемым профессионалом. Одну из первых своих рецензий Боря принёс мне, называлась она, помнится, «К нам приехал Дед Мороз» или что-то в этом роде. Сюжет сводился к тому, что Дед Мороз посещает в театрах детские утренники и высказывает своё мнение о спектаклях, выпущенных к Новому году.
В ту пору сколько-нибудь заметный материал не мог выйти на полосу «МК» без визы литературного секретаря Бориса Евсеевича Иоффе и ответственного секретаря Владимира Ильича Шляхтермана, мастеров старой школы, которые филигранной редактурой доводили до ума тексты молодых, способных, но немного ещё умеющих сотрудников (а таких в редакции было в ту пору немало).
В качестве Бориной рецензии я не сомневался, и вдруг…
– Понимаешь, Михаилу Алексеевичу (Михаил Алексеевич Борисов – главный тогда редактор «МК». – К.Щ.) опять из горкома звонили. Не довольны, что мало пишем о городских комсомольских организациях, а тут на тебе – вместо этого Дед Мороз, – это смущённый Шляхтерман.
– Так что отложить придётся… как его… Поюровского, – это не менее смущённый Иоффе.
И тут меня то ли кольнуло, то ли дёрнуло что-то, а может, ушибло, и я, глядя в упор на Шляхтермана и Иоффе, изрёк либерально свободолюбивым, если и вовсе не диссидентским голосом:
– Не знал, что в московской комсомольско-молодёжной газете антисемитские тенденции процветают по-прежнему.
Изрёк и зашатался от ужаса: «Что же я натворил» – и ринулся в свою коморку с табличкой «Отдел литературы и искусства». Ожидать кары.
Она вскоре последовала. В коморку влетел багрово огнедышащий Иоффе – и вот какой репликой поставил на место зарвавшуюся шантрапу (меня то есть): «Мы… мы твоего Поюровского ставим в завтрашний номер!»
… Наутро, едва появившись в редакционном коридоре, слышу голос помощницы главного редактора: «Щербакова к Борисову!» (тогда ещё не было таких кнопочек, которые бы указывали, кто, кому и зачем требуется.)
Вхожу в высокий кабинет и вижу: Борисов развернул газету, читает. (вчера вечером его в редакции не было, номер подписывал заместитель.) Поднял глаза.
– Поюровский… Новый автор?
– Новый
– Твой?
– Мой.
– А Шляхтерман и Иоффе читали?
– Читали…
– И что сказали?
Главный очень считался с их мнением. И тут меня озаряет ответ, который до сих пор представляется мне гениальным.
– Михаил Алексеевич, а вы помните случай, чтобы материал по отделу литературы Шляхтерман и Иоффе пустили в номер с колёс, не поправив ни одного слова?
Борисов задумался.
– Не помню… Не помню! Значит, им понравилось? Знаешь, а мне тоже понравилось! Как это? Два Деда Мороза и Снегурочка чужому Деду подмигивает. Молодец. Детям тоже надо понимать, что к чему. Слушай… Давай мы этого… Поюровского… почаще печатать будем!
И печатали.
Сегодня они в моей благодарной памяти – Боря Поюровской, Миша Борисов, Боря Иоффе… Владимира Ильича Шляхтермана встретил пару лет назад. Как сейчас – не знаю.
Так и уходит жизнь – с уходом хороших людей. Оказывается, были они частицей тебя.
Константин Щербаков