Декабрь 1992 года, Нью-Йорк. Я только что вернулся с Аляски (снимал там кино), немного простудился. Лежу, прихожу в себя в прокуренном номере отеля.
Валяюсь в постели, обложился книгами – здесь, в русском магазине, полно интересных, не дошедших ещё до нас книг. Попиваю бурбон прямо из горлышка (это вместо лекарства), вдруг звонок:
– Здравствуйте, с вами говорит Наталия Дмитриевна Солженицына.
Просто телепатия какая-то. А я как раз читаю увлекательный детектив о том, как Солженицын уходил от слежки, путал следы, морочил опытных киллеров КГБ.
– Станислав Сергеевич, – продолжала Наталия Дмитриевна, – вы же обещали, что когда будете в Америке, заедете к нам…
Честно сказать, ехать мне не хотелось. Конечно, лестно воочию увидеть великого писателя, благодарно пожать ему руку, но… Здесь, в Нью-Йорке, в диссидентских кругах мне столько понарассказали про него: что у него несносный характер и что живёт он за глухим высоким забором под перекрёстными взглядами телекамер…
Наталия Дмитриевна встретила меня, и мы поехали в «поместье» вермонтского отшельника.
Всё, что рассказывали мне в Нью-Йорке, оказалось наглым враньём. Начиная с высокого забора с телекамерами. Вместо него я увидел проволочную сетку – от зверей; во многих местах, кстати, обваленную, так что на территорию дома иногда заходят волки из Канады.
Мы поднялись в кабинет. Столы, столы, столы. Много столов, на них – бумаги, листочки, мелко исписанные карандашом, книги, справочники…
– Писателю-историку нужны столы, – объяснил Александр Исаевич. – Это я понял, работая над «Красным колесом». Чтобы всё было под рукой, чтобы не лазить по полкам, ища нужную книгу или справочник. А рассказ… Рассказ я могу и на коленке написать.
Я смотрю – ни дивана, ни какой-нибудь лежанки. Где он отдыхает? Работая по 14 часов в день, как не прилечь хоть на несколько минут, распрямить спину, не расправить затёкшие члены…
– Нет, я никогда не ложусь во время работы. Иной раз, если устану, подремлю в кресле… под музыку…
– А какую музыку вы слушаете? Под какую вам лучше всего работается?
– Под разную. Классика, конечно. Очень люблю Шумана…
– А вы гуляете? Какой тут красивый лес…
– Нет. Почти нет. Меня это отвлекает. Надо смотреть всё время под ноги, переступать корни, лужи… Вот тут, на веранде, хожу иногда – туда-сюда…
Я посмотрел на эту веранду. Семь шагов вперёд, семь назад.
– Это же как в камере, – говорю.
– А я уже привык, – хохочет.
Потом мы работали. Два дня он мне читал лекции по русской истории. Кто может похвастаться, что лекции по истории ему читал великий русский писатель? И великий учёный-историк! А я вот могу.
Когда я уезжал в Нью-Йорк и мы с Наташей и Екатериной Фердинандовной выпивали на посошок, Солженицын совал мне разные книги:
– Вот это вам надо прочесть. Вот это – обязательно!.. Вот это можете прочесть на досуге.
Я взглянул на обложку: «А. Солженицын. Публицистика». Я этой книжки в глаза не видел, только слышал много… Что есть такие знаменитые статьи «Образованщина», «Наши плюралисты»…
– Ой, – говорю, – Александр Исаевич! Подпишите, пожалуйста!
Он взял книгу, ушёл в гостиную и сел за маленький столик. Открыл книгу, написал что-то, задумался… Мы с Наташей стоим в кухне, разговариваем; я краем глаза наблюдаю за ним.
Вот он снова поднёс перо к бумаге… И опять задумался. Я соображаю: что он там собирается написать? Наверное, какое-нибудь напутствие, пожелание… что-нибудь о России…
Александр Исаевич вручил мне книгу… Я сунул её в сумку, пожал ему руку, поцеловал Екатерину Фердинандовну… Мы с Наташей вскочили в машину и помчались на аэродром – опаздывали… Потом у меня была пересадка в Бостоне, надо было успеть на рейс до Нью-Йорка. В аэропорту Ла Гуардиа меня встретили друзья, мы по-еха-ли в японский ресторан… Помню, я ещё похвастался, что вот, мол, Солженицын подписал мне свою книжку… Ночевать я поехал к кому-то из друзей; утром меня еле растолкали и – на московский самолёт…
Сижу в самолёте и ругаю себя: что ж я, дурак, книжку-то оставил в сумке, сейчас бы сидел читал… А главное – ужасно хотелось посмотреть, что он там написал…
Короче, добравшись до московской квартиры, я, не снимая пальто, открыл сумку, достал книгу и прочёл следующее: «Станиславу Сергеевичу с уважением Солженицын».
Потом я Наташу спросил:
– А о чём он раздумывал так долго?
– Ну, знаете, Слава, – стала она объяснять, – для него очень важно: как он имеет право обратиться к человеку. Скажем, если бы вы были дольше знакомы и он знал бы вас лучше, он мог бы написать «сердечно» или ещё как-нибудь…
Ну что тут скажешь… Вот такие они – Солженицыны.
Хотелось бы закончить обращением к Президенту России: не ищите нацио-нальную идею, она есть, и лучше вы не придумаете.
Вот она:
Сбережение народа.
(«ЛГ» № 36, 2008 г.)