С его повести «Дело «пёстрых» началось возрождение детективного жанра в советской литературе. В центре его внимания была не только работа правоохранительных органов, но и деятельность народных дружин. О них в 1960–70-х годах он писал на страницах «ЛГ». Предлагаем вашему вниманию один из очерков Аркадия Адамова.
Представился он так:
– Белов. Бывший вор и… будущий.
Сказано это было без всякой рисовки, зло и убеждённо.
– А сейчас?
– Пока воздерживаюсь. Хотя некоторые считают, что наоборот.
Он злобно прищурился, глянув куда-то в сторону, словно увидев там этих «некоторых».
…За два дня до нашей встречи Пашку уволили с фабрики, куда его совсем недавно с таким трудом устроила комиссия райсовета. Разговор был короткий. Его мне потом очень живо, в лицах, передал сам Пашка.
Старательно дыша на стёкла очков и протирая их платком, заместитель директора сказал:
– Вот что. Придётся нам с вами, видимо, расстаться.
– Это как понимать? – опешил от неожиданности Пашка.
– Формально: требуется сократить штаты по группе «Б». А если откровенно, то после недавних событий вы у нас нежелательны. Ваши ведь дружки попались, не чьи-нибудь.
– Та-ак, – упавшим голосом произнёс Пашка. – А меня, значит, пинком под зад, на все четыре стороны?
– Ну зачем же. Мы вам выплатим выходное пособие и за отпуск тоже. Составим приличную характеристику.
Пашка с тоской и злостью ответил:
– А зачем мне ваш золотой поднос, если я в него кровью харкать буду?
– Глупости говорите! Люди у нас всюду нужны.
– Всюду? – с накипающей ненавистью переспросил Пашка. – Я думал, что по амнистии грехи мои государство списало. А выходит, только на бумаге, да? На обман, значит, пошли?
– Советую не болтать лишнего. Нелегко вам уходить с фабрики, но…
– Плевал я на вашу фабрику! – истерически закричал вдруг Пашка. – Думаешь, просить стану, в ногах валяться? На, выкуси! Подохну скорей!..
Он резко повернулся и выбежал из кабинета.
Пашка исчез, но его нашли. Нашли ровно через два дня.
Мы едем к нему втроём. Я хочу, наконец, познакомиться с этим Пашкой, из-за которого на фабрике уже началась немалая заваруха. Только сегодня заместитель директора раздражённо говорил мне:
– Я, в конце концов, не понимаю: что должны делать дружинники? Бороться с преступниками или выгораживать их?
Я не стал разъяснять ему, а поехал вечером к Пашке. Итак, нас трое. Член штаба дружины, высокий кряжистый Володя Перевалов, неторопливый и рассудительный, говорит мне по дороге:
– И вовсе они не его дружки. Это раз. Потом: что значит «без него спокойнее»? Лично мне так наоборот: спокойнее, когда он у меня на глазах.
– А как вы его разыскали? – спросил я.
Второй мой спутник, Стёпа Дольник, ответил быстро и таинственно:
– Оперативным путём.
Ехать пришлось долго, с пересадкой. Наконец в паутине кривых переулков отыскали высокий, потемневший от времени дом. Вот и шестой этаж. Дверь нам открыл нагловатый паренёк в пёстрой шёлковой рубахе навыпуск.
– Пашенька! – с усмешкой крикнул он в темноту коридора. – К тебе! Деятели какие-то.
Мы вошли в комнату.
Навстречу нам поднялся высокий белобрысый парень, узкое бледное лицо с синими тенями под глазами. Он с удивлением и опаской взглянул на Перевалова:
– Володька? Каким ветром сюда задуло?
– Тебя искал.
Пашка насмешливо прищурился:
– Значит, не зря с милицией нюхаетесь. Ищейками стали?
– Мы от себя пришли. Знакомься.
Вот тут мне Пашка и представился как бывший вор и будущий.
– Почему ты с фабрики ушёл? – напористо спросил Володя.
В глазах у Пашки сверкнула ярость:
– Ты у Рыбьей Кости спроси, как я ушёл!
– Знаю. А почему не добивался правды, почему хвост поджал?
– Правда?.. Врёшь! Нет правды! – заорал Пашка. – По всему свету искал – нет!..
– Где же ты её искал? – улыбнулся Володя.
– А-а, смеёшься? Ладно, я тебе скажу, где я её искал.
Пашка на минуту умолк, провёл рукой по потному лбу.
– Садитесь. Все садитесь, – глухо проговорил он. – Я горькую свою жизнь рассказывать буду.
Володя присел на диван, не спеша закурил. Лицо его стало серьёзным и задумчивым. Степан возбуждённо засопел и сел рядом.
Хозяин комнаты, усмехнувшись, опустился на стул возле двери.
– Батьку убило в первый год войны, – тихо начал Пашка, – а в сорок третьем мать поездом задавило. Мы с ней к тётке ехали, от голода спасались. На станции одной зацепило её вагоном, она под колёса и упала. А я как заору – и бежать с того места. Семь лет мне было. Бегу и ору, слезами захлёбываюсь. Потом в траву куда-то свалился, там и уснул, сил больше не было. Ну, проснулся, жрать захотелось, на рынок пошёл. Вижу: нищий-слепой стоит. И я рядом стал, скулю. Ему, значит, бросают, и мне тоже. Вдруг нищий этот как на меня глазом зыркнет. Положил мне руку на плечо, вцепился, аж кость хрустнула, и говорит: «Пошли, малец. Есть дам, спать дам. Поводырём будешь». Так и началось. По каким только городам нас не бросало. За сына меня выдавал. Я его больше смерти боялся. Воровать учил. Только я не соглашался, – Пашка криво усмехнулся и снова вытер пот со лба. – Года три или четыре эта волынка тянулась. Потом забрали его, за кражу. А меня знакомый его, тоже бродяга, в сыновья взял. Я от него было убежать хотел, а он, сука, – в милицию. Ну, ему поверили, а мне нет. Вернули. Тоже года четыре с ним ходил. Он меня одно время даже в школу определил. А потом, значит, и этого в казённый дом упекли. Тут уж я на самостоятельный простор жизни вышел.
Пашка жадно курил одну папиросу за другой. Мы молча слушали.
– На работу хотел, понял? – он зло взглянул на Володю. – А документов никаких нет, личность подозрительная. Кое-как приняли учеником слесаря, в артель одну. Это дело в Казани было. Полгода работал, а потом новый директор пришёл. Старый, видишь, лопухом оказался, воровали там все вокруг, а он и не чухался. Новый, значит, службу знал. Разобрался, что к чему, и меня – в шею. Подался я в Киев, оттуда – в Ростов. Эх, сколько я по разным городам намыкался. И, обрати внимание, не воровал, ни-ни…
– Дурак, наверно, был, – иронически вставил парень в пёстрой рубахе.
– Не дурак. А всё, видишь ли, правду искал, – он с усмешкой опять взглянул на Володю. – Помню, в Свердловске сам в милицию пришёл. Мне там и говорят: «Паспорт тебе? Поезжай-ка ты, хлопец, по месту своего рождения, там и хлопочи. А здесь чтоб тебя в семьдесят два часа не было!» Это, значит, тоже за правду! Решил я тогда в деревню податься, на Украину. Хорошее село там нашёл, Попивка называется. К уборке попал. Меня и приняли.
– Хе, колхозник-навозник, – усмехнулся хозяин комнаты.
– Кабы колхозник, – Пашка с ожесточением смял в пальцах окурок. – А то через два месяца, когда уборка кончилась, опомнился председатель. Как так, без бумажек человека к себе взял. До смерти перепугался, когда я ему жизнь свою рассказал. «Получай, – говорит, – сколько заработал, и ступай с богом. Я за тебя отвечать не хочу». Выдал пять сотен, и будь здоров. Всё, значит, по правде.
– Хороших людей ты не встречал, – не удержавшись, вставил Стёпа.
– Хороших? Где они, твои хорошие? Брось мне шарики вкручивать! – Пашка с вызовом оглядел нас. – Я хороших людей в другом месте встретил... Ну, конечно, замели, – продолжал Пашка. – Срок получил. И работал. Вот там – да, работал! По амнистии вышел. Паспорт дали. Решил: всё, завяжу. В правду вашу поверил. А как на фабрике заваруха случилась, так первому по шее мне. Всё вспомнили! Это как, по-твоему, называется?!
– Ну, жизнь… – вздохнул Стёпа. – Такая одна на миллион у нас.
Володя сурово сказал:
– Пошли с нами, Павел. Разберёмся. Правда, она есть.
– Нет!.. Хватит!.. – багровея, закричал Пашка. – Объелся уже вашей правдой!.. Никуда не пойду! Трупом меня отсюда вынесут!
Человек в беде, в большой беде. Как отчётливо представили себе молодые дружинники этого человека, его тоску, метания, его одиночество, всю его нелепую, горькую жизнь! И внезапно Белов предстал перед ними как самое главное, сверхсрочное, сверхнужное дело.
История Пашки Белова заставляет задуматься о многом. И о человеческой чёрствости, о мышином страхе одних перед жестокими и необычными иной раз поворотами чьей-то судьбы, но и о чуткости других, о их непримиримости в столкновении с подобной судьбой.
Жестоко опалённая огнём войны судьба Пашки Белова сложилась на редкость нелепо и трагично. Но через тысячи зигзагов и поворотов она всё-таки с абсолютной неизбежностью столкнула Пашку с такими людьми, как Перевалов и его товарищи.
Они-то, эти славные ребята, в первую очередь и приходят на ум, когда встречаешься сейчас с Беловым, совсем другим Беловым, чем раньше.
Стёпа Дольник сказал об этом так:
– Главное, поверил он всё-таки в правду. Понимаете? Мы ему на деле доказали, что она есть. Но и нервов он нам испортил ужас сколько…
Народные дружины… Мне кажется, сейчас о них следует говорить уже совсем по-иному, чем мы это делали до сих пор. До сих пор деятельность народных дружин развёртывалась главным образом вширь, охватывая всё новые и новые города и деревни, заводы и колхозы. Но теперь она должна развиваться и вглубь. Патрулировать «от столба до столба» – теперь мало. Главное в другом. Надо вмешиваться в быт, в психологию, в мировоззрение людей.
Володя Перевалов, Стёпа Дольник и их товарищи только ради одного Павла Белова повидались, а порой и жестоко схлестнулись с десятками людей, не один раз и не по часу сидели с ним в той самой комнате на шестом этаже, а потом и в общежитии, куда не очень скоро, но всё-таки перебрался Белов.
А разве один такой Белов был у дружинников?..
* * *
…Да, одна человеческая жизнь, такая, как жизнь Павла Белова, даже не вся, лишь начало её, но сколько мыслей рождает она, какой урок даёт она нам.
Счастливого пути тебе, Павел!..
«ЛГ», 1960, №135