Башкортостан любил Мустая Карима. За что? Может, за то, что ещё до войны в тёмных аулах по складам читали его стихи в букваре, или за то, что он, 23-летний поэт, в 1943 году взял и от имени всех воюющих земляков написал «Ответное письмо башкирскому народу», или что отлил в одной стихотворной строчке кредо своей земли и соплеменников: «Не русский я, но россиянин». А, может, потому, что его произведения поведали миру о самом башкирском народе?
А ещё был он приятным человеком, мудрым собеседником, и это о нём сказал другой поэт:
Твоя улыбка – уже стихотворенье.
Твоя печаль – поэзия сама.
Четвёртую осень республика отмечает день рождения Мустая Карима без него самого. Однако нынешнее 90-летие праздновалось особенно широко. Вышел первый том его полного собрания сочинений на башкирском языке; состоялся фестиваль 12 театров Башкортостана, на котором были представлены спектакли по его пьесам; по всей республике, из района в район, прошёл литературно-художественный марафон «Я не случайный гость земли родной» и другие мероприятия. Отмечали событие все: газеты, журналы, школы, библиотеки – отмечал народ.
В дневниках Мустая Карима есть такие строчки: «Твардовский говорил: «Чтобы писать, нужен запас покоя». Примерно так же думаю я: «Чтобы писать, нужно своё внутреннее время, не зависящее ни от кого и ни от чего».
Именно благодаря ему даже дневниковые записи (жанр, как никакой другой подверженный «внешнему» времени) становятся литературой.
Предлагаем вашему вниманию выдержки из записей 1977–1991 годов.
1977 год. 5 февраля. Малеевка.
Интересный разговор произошёл сегодня. Вошёл живущий в соседнем номере писатель Владимир Измайлов и, бросив взгляд на лежащую на столе рукопись, сказал: «Мой почерк похож на почерк моего отца. Оказывается, у тебя почерк мелкий. У тебя чей почерк – отцов или мамин?» Я пошутил: «У Пушкина и Толстого тоже почерк мелкий был, зато мысли крупные… Выходит, мой почерк на их похож». А если серьёзно – как ответить?
Отцовский почерк – срубленные им венцы дома, проложенные борозды, рядами ложившаяся под его косой трава (всё это выходило у него ровно, будто стихотворные строчки), сплетённые им арканы, созванные им застолья, спетые им песни… Его почерк – я, моя сестрёнка Салиса, братишка Ильяс, наши мысли-чувствования, повадки-обычаи, все наши деяния – словом, всё наше бытие-существование.
Мамин почерк – сжатые ею полосы, сложенные снопы, сотканные ею паласы и полотенца, прополотые ею грядки, выпеченные калачи, рассказанные сказки. Её почерк – я, сестрёнка Салиса, братишка Ильяс… С этой стороны у них, у отца и матери, почерк был абсолютно схож.
6 февраля.
Когда пишешь, каждое слово, каждую деталь, образ, сравнение стараешься применить к месту. Кажется, что не к месту поставленное слово не то что строчку стиха – нарушает гармонию мира, мелодию его сбивает.
7 июля. Больница.
Не будь Пушкина, мы не то что третьестепенных, четверостепенных – даже поэтов второго ряда не знали бы. Пушкин заставляет нас помнить более-менее известных людей той эпохи, общественные события, черты и приметы времени. Пушкин, словно за руку, ведёт с собой и своё время. Даже царей ведёт. А ведь при жизни те же современники сколько обижали его, пытались унизить, чтобы почувствовать себя выше его. И уже много поколений он поднимает их; укрупняет их, как увеличительное стекло. Кто бы разглядел их, если бы не Пушкин!
Когда Пушкина отправили в ссылку, отец бранил его: «Опозорил семью, род наш опозорил!» А он поднял дух и историю России, возвысил её славу. Само то время осветил, будущему сияния добавил. Вот такие дела, такие судьбы…
6 октября.
Литература – это духовная держава нации.
10 октября.
Осень. Берёзы осыпают листья. Берёзы, никогда я не любовался вами просто так! Я в вас смысл искал, тайну. Облака, и на вас я так просто не смотрел, вашего слова ждал! На всё вокруг – на эти берёзы, облака, родники, радуги возлагал я какие-то обязанности. Простите меня! Я должен был воспринимать вас просто украшением мира – разве этого недостаточно?
1978 год. 5 марта.
Женщину делает счастливой не исполнение высказанных ею желаний, а предугадывание их.
***
У добра нет края, у зла нет дна.
***
Мой отец говаривал: «Как человек жизнь свою ведёт, уже по тому видно, как он лапти завязывает».
1979 год. 2 марта.
Быть может, я самый грустный весельчак.
***
Ещё на первом году жизни человек узнаёт, что огонь больно жжётся, а в 16 – что в пламени любви можно сгореть дотла. Но всю жизнь так ничего толком и не поймёт: то и дело обжигается, то и дело горит…
1980 год. 10 октября.
Читаю Туфана. Непостижимая вещь: в самое страшное время для всего мира два больших татарских поэта Хасан Туфан и Муса Джалиль находятся в неволе. Один – страдает в немецкой, другой – страдает в нашей. Но трагедия, несчастье каждого стали удачей для татарской поэзии. Сколько богатства добавила их поэзия мужества и страданий татарской литературе, на какую высоту подняла её…
1981 год. 20 марта.
Сижу, пишу. Отличный образ предстал перед глазами, находчивое слово висит на кончике языка. Боюсь перенести на лист бумаги. Хочется дольше чувствовать этот вкус. Когда в детстве попадало что-то вкусное (пряник, яблоко, урюк), ходишь, жалеешь есть. И сейчас вроде этого.
***
Я начал писать, когда ещё был жив Максим Горький. Мою творческую молодость приняли Фадеев, Твардовский; потом Симонов, Гамзатов, Кулиев признали другом. С кем же придётся сидеть в стариковском кругу?
1982 год. 2 ноября.
Я очень боюсь за судьбу своей национальной интеллигенции. Она почти лишена самоанализа, критической самооценки, она слепо бьёт в грудь, что она безупречна, безупречно всё, что касается самой нации. Она считает, что у нации всё хорошо, ей приписывает такие заслуги, такие свершения в прошлом, такое прозрение, что Октябрьская революция – просто эпизод в истории нации. Такое слепое самолюбование может духовно разорить и нацию, и интеллигенцию. Национализм начинается тогда, когда интеллигенция затуманивает своё сознание, стараясь доказывать своё превосходство, исключительность своей нации.
1983 год. 17 января. Малеевка.
У нас наблюдается какое-то нездоровое явление. Каждая нация старается доказать, что она древнее других, что её цивилизация уходит в древнейшую древность. Больше гордится и любуется собой, нежели другими. Я помню то время, когда мы больше хвалились и гордились друзьями (особенно до войны). Конечно, каждый народ должен хорошо знать свою историю, познавать и утверждать себя. Но придумывать и выдумывать «свою историю» – это от ущербности, это унизительно для народа. Это равноценно попрошайничеству. Нельзя присвоить себе то, чего не имели твои предки. Если народ пережил века, то у него достаточно своего, чтобы утвердить себя.
Кстати. В этой связи мне запомнились суждения Гёте по записи Эккермана. Вот что пишет верный секретарь великого писателя: «И вообще, – продолжил он (Гёте), – странная получается штука с национальной ненавистью. Она всего сильнее, всего яростнее на низких ступенях культуры. Но существует и такая ступень, где она вовсе исчезает, где счастье и горе соседнего народа воспринимаешь как своё собственное».
Вот ещё что. В XVIII–XIX столетиях русские учёные, деятели культуры изучали быт, материальную и духовную культуру других (особенно малых) народов. Это, конечно, прежде всего продиктовано тем, что у тех народов не было или почти не было своих учёных и исследователей культуры. Русская интеллигенция выполняла свою гуманистическую, интернациональную миссию.
Теперь русская творческая интеллигенция крайне мало занимается этим делом, хотя в области перевода на русский язык произведений фольклора и письменной литературы народов делается очень много.
18 февраля. Малеевка.
Что случилось со мной? Что случилось-то? Без всякой причины мается душа. На сердце, словно камень лежит, тяжело. С третьего этажа (я живу в корпусе «А», в комнате 12) смотрю в окно.
Сейчас мне 64 года. Жизни осталось, самое большее, лет 10.
Сколько внутренних тягот пережил я. Война, тяжёлое ранение, после войны – тяжёлая болезнь. Сколько раз со смертью друг другу в глаза смотрели. <...> Разочарования в друзьях, постоянный лай злопыхателей, раздвоенность души, нереализованность данного природой таланта даже наполовину, пущенное по ветру время, хождения по просьбам никчёмных людей, защита всякой бестолочи – вот на что потратил я половину жизни. Половина моих лет прошли впустую. В испуге жил. Боялся быть плохим, боялся утратить совесть, боялся обижать людей. И в то же время бессовестные, злые, бессердечные для своих выгод впрягали меня в работу.
А написано, наработано сколько? Если всё вместе собрать, пяти снопов не свяжешь. А ведь мне уже стог метать пора. Устал, измучен…
19 февраля.
Сегодня настроение немного успокоилось. Даже поработал немного. А всё же душа не на месте.
1984 год. 28 января. Малеевка.
Пришёл к такой интересной мысли: учебники по истории, исторические исследования нас будто отдаляют от исторических личностей, а художественные произведения, где отражаются давно минувшие времена, нас приближают к тем историческим событиям и личностям. В тех сочинениях говорится «было», а в этих говорится «есть». Художественное произведение о минувшем возвращает происходящее в нём к нашим дням. Мы не только слышим, но и видим саму Историю.
***
У меня были хорошие учителя в литературе, но это вовсе не значит, что я хорошо и толково учился у них. Не следует вообще хвалиться учителями, можно только их хвалить.
6 ноября.
В лихие времена человека воспитывают нужда, голод, холод (так было всегда), а в хорошее время человека может воспитать только человек: младших – старшие, заблудших – праведные.
16 ноября.
Чтобы к вечеру добиться хоть какой-то малой победы, надо уже спозаранок решительно победить себя. Чтобы к концу жизни прийти с какими-то достижениями, надо было, оказывается, ещё в начале жизни (сознательной жизни) безжалостно погонять себя. В начале жизни понять это трудно, теперь же, чтобы поутру взять себя в руки, особого ума и особых сил не надобно. Однако и это само собой не делается. Хоть малое усилие воли, но нужно.
19 ноября.
Сохранилась единственная фотография моего отца.
Отец сидит в рубашке, на которой одна-единственная пуговица. Я помню: раньше, когда он работал в поле или на сенокосе, часто ходил с распахнутым воротом. Он и жил с распахнутым воротом… жил с распахнутой душой – свободно и размашисто.
Я почти всю жизнь жил застёгнутый на все пуговицы своего несуществующего мундира, но непременно ощущаемого. Постоянно хотел расстегнуть пуговицы, иногда удавалось это, но не до конца. В чём же дело?
Отец же никогда не претендовал на звание носителя и поборника свободного духа, он сам был живым олицетворением того духа. А я на это претендую и даже проповедую ту свободу. Смутно догадываюсь: не от страха и трусости это, а от того, что, когда складывалась и созревала душа, она попала в тиски времени стандартного мышления и оттуда вырваться до конца никак не может. Будто уже ничего не боюсь, но отстегнуть все крючки никак не могу. Это же не оправдание. Оправдания вообще нет.
28 декабря.
«Народ и без нас, поэтов, проживёт», – нередко говорим мы, самих себя принижаем. А ведь, по сути, народ без поэта – ещё не народ, человеческое стадо. Народом это стадо делают наука, поэзия, искусство. Народ, не признающий, забывший своих поэтов, снова превратится в стадо. Так что народ должен быть благодарен своим поэтам. А мы перед ним частенько заискиваем или, наоборот, похлопываем по плечу. И то, и другое унижает его. Это не любовь к народу. Народ надо любить, споря с ним.
1985 год. 10 января. Малеевка.
Назидания внуку Тимербулату.
Говори спасибо уступившему дорогу, иначе подумают, что ты гордец или глупец.
Отдавай двумя руками, бери одной рукой. У тебя всегда будет всего вдоволь, и душа будет праздновать.
Говорят: «Москва слезам не верит». А ты, мой друг, верь людским слезам, ибо ты не Москва.
Если хочешь, чтобы тебя помнили, ты сам других не забывай. Если тебя забудут, не обижайся на других, они так поступают не от дурного характера или от плохой памяти. Значит, ты сам перестал напоминать о себе делом, словом, поведением.
Старайся удивлять и радовать людей не только умными и добрыми словами, но и хорошими поступками, скорее всего – хорошими поступками. Когда ты был маленьким, мы при тебе не показывали нашего удивления твоим метким и смешным словам, а твой каждый поступок ценили и радовались ему при тебе. Самые умные слова без деяния – просто приятная забава.
В начале дороги может случиться всякое, но постарайся не терять друзей в конце пути.
Моё желание: растить Тимербулата не ловчей птицей – у нас на это нет данных, – а певчей птицей. О, как трудно этим певчим!
4 июня. Москва. Больница.
Холодный, неуютный день. После обеда из Уфы позвонила Рауза. Ещё не снял трубку, как почувствовал: это весть о смерти. Только чьей? Она сообщила о смерти Кайсына. Эта весть не была неожиданной. Поначалу только сердце сжалось. Теперь горе начинает давить, всё тяжелей и тяжелей… На похороны поехать не смогу. Когда сказал врачу, тот резко отрезал. Ярослав Смеляков в одном из своих стихотворений нас четверых – Кайсына, Расула, Давида и меня – назвал четырьмя колёсами «поэтической телеги», четырьмя подковами скакуна. Сломалась ось, одно колесо укатилось в сторону, слетело одно копыто. Остались мы втроём.
С врачом согласиться-то я согласился (что не надо ехать на похороны), но потом, может, буду мучиться. При жизни я к Кайсыну был внимателен, хоть в этом-то не буду каяться.
На улице ветер, тучи. В сердце – горе.
20 октября.
Конечно, поэта создаёт время, но оно его создаёт из поэта, а не из чего-либо другого.
1986 год. 5 мая.
У меня всегда был мал запас знаний. Я работал и работаю на пределе, без большого резерва. В этом есть что-то и хорошее: я использовал максимум своих познаний. Жил в страхе: вот-вот иссякну. Это меня подстёгивало. В сущности, у интеллигентного человека должен быть большой запас образованности (именно образованности), которая способствовала бы большой активности и маневренности мысли – мысли творческой. Весь запас, у кого он имеется, должен присутствовать в активе. А пассивный запас, наверное, тормозит, мешает мысли, как запас жира мешает работе сердца.
12 октября.
Люблю ходить по осеннему лесу. Пожелтевшие листья, поникшие, почерневшие цветы ни тоски, ни уныния в душе не рождают. Напротив, они взгляд тешат, душу успокаивают. Потому что уходят они, оставляя миру красоту. Вот только увидев внутри облетевшего куста птичье гнездо, оставшуюся от птенцов маленькую колыбельку, вздрагиваю. «Где они? В каких странах летают сейчас?»
1987 год. 29 января. Малеевка.
Меня занимает мысль: чем же объясняется красота женщины – или её некрасота? Составом, группой крови, гормонами, свойством нервов? Чем же? Редкое сочетание красоты, ума и душевности её – наверное, самое высшее творение Всевышнего.
1988 год. 17 марта.
Страх и творчество несовместимы. Трус не имеет права быть творцом. Он может быть эпигоном. Бояться трудностей быта, лишений, преследований, недугов, немилости власть предержащих, клеветы злодеев, упрёков жены – всего и всех – это значит парализовать свою творческую энергию. Я – не герой. Свою независимость напоказ не выставлял. Но эта независимость всё-таки во мне была. Я не дрожал, боясь потерять что-то. Иначе не смог бы сделать ничего.
13 июля.
Одна демократия без хлеба – пустозвонство, один хлеб без демократии – скотство. У нас до сих пор был целый сундук демократических ценностей – наших конституционных прав. Но сундук был заколдован и закрыт на замок, а ключ от него спрятан.
1989 год. 26 января. Переделкино.
Гёте (когда разговор коснулся связи художника с временем, связи таланта с нацией) так говорит Эккерману: «Итак, дорогой мой, я повторяю: для того, чтобы талант мог успешно и быстро развиваться, нация, его породившая, должна быть одухотворённой и сильной к просвещенью».
К сожалению, такой одухотворённости в стране нет. Наоборот, духовный хаос вершит суд.
***
Примкнув к любой крайности национальной, религиозной, кастовой идеи, нельзя сохранить внутренней созидательной свободы, крайности – всегда разрушительны.
***
Библия. «Притчи Соломоновы». «Кто отклоняет ухо от слушания закона, того и молитва мерзость». «Когда возвышаются нечестивые, люди укрываются, а когда они упадают, умножаются праведники». Так писано в Библии о нас, нынешних, 1989-го года.
27 декабря.
Мама рассказывает: «Как только вы на свет появлялись (ты, Салиса, Ильяс, Усман), Старшая мать сразу купала младенца и зажимала ему в кулачок серебряную монету. Пусть, дескать, душа будет чистой, как серебро, жизнь в достатке, а рука щедрой». И тут же добавляет: «Хвала Господу, богатыми не были. Но голода не знали, позора не изведали». Какое точное слово. Нет беды хуже голода и позора.
1990 год. 30 апреля.
«Истинно одарённый человек испытывает внутреннюю потребность в общении с великими предшественниками, и эта потребность свидетельствует о его высоких задатках. Надо изучать Мольера, изучать Шекспира, но, прежде всего, древних греков» (Эккерман «Беседы с Гёте», 1827). Я думаю о нас. Хоть в ничтожной доле следуем ли мы – башкирские писатели – этому совету? Мы нередко хвалимся первозданным своим невежеством, нетронутым примитивизмом. Слова «просвещённость» у нас в обиходе нет. Просвещение, на мой взгляд, состоит из двух атрибутов:
1 – самопознание;
2 – познание мира, познание других.
Мы, башкиры, пока застряли на первом этаже – на самопознании и самоутверждении. Это очень-очень важно. Но застревать на этом – опасно. Может наступать самозамыкание. Отсюда другие беды – национальная ограниченность, национальное чванство, в конечном счёте – примитивный, ослеплённый национализм. Когда ты не знаешь или мало знаешь о других, ты всегда лучше всех.
15 сентября.
Только на своей земле поэт может стать поэтом. Мой «материнский язык» – татарский. Оттого после войны и звали меня в Казань. Но того, что поеду в Казань и стану татарским поэтом, я и представить себе не мог, хотя татарскую литературу и татарских поэтов очень люблю. Если под ногами нет родимой земли, откуда брать вдохновение? Наши кляшевцы, говоря по-татарски, думают по-башкирски. Точнее, думая по-башкирски, излагают на татарском. Я, к примеру, рождён от двух кровей – башкирской и татарской. Думаю на башкирском и на башкирском пишу. Люди, сведущие в поэзии, говорят, что получается.
29 декабря.
Бог дал ему славу на вырост, но он так и не вырос до своей славы.
1991 год. 23 ноября.
Я остался под обломками своих общественных и нравственных идеалов. Выкарабкаюсь ли? Вчера сообщили о самоубийстве поэтессы, героя войны Юлии Друниной. Видимо, её раздавили те же обломки.
***
В Москве один мой приятель – мастер на все руки – сделал сундук. Он получился хороший. А жена его заметила: «Вся Москва, вся страна – большой пустой сундук. Ещё один пустой сундук! Зачем ещё один маленький?»