Давно идущая в обществе дискуссия о нецензурной брани после прошедшего в конце прошлого года заседания Совета по реализации государственной политики в сфере поддержки русского языка получила новый импульс. В нашей газете, например, одни сравнивали мат с антимолитвой («Гнилое слово», № 47), другие посчитали его неуёмное использование психическим расстройством («Бациллы копролалии», № 1–2). А во Всемирный день борьбы с ненормативной лексикой (неофициальный праздник, но отмечаемый во многих странах 3 февраля) многие стали требовать запретить мат на законодательном уровне не только в СМИ, соцсетях и общественных обсуждениях, но и в быту. Но будет ли работать такой запрет? И нужен ли он?
Матерная лексика – естественная и древняя часть нашего языка. Если она до сих пор существует, значит, «это кому-нибудь нужно». Что там греха таить, в жизни каждого (даже культурного) носителя языка регулярно возникают ситуации, когда без мата обойтись сложно. Можно, конечно, но сложно.
Он облегчит боль, причём не только физическую. Молотком по пальцу попал или с работы уволили несправедливо… Он поможет установить психологический контакт в компании (желательно мужской); кратко, но ёмко охарактеризовать крайне неприятного человека. Он заставит пьяного гопника хорошенько подумать, прежде чем начинать драку. Он может вынудить накачанного наркотиками боевика поднять руки и сдаться. Наконец, в тексте он сыграет роль приправы – такой острой, что у читателя глаза на лоб полезут и участится сердцебиение. И много ещё можно вспомнить случаев, когда он словно сам на язык просится.
Только вот почти все эти случаи в той или иной степени экстремальны. Они выходят за границы нормы. И запретная лексика есть нарушение языковой нормы. Отсюда её запредельная экспрессия – ведь к ней прибегаешь, когда другие слова уже «кончились». Именно в таком качестве она имеет право на существование – обозначать нарушение табу. И тем самым вновь напоминать о границах, иначе мы забудем, где они. И есть ли вообще? Культура в целом и язык как система иерархичны по сути своей. В них заложено чёткое представление о «верхе» и о «низе». Да, без «низа» нельзя. Но нельзя забывать о том, что он – «низ»!
То, что происходит в последние десятилетия в общественном речевом пространстве, недостаточно характеризовать как широкое распространение мата. Это лишь внешнее выражение более глубокой проблемы, которую можно назвать повреждением ценностей. Иерархия не перевёрнута с ног на голову, она именно разрушена. Нет больше «верха» и «низа», нет святого и постыдного, нет хорошего и плохого. По точному замечанию лингвиста В.И. Шаховского, «широкая распространённость мата в современном функционировании нейтрализует его противоположные валентности, когда он и не оскорбляет, и не выражает никаких эмоций, никаких нейтральных синонимов не заменяет, а становится нормативным средством общения».
Никакой экстремальной ситуации нет, например, во время разговора мальчика и девочки, идущих вместе после школы домой. Он даже рюкзак ей несёт. И вообще относится к ней с нежным вниманием. Но слушать его, да и её без содрогания и возмущения невозможно. Просто потому, что вперемешку с матом – это их обычная речь. Не окрашенная сильными эмоциями – повседневная. Конечно, в общении с учителями и с родителями (мы ведь взяли для примера хороших, воспитанных подростков) они надевают нормативную, литературную «речевую маску». Но на свежем воздухе с удовольствием сбрасывают её – тесная и чужая, зачем она? А правда, зачем?
Если мат так удобен, зачем себя ограничивать? Минимум затрат, максимум эффекта – разве не в этом сущность прогресса в развитии живых организмов? В чем, собственно, опасность?
Во-первых, в привыкании, которое становится зависимостью. «Мат, – как верно заметил Шаховский, – стал потребностью, и в этом плане он может быть сравним с наркотиком. Как и от наркотика, от использования мата некоторые люди получают удовольствие. Можно говорить не только о потребности в мате, но и о зависимости от него. Так же, как и наркотик, мат разрушает личность, отменяет прежние ценности, требует ещё, ещё и ещё».
Во-вторых, мат неизбежно ведёт к упрощению. Сокращение личного словаря приводит к тому, что эмоциональная палитра беднеет, из неё пропадают оттенки и нюансы, которые ты не можешь выразить словесно – и поэтому перестаёшь их чувствовать. И мышление неизбежно примитивизируется, поскольку отдельно от языка не существует.
Малярной кистью вряд ли нарисуешь глаза. На трёх клавишах не сыграешь фугу Баха. Из одной лишь приправы не приготовишь блюдо (умрёшь от голода). Из букв О, П, Ж, А не получится составить слово «ВЕЧНОСТЬ». Весь спектр жизненных ощущений и размышлений постепенно сведётся к двум состояниям – «хреново» и «охренительно». Мы постепенно превратимся в растения. Или в грибы (помните, у Маленького принца: «А на самом деле он не человек. Он гриб!»).
А когда мы расстанемся с естественным интеллектом, нас с удовольствием использует интеллект искусственный – как бессловесную биомассу. А потом избавится от нас – как от биомусора. Не страшно?
Алексей Фёдоров, учитель литературы, доктор филологических наук
В ТЕМУ
24 января Басманный суд Москвы отправил под арест на пять суток британского туриста по фамилии Джонсон за нецензурную брань на улице. Адвокат хулигана утверждал, что пытавшиеся остановить разбушевавшегося подданного Британии и делавшие ему замечания свидетели беднягу оговорили, поскольку Джонсон не владеет русским. Но эти доводы суд не убедили – гости нередко начинают учить язык с мата.
Смешно, конечно, что пострадал за наш мат британец, но, с другой стороны, если правоохранительные органы воспримут эту историю как прецедент и начнут, нет, не арестовывать, а штрафовать соотечественников, представляете, как пополнится наш бюджет!