Лев АННИНСКИЙ
Очень уж раздражённое письмо прочитал я на днях в редакционной почте, цитирую: «…«Литгазета» (впрочем, и все остальные СМИ) последние годы упорно агитирует российское население рожать как можно больше детей. И это на фоне распадающихся браков! В преддверии пика финансового кризиса! Тут бы самим уцелеть да хоть одного ребёночка на ноги поставить, а не двух-трёх, к чему нас призывают. Да вы спросите отцов-матерей, вырастивших такое число отпрысков, какой ценой они им достались. И все пропагандируемые вами так называемые семейные ценности рассеются как туман…
Семён Сажин, г. Муром, Владимирская обл.»
Если бы так называемые семейные ценности и впрямь зависели от того, достаточно ли упорно агитирует за них «Литгазета» (и «остальные СМИ»), то дело безнадёжно. Но институт семьи насчитывает за собой столько же тысячелетий, сколько сама человеческая цивилизация, и вряд ли это случайно. Агитировать население, чтобы оно рожало, так же странно, как агитировать человека, чтобы он ел и спал, это укоренено в природе человека, без этого жизнь прекратится.
Я чувствую («нутром»), что обилие в России беспризорных (не вследствие разрухи, как в эпоху мировых войн, а потому что «неохота тратиться» и «сначала надо сделать карьеру») – это симптом опаснейший, задевающий уже не просто социальную систему – биологическую природу; это сигнал зловещий, пахнущий вырождением; выправить этот вывих будет под силу лишь самой же природе, а чего эта порча и это излечение будут нам стоить – подумать страшно.
Поэтому я не решаюсь рассуждать о таких вещах в общем плане, но поскольку уважаемый читатель Семён Сажин предлагает спросить отцов-матерей, вырастивших двух-трёх отпрысков: «какой ценой они им достались», – а мы с моей женой вырастили как раз троих отпрысков, причём в самые «недетородные» советские годы, то про этот скромный опыт и рискну сказать.
Может, для 50–60-х годов он и мог показаться нетипичным (среди наших сверстников большинство растило по одному ребёнку, реже – двоих, мы же ходили чуть ли не в рекордсменах), так поколение наших родителей и одного-то едва тянуло (социализм строили), а вот если поглубже копнуть – у дедов-бабок наших при старом режиме по пятеро-десятеро сидело по лавкам! Так что мы, спасёныши Великой Отечественной войны, братьев и сестёр чаще всего не имели, зато тёток и дядьёв в изрядном количестве (если те в войну оставались живы). Отцы, понятно, полегли.
Ну так я про мой случай. В студенчестве начитавшись первоисточников по спискам истмата-диамата (охотнее Энгельса, чем Маркса), я любил рассуждать о том, что при коммунизме выращивать новые поколения будет общество, а семейное воспитание детей, которое их только портит, упразднят. За эти разглагольствования носил я среди однокашников моего круга кличку «пожирателя младенцев» (что мы часто со смехом вспоминали потом, когда именно я оказался многодетным родителем).
Каким образом оказался? Очень просто. Влюбился, женился, готовился работать, то есть «дерзать, думать, хотеть, сметь», – как и велено было по коммунистической доктрине. Природа ответила – нежданной беременностью жены. Я ахнул и заартачился: «Рано! Сначала надо встать на ноги!» Природа опять ответила – словами моей новоиспечённой тёщи, простой женщины, Энгельса не читавшей. «Ну и пусть становится на ноги без нас! – сказала она дочери. – Что ж мы, сами не вырастим?» Эта реплика моей тёщи мигом вышибла у меня из-под ног мои марксистские идеи, и я стал отцом.
Не скажу, что было легко. В обычные детские сады стояли ирреальные очереди, и лишь пятидневка, имевшаяся в детском саду при «Литгазете» (где я тогда работал), помогла выкрутиться. Двенадцать лет мы с женой приходили в себя, пока решились на второго ребёнка, а решились – когда выбрались из коммуналки, заработав на отдельную квартиру, что удалось мне уже к концу 60-х годов. Там родилась у нас вторая дочь, и далась она нам настолько легче первой, что вопрос о третьей мы решили оставить на волю судьбы.
И тут подал голос мой давно почивший казачий дед. Моя уцелевшая тётка (дочь деда) передала мне рукописный фолиант, озаглавленный «Наш род Ивановых», где эти Ивановы, мои прямые предки, прослеживались аж с пугачёвских времён.
Мне оставалось лишь продолжить эту книгу, вписав отцову главу. Не для того, чтобы состряпать себе старомодное (теперь новомодное) «Родословие» – какое такое «Родословие» могло быть у безвестных донских казаков станицы Аннинской! – а «чтобы дочери знали».
И я написал. Сначала о жизни моих родителей, потом о жизни родителей моей жены. И переплёл эти фолианты, отпечатав в двух экземплярах.
Одна из радостей при рождении третьей дочери – мысль о том, что теперь я могу увеличить тираж моего повествования в полтора раза. С чем я и допечатал третий экземпляр.
Прошло четверть века. Дочери выросли. И когда одна из них, прочтя повесть о своей бабке, пришла ко мне в слезах: «Она никогда не рассказывала мне, что прожила такую тяжёлую жизнь!» – стало мне легко; я понял, что в моей жизни главное дело сделано.
Рассеялся туман, и так называемые семейные ценности сделали меня окончательно счастливым. Причём без всякой на то агитации в «Литгазете» и в остальных СМИ.
Это вовсе не значит, что я недооцениваю государственные проекты и общую атмосферу: материнские капиталы, отцовские алименты и декретные отпуска. Природе надо помогать и уж, во всяком случае, не мешать. Она, природа, своё возьмёт. И вернёт сторицей.
При том условии, конечно, что в пылу карьерных и предпринимательских забот граждане обоего пола не забудут, как в природе это делается.