На исходе первого десятилетия нового века театр всё чаще обращается к пьесам, написанным полстолетия назад. Режиссёры ставят, актёры играют, зрители смотрят. Неужели их всех так терзает тоска по ушедшей молодости? Или причина «второго пришествия» советской драматургии на отечественную сцену кроется гораздо глубже?
Испокон веков человек шёл в театр, чтобы увидеть историю про самого себя. Ну или про кого-то, кто на него очень-очень похож. Бомарше и Шекспир, Островский и Чехов сочиняли свои пьесы вовсе не в расчёте на великую посмертную славу у потомков. Они обращались к своим современникам. Сегодняшнему зрителю в этом смысле очень не повезло: обнаружить в афише пусть не гениальную, но просто хорошую современную пьесу удаётся крайне редко. И драматургов-профессионалов, то есть тех, кто владеет канонами мастерства, а не пишет, как на ум взбредёт, не так уж много. И театры их не особо жалуют: поставить пьесу про обычных людей, с их абсолютно земными горестями и радостями так, чтобы зритель безоговорочно поверил в происходящее на сцене, гораздо сложнее, чем визуализировать поток сознания какого-нибудь авангардиста-любителя, выбившегося в драматурги из офисных клерков.
Но публика есть публика. Ей подавай что-нибудь про неё, любимую. Новодрамовские «шедевры» из жизни наркоманов, проституток, бомжей и прочих маргиналов представителям немаргинальных слоёв общества, каковых среди этой самой публики, слава богу, большинство, уже изрядно поднадоели. Что же остаётся режиссёрам? Вечная классика? Но она, при всей своей вневременности, всё-таки не совсем про нас сегодняшних. Да и ею одною театр сыт не будет. Нельзя же афишу из одних Мольеров и Чеховых составить. Переводная комедия? Для многих театров это и впрямь настоящий спасательный круг, сплетённый из Куни и Камолетти. Но и она, даже если являет собой верх остроумия, а не набор примитивных гэгов и пошловатых скетчей, тоже как-то не про нас. Тут хоть по менталитету сравнивай, хоть по зарплате и жилищным условиям, всё равно получается про их жизнь, а не про нашу. Посмеяться, конечно, можно, но за душу не зацепит. А на следующий день вообще вряд ли вспомнишь, о чём пьеса. Так что и ею не всегда зрителя в театр заманишь.
А заманить непременно нужно. Чем же?
БОМЖАНДРЫ
Помните, был такой замечательный фильм «Человек-амфибия»? Про Ихтиандра, юношу-рыбу, с жабрами вместо лёгких. Там всё кончилось тем, что жить среди людей он не смог, уплыл в синее море. В жизни такие тоже встречаются. Они тоже среди нормальных людей жить не могут. Только водятся они не в синем море, а на помойках. И зовут их не так красиво – бомжами. Вот двух таких бомжандров и сделал героями своей пьесы «Куба – любовь моя» драматург Михаил Бартенев. В прошлом сезоне поставила её в Театре им. Станиславского тогдашний его главреж – Татьяна Ахрамкова, взяв на главные роли Романа Мадянова и Владимира Коренева, того самого киношного Ихтиандра.
Господин Бартенев, драматург по преимуществу детский, вознамерившись написать пьесу для взрослых, взял изрядную долю новодрамовской падалинки, смешал с двойной порцией ностальгического патриотизма, приправил не совсем свежими остротами и получил нечто. Достаточно мрачное, чтобы не отставать от буревестников новой драмы, в меру смешное, чтобы не спасовать перед заграничными смехотворцами, и вроде как про наше сегодня. Ну чем не современная пьеса?
Впрочем, пьесы как таковой и нет, ибо в течение двух часов на сцене почти ничего не происходит. Просто в контейнеры, в которых обитают Кирюха с Калиной, некий безмолвный Мусорщик (Константин Богданов) время от времени забрасывает новую порцию того, что некогда являлось предметами первой необходимости, и бомжи-философы затевают очередной темпераментный диалог о том, как прекрасна была не существующая ныне страна, поводом для которого становится то дырявая куртка охранника, то кольцо позеленевшей колбасы, а то и собрание сочинений вождя мирового пролетариата. Над их шутками одни смеются, другие лишь снисходительно улыбаются, но и для тех и для других время тянется очень медленно. Не спасают даже истерически-патриотические эскапады седой пионерки (Ольга Лапшина) с аккордеоном, эскортируемой маленьким отрядом более юных ленинцев.
Наконец, когда зрительское терпение уже буквально готово лопнуть, происходит единственное за всё действо событие. В мусорном баке оказывается боевая граната, по ошибке принятая приятелями за учебную, которая и отправляет их, родимых, в мир иной. И тут выясняется, что лет тридцать назад, когда нынешние бомжи были подростками-хулиганами, из-за их трусости на этом самом пустыре от рук хулиганов постарше и пострашнее погиб их одноклассник, застенчивый умница-очкарик, которому все прочили большое будущее. Вот он-то, всё и всем давно простивший, и встречает виновников своей гибели у врат вечности, которые в интерпретации художника Станислава Морозова являют собой всего лишь косовато стоящую дверь, обитую обшарпанным дерматином. И выходит вроде бы так, что бомжовая взрослость героев есть расплата за трусливое детство. Красиво. Философично. Почти как «эффект бабочки». Но если это так, почему вместо того, чтобы испытать катарсис, новопреставленные прикидывают, как бы им половчее обвести вокруг пальца Самую Высокую Инстанцию? Дверь открывается. Дверь закрывается. По сцене начинает невыносимо долго прыгать некто в костюме Ихтиандра, отбрасывая тень на старые кинокадры, проецирующиеся прямо на декорацию. А затем неожиданно обретший дар речи Мусорщик произносит речь в защиту мусора от уничтожения. Постмодернизм отдыхает.
Тут, наверное, и самый терпеливый читатель, не выдержав, спросит: а при чём тут Куба? Да ни при чём, в общем-то. Пионеры, нацепив бороды а-ля Фидель, ходят строем по сцене, распевая во всю глотку песню Александры Пахмутовой. Драматургический приём такой.
Если бы спектакль этот был поставлен лет 10–15 назад, может, и не было бы после него так мерзко на душе. В середине 90-х наша жизнь и впрямь чем-то напоминала свалку, куда без разбора вышвырнули и вещи, и идеи, и людей. Драматургу с режиссёром, по-видимому, там так понравилось, что они и зрителей своих решили туда вернуть, хоть на пару часиков. Публике непритязательной хоть бы хны: отряхнулась и потрусила из театра по домам. Но есть и такие, что, выбравшись из этой помойки, понимают, что вымарались от макушки до пят. Что там Кирюха корешу своему вслух читал? «Золотой ключик»? То есть буратины мы все деревянные и место нам только на поле чудес (читай: на свалке) в стране дураков. А то почему эти бравы ребятушки про своих одноклассников ничего не сообщают? Неужто все они на свалке оказались? Вряд ли. И о своём житье-бытье между школой и сегодняшним днём почему-то умалчивают. Они что, сразу после выпускного бала в этих контейнерах очутились? Тоже верится с трудом. Но слушаешь их и кажется, что эти невсамделишные, чисто выбритые «бомжи» и тебя с собой равняют, в лузеры записывают. Вот такой «эффект Ихтиандра». Удержит ли он публику в зале? Сомнительно. Спектакль идёт всего второй сезон и играется не чаще раза в месяц, а публики – и ползала не наберётся. Мы – не бомжи. Бомжи – не мы.
СОЙДЁТ И ТАК
А вот старые пьесы о главном сегодняшняя публика любит. Даже антреприза не удержалась от соблазна – театральное агентство LeKur рискнуло вложить деньги не в модную иностранную комедию, а в «Старшего сына» Александра Вампилова. Если для репертуарного театра такой шаг вполне объясним, то о том, что сподвигло на него независимого продюсера, можно только гадать. Неужели и в антрепризе поняли, что запас доверия к забавным импортным пустышкам у публики начинает иссякать? Мне могут возразить: чего тут гадать – радоваться надо, что советский интеллигент потеснил на антрепризной сцене всех этих не в меру женатых таксистов и стриптизирующих безработных шахтёров.
Повод для радости вроде имеется. Но радости не возникает. Ибо к хорошей, психологически очень точной пьесе тут подошли так же, как к вышеупомянутым таксистам. То есть руководствуясь принципом «и так сойдёт». Главное, чтобы публика смеялась, а как там на самом деле жили люди в этом тысяча девятьсот шестьдесят затёртом году, никто уже не помнит. Ошибаетесь, господа, помним. А там, где не помним, руководствуемся обыкновенным здравым смыслом, наличие которого вы у нас, по всей видимости, не признаёте.
Откуда у бедного студента из 1968 года кроссовки на липучках? А электроплойка и тефалевский утюг что на сцене делают? И почему жених героини одет в форму офицера Российской армии, в то время как он является курсантом училища армии Советской? Мелочи? Отнюдь, ибо речь идёт не о переносе старого сюжета в новые реалии. Подобная история и в былые времена воспринималась не совсем всерьёз, а уж в наши дни так и вовсе как чисто сериальная: двое парней, оказавшись в пригороде, опаздывают на электричку, и ради ночлега один из них выдаёт себя за внебрачного сына хозяина дома. И тот верит. Верит настолько, что даже после саморазоблачения самозванца продолжает относиться к нему, как к сыну. Были, представьте, такие чистые, наивные люди в те времена. Да и сейчас их встретить можно, надо только подальше от МКАД отъехать.
Спектакли по хорошо известным старым пьесам обычно предполагают некий новый взгляд на минувшее время и людей, его населявших. В данном случае ничего подобного нет. Просто взяли текст и сыграли, как смогли. Фёдор Добронравов (Сарафанов-старший) сыграл ситкомовского простака. Нелли Уварова (Нина) так и осталась сериальной героиней. То ли популярные актёры, а именно на них «ловят» зрителя создатели спектакля, считают, что в антрепризе выкладываться не обязательно, то ли маски так приросли к ним, что и не отодрать. И вся история превращается в смесь фарса и дешёвой мелодрамы. Вполне в духе нашего времени. Уж лучше бы Куни поставили.
ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ТЕАТР?
До сих пор Михаила Левитина, художественного руководителя театра «Эрмитаж», в любви к советской драматургии никто заподозрить не мог. Хармс, Олеша, Ильф с Петровым – это его стихия, но чтобы Володин?! Тем не менее сезон в театре открыла «Моя старшая сестра». Для чего она ему понадобилась?
Ответ, который лежит прямо на поверхности, заложен в пьесу самим драматургом: человек не должен отказываться от своего призвания ради того, чтобы соответствовать чужим представлениям о том, как надо жить. Старшая сестра Надя (Ирина Богданова) отказывается от мечты о театре ради получения «нужной», «почётной» и «уважаемой» профессии инженера. Младшая, Лида (Людмила Колесникова), отказывается от любимого, который хоть и подаёт большие надежды, но всё равно слишком «неправилен» и «непредсказуем» для того, чтобы быть хорошим мужем. А дёргает их за ниточки добрый дядюшка (Владимир Жорж), который абсолютно уверен в том, что он один знает, как надо жить. Выпрямить свои исковерканные судьбы сёстрам удаётся только ценой невероятных усилий и невосполнимых потерь. Времена изменились, общественные ценности тоже, но альтернатива заниматься любимым, но неприбыльным и непрестижным делом, или нелюбимым, но прибыльным сегодня актуальна как никогда. Ну а проблема, какого жениха предпочесть, вообще никогда актуальности не утратит.
Но Левитин не был бы Левитиным, если бы не наделил володинских героев некой сумасшедшинкой. Все они, за исключением, пожалуй, здравомыслящего дядюшки и Надиного жениха Володи (Александр Пожаров), слегка не от мира сего. В жизни люди так не ходят и так не говорят. Лидин поклонник Кирилл (Станислав Сухарев) вообще больше похож на сошедшего с экрана Винни-Пуха, чем на реального человека. А уж абитуриенты театрального училища так и вовсе банда клоунов. Но сказал же кто-то из великих, что нет мудрости без капельки абсурда… Тем более что режиссёр вовсе не собирался ограничиваться лишь реализацией замысла драматурга.
Этот спектакль – признание в любви к великому советскому театру, к людям, составляющим гордость его и славу. Мы ведь уже стали потихоньку забывать, что в высших своих проявлениях он действительно был велик.
Афишная тумба на авансцене, такие в прошлом стояли на каждом углу в каждом городе, где имелся хоть какой-нибудь театр, – она-то и есть главная героиня спектакля. Та, что у Левитина, конечно же, из Ленинграда. Вот концерт Аркадия Райкина. Вот «Дело» Петра Фоменко в Театре Комедии, а вот и «Старшая сестра» в легендарном БДТ… Эта тумба с тронутыми временем афишами становится своеобразным камертоном и для актёров, и для зрителей. В финале афиши оживут и сквозь время донесут до нас голоса Черкасова, Смоктуновского, Луспекаева, Юрского… И Татьяны Дорониной в том самом товстоноговском спектакле. Пусть звучат. Чтобы помнили…
«О ГРОЗДЬЯХ ДУШИСТЫХ АКАЦИИ БЕЛОЙ»
…решили вспомнить в Театре Вахтангова. Начиналась «Белая акация» как выпускной спектакль: руководитель курса в Институте имени Щукина Владимир Иванов предложил своим студентам сыграть в советскую оперетту. Видимо, ребят игра увлекла, и из студенческой работы в итоге получился яркий, зрелищный репертуарный спектакль.
Секрет удачи, наверное, в том, что актёры – очень молоды. Они ещё не забыли своих детских игр. А ребёнок, играя, очень строго придерживается правил. Он хочет, чтобы всё было по-честному. Поэтому к своим персонажам ребята отнеслись очень бережно, попытавшись проникнуться их наивностью, их искренностью, их верой в то, что живут они в самой прекрасной стране на свете и всё непременно будет хорошо. И режиссёр решил отказаться от каких бы то ни было новаций. Никаких «переносов» в наше время, никаких музыкальных аранжировок (есть, правда, парочка весьма темпераментных вставных номеров, но в оперетте они простительны) и стилизаций «под сейчас». А как аккуратно подбирались типажи персонажей! Даже удивительно, откуда взялись в нашем времени эти милые, такие несегодняшние лица. Тося (Ольга Немогай), девушка с косичками – комсомолка и красавица, мечтающая не в консерватории петь, а китов бить. Лара (Мария Волкова), её соперница в любви и очень стильная барышня. Капитан-гарпунёр Костя Куприянов (Александр Константинов) – передовик производства, хоть сейчас на Доску почёта портрет вывешивай. Колоритный бездельник Яшка-Буксир (Артур Иванов), умеющий достать всё что угодно. Впрочем, так можно перечислить всех, кто указан в программке.
К оформлению спектакля тоже подошли максимально серьёзно: и декорации (настолько же условные, насколько и реалистичные), и реквизит, и костюмы (все эти юбочки-носочки-кителя) – всё выдержано в духе времени, никакой отсебятины. Словно художник спектакля Максим Обрезков на машине времени в 50-е слетал и там всё подсмотрел.
Во всю эту бочку мёда даже жалко добавлять ложку дёгтя. Ну не хватает Тоське силёнок для довольно сложной выходной арии, требующей профессионального голоса. А у Кости с голосом вообще большие проблемы. Не очень похож на умудрённого опытом капитана-наставника Пётр Чумаков (Владимир Бельдиян). Перебарщивает с одесским колоритом Яшка-Буксир. Но, глядя на сцену, понимаешь: за эту искренность, за этот задор, за уважение к эпохе, о которой они знают только с чужих слов, ребятам можно многое простить.
Я не знаю, штудировали ли ребята и их педагоги во время работы над спектаклем Льва Николаевича Толстого. Скорее всего, нет. Но явно руководствовались тем же правилом, что великий писатель: «Быть до мельчайших подробностей верным действительности». Советская эпоха – другая действительность, законы которой нужно соблюдать так же, как и законы любой иной эпохи. Точность – вежливость не только королей.