Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады. – Санкт-Петербург: ИД «Петронолис», четвёртое издание, 2012. – 230 с.: ил.– 1000 экз.
С чего бы это, – подивится иной читатель, – писать о переиздании этой старой, чуть ли не сорокалетней давности книги?
Но вот что в ней сказано теперь: «Книга эта выходила трудно и долго – около четырёх лет. Она прошла через пять (!) рецензий. Три из них написали партийные работники, разделявшие мнение издателей: слишком много о литераторах и журналистах, об искусстве; мало – о партийном руководстве…»
Ох уж эти памятные, зазвучавшие сразу же после Победы предписания, как её трактовать: «Стихия всенародного подъёма в дни Великой Отечественной войны была пронизана организующим началом. Миллионы стремлений и усилий были оформлены волей и разумом советской власти, коммунистической партии. Звенья победы – вплоть до мельчайших – ковались по единому и великому плану» (из статей 1945 года).
Примечательно, как грубое насилие над реальной историей, когда, оказывается, ничего само по себе произойти не могло, сопровождается насилием и над языком: стихия, ничем не сдерживаемая сила, пронизана организующим началом! Стремления и усилия оформлены волей партии!
Злоключения книги Александра Рубашкина «Голос Ленинграда» объяснялись желанием «приватизировать», говоря сегодняшним языком, такое драгоценное «звенюшко», как работа (а в сущности – подвиг!) ленинградского радио в годы блокады.
Трудно представить, чем был этот голос для жителей великого города, осаждаемых не только врагом, но голодом, холодом, одиночеством в промёрзших домах, когда не было ни воды, ни света, ни транспорта!
«Репродуктор сейчас самое близкое живое существо, – писала в дневнике работница одного завода в декабре сорок первого. – …Он единственный питает меня рассказами, культурой, а главное – это вести с фронта».
«Без него страшно. Совсем как в могиле»,– сказал старик, пришедший в Дом радио откуда-то с Васильевского острова (путь не близкий в тех условиях!) узнать, почему передачи вдруг прервались (бывало такое!).
«Когда ослабевший от голода ленинградец брёл своей падающей походкой по почти безлюдной, заметённой снегом улице, репродукторы бережно передавали его из рук в руки, – там, где кончалась слышимость одного, начиналась зона слышимости другого», – вспоминал писатель Александр Крон, сам постоянно выступавший перед микрофоном, чего, кстати (о партийном руководстве) сказать, ни разу за время блокады не сделал местный «вождь» Жданов.
В Доме радио жили, как на передовой. «Вдруг взрыв. Здание… вздрогнуло, где-то совсем рядом упала бомба, разорвался снаряд. Мы продолжали читать. Взрывной волной выбило оконную раму в студии, осколок попал в дикторский пульт. Но прекратить передачу нельзя…» – рассказывал диктор М. Меламед, в другом случае сразу после передачи упавший в обморок от недоедания.
Естественно, что отдельные главы книги посвящены Ольге Берггольц и «неистовому Всеволоду», Вишневскому, выступления которых той поры в особенности запомнились слушателям. Однако, следуя примеру «музы блокадного Ленинграда» (как часто называли Берггольц), посвятившей свою послевоенную книгу «Говорит Ленинград» «прекрасной памяти работника Радиокомитета Якова Бабушкина… памяти работников Радиокомитета Николая Верховского, Всеволода Римского-Корсакова, Лёши Мартынова, умерших от голода», Александр Рубашкин отдал должное этим и подобным им людям нередко с драматической послевоенной судьбой (гонения в связи с пресловутым Ленинградским делом, «борьбой с буржуазным космополитизмом» и т.п.). «Сколько вы воскресили…» – благодарно писал автору один из них, сотрудник немецкой редакции Фриц Фукс, кстати, сам испытавший все прелести «партийного руководства».
Забудешь ли диктора Н. Васильеву, которая в ответ на предложение хотя бы на время уехать на отдых сказала: «А они – те, кто слушает нас? Они будут думать, что мы умерли, а это значит, мы прибавим людям горя. А его у них и без этого хватает».
Осмелюсь применить к книге Александра Рубашкина давние слова Ольги Берггольц: «Это гимн ленинградцам – опухшим, упрямым, родным!»
Тем, незабвенным…