Приходит весна к изголовью,
И песни слетают с высот.
Серебряный век – Подмосковью
Сиреневый отсвет несёт.
Сегодня напевы – серее,
Но, как ни сгущается мрак,
Мне видятся в буйстве сирени
Ахматова, Блок, Пастернак…
Серебряный век – сиреневая заря начала ХХ века, магическое словосочетание для всякого любителя поэзии. Что вмещает в себя это завораживающее понятие и почему таких разных поэтов объединяет оно? Наконец, почему «Серебряный век в Подмосковье»?
Начну кратко: без подмосковного Захарова не родился бы величайший национальный поэт Пушкин. Но так же, как два века назад маленького Сашу мудрая бабушка Мария Алексеевна от московских гостиных, где звучала французская речь, увезла в очаровательное Захарово – в мир русской природы, простонародной речи и сказки, – так и на заре ХХ века Подмосковье стало колыбелью и лучшим уголком Отчизны для многих русских поэтов. Первый тут, конечно, другой великий Александр – Блок, который 36 лет (именно – лет, как по поговорке: сколько зим, сколько лет) из отпущенных судьбой сорока с половиной годов провёл в Шахматове. Ещё в 1881 году, до всякого Серебряного века, полугодовалого Сашу мать Александра Андреевна, можно сказать, принесла на руках от станции Подсолнечная в имение деда мальчика – Андрея Николаевича Бекетова. В 36-летнем возрасте, перед отправкой на фронт, в последний раз он посетил сельцо Шахматово, но до крайних дней угасания вспоминал любимые края Подмосковья, о чём свидетельствуют дневниковые записи.
В стихотворении-эпиграфе есть заключительная строка с главными для понимания эпохи именами: Ахматова, Блок, Пастернак. На мой взгляд, это самые известные поэты Серебряного века. О Блоке я уже упомянул, а вот что хочется сказать об Анне Андреевне. Она, если вникнуть в её творчество и биографию, любила и в совершенстве знала, с одной стороны, творчество Пушкина и Петербург («Это – моё!»), а с другой – испытывала известную «бездомность и бесприютность» в Ленинграде, где была формально прописана и имела комнату (а с лета 1955 года и литфондовский домик в писательском посёлке Комарово). Но там же она перенесла столько бед, потерь, отчуждённости… Московия была для неё душевным пристанищем. Мне довелось принимать участие в издании полного собрания сочинений Анны Ахматовой – со всеми дневниками, вариантами и полными комментариями. Я просто поразился, как она, истинно русский поэт, любила и понимала Москву, величала, по свидетельствам близких, столицу – матушкой. Трепетно почитала святую Москву-реку от подмосковного тогда села Коломенское с его храмом Вознесения Господня до кремля Коломны на устье Москвы. Там, кстати, установлены две мемориальные ахматовские доски. О Троице-Сергиевой Лавре Ахматова говорила, что это лучшее место на земле. Вообще, Подмосковье называла ослепительным. Многие произведения разного жанра у Анны Ахматовой связаны с московской землёй, например, с Черкизовом на Москве-реке. Только прямых стихотворных посвящений москвичам у неё более 25! А ведь она почти не писала писем, предпочитала телеграммы, но вот стихотворные послания – летели в Московию.
Меня влекут дороги Подмосковья,
Как будто клад я закопала там,
Клад этот называется любовью,
И я его тебе сейчас отдам.
И в кронах лип столетняя дремота,
И Пушкин, Герцен. Что за имена!
Мы близки от такого поворота,
Где вся окрестность на века видна.
А та дорога, где Донской когда-то
Вёл рать свою в немыслимый поход,
Где ветер помнит клики супостата
И клич победы на крылах несёт…
Часть войска Дмитрия Донского шла к бродам на реке Лопасне и к Куликову полю по Серпуховской дороге через древнее село Молоди, где провёл памятное лето Борис Пастернак. Подлинный и полный Пастернак вообще немыслим без Подмосковья. Многим сразу приходит на ум его многолетнее пребывание на даче-усадьбе в посёлке Переделкино, где находится сегодня дом-музей, или всплывают строчки «На ранних поездах», но мало кто знает, что юноша из художественной семьи, учившийся в Марбурге, истово полюбил родную землю и труд на ней, не интеллектуальный, а «чёрный», физический – в подмосковном Корзинкине. Многие ли ведают, где это и что Корзинкино значило для молодого Бориса? В послереволюционный год невозможно стало прокормиться профессиональным творчеством ни отцу-художнику – Л. Пастернаку, ни сыну – уже состоявшемуся поэту. Необходимым подспорьем и выходом из тупика стала работа на земле. Летом 1918 года родители с сёстрами жили на даче у издателя А. Штибеля в бывшем имении Корзинкино в 20 минутах ходьбы от Очаковской платформы по Киевской железной дороге. Весной подняли и засеяли небольшой огород и в предчувствии голодной зимы растили овощи и картошку. Есть зарисовки Леонида Пастернака о Боре, Шуре и Лиде, пропалывающих грядки и окучивающих картошку, о доме и фруктовом саде, принёсшем в тот год щедрый урожай яблок. Теперь эти делянки – уже Москва. Но остались другие подмосковные пенаты Пастернака, в том числе село Мутовки на Воре, где теперь проходит праздник поэзии и конкурс «Пастернаковское лето».
Я несколько раз приезжал в Чеховский район, два раза снимал телепрограммы в историческом селе Молоди, беседовал со старожилами и энергичной заведующей библиотекой Любовью Владимировной, но, лишь читая воспоминания поэта и письма Бориса Пастернака моему однофамильцу Сергею Боброву, узнал, связал в своём сознании, что он всё лето 1913 года провёл на даче, снятой родителями… в Молодях. И не просто отдыхал после сдачи экзаменов, а собирался за лето подготовить книгу статей «Символизм и бессмертие», но вместо теоретической прозы полились на этой многострадальной и благословенной земле стихи, которые составили первую книгу поэта «Близнец в тучах». Да, Молоди впрямую – названиями и узнаваемыми реалиями – не вошли в стихи, но подарили чувство природы и родной стихии. Пастернак сказал с трибуны конгресса писателей-антифашистов в Париже: «Поэзию ищут всюду, а она в траве», а потом к ужасу официальных лиц добавил: «Ради бога, не объединяйтесь!» Это плодотворное ощущение поэзии, таящейся в траве, пришло к нему на подмосковной земле, в частности – в Молодях, на земле грандиозной битвы за Русь. Однако, похоже, в Чеховском районе настолько все увлечены Чеховым, что плодотворное здешнее лето Пастернака – почти не в счёт.
А подмосковные адреса скиталицы Марины Цветаевой от Болшева до упомянутого в связи с Ахматовой Черкизова? Да о них надо просто отдельную книгу писать! Так что Подмосковье – это сонм памятных литературных мест и славных имён Серебряного века.
***
Теперь необходимо очертить круг поэтов, теоретически обозначить их общность и временные рамки. Когда же начался прославленный Век? Само определение появилось в одноимённой статье В. Пяста, позже у Н. Оцупа, а в «Самопознании» Н. Бердяева было философски сформулировано само понятие Серебряного века как русского культурного ренессанса, выразившегося в расцвете «эстетической чувствительности» литературы, философской и религиозной мысли. Ну а где чувствительность – там на первый план выступает в сиреневой дымке поэзия…
Некоторые исследователи называют точную веху в стихотворной метели эпохи. А именно: «Северные Цветы: Третий альманах книгоиздательства «Скорпион». Как раз в этом коллективном сборнике был весной 1903 года напечатан в Москве лирический цикл Александра Блока «Стихи о Прекрасной Даме». С этого издания многие начинают эпоху Серебряного века.
Другие исследователи считают, что философски, мировоззренчески родоначальником символизма и предтечей Серебряного века стал замечательный представитель великой московской семьи Владимир Соловьёв – поэт и мыслитель, учитель Блока, скончавшийся в подмосковном имении Узкое. Многие же петербургские поэты, в частности Анна Ахматова и Николай Гумилёв, которые оба учились в Царскосельской гимназии, были убеждены, что всё началось с их директора Иннокентия Анненского.
В волшебные белые ночи Петербурга-Ленинграда и Царского Села понимаешь, что это их призрачный сиреневый свет ложится на зыбкие строфы поэтов рубежа трагического и великого ХХ века. Тут первым, конечно, стоит Иннокентий Анненский:
Наша улица снегами залегла,
По снегам бежит сиреневая мгла.
Анна Ахматова писала: «Все поэты из него вышли: и Осип (Мандельштам), и Пастернак, и я, и даже Маяковский».
Кстати, «Серебряный век» был не только в русской литературе и живописи, но и в искусстве Древнего Рима. Так называли эпоху императора Траяна, в которую наибольшее расширение империи совпало с расцветом творческой деятельности… Однако в русской поэзии – всё сложнее и парадоксальнее: расцвет творчества совпал с агонией, крушением Российской империи и трагическим собиранием её осколков, вступлением в империю Советскую.
Хочу подчеркнуть, особенно для молодого читателя: я убеждён, что поэты, оставшиеся в России, – соль, гордость и суть Серебряного века. Недаром всплывают имена Ахматовой, Блока, Пастернака. Они, сознательно оставшиеся и до конца испившие русскую чашу, во многом определили пути и перепутья, дух и отдушину для тех последователей, кто считал и считает себя знатоками и продолжателями Серебряного века. Для большинства этот феномен немыслим без Цветаевой, для многих – без Мандельштама. Особая статья – Маяковский и Есенин. Последние, конечно, примыкают к этому безграничному и зыбкому явлению – хронологически, литературно, биографически, но внутренне я вывожу их яркие личности из сиреневого мерцания Серебряного века в особую сферу, как и совершенно сознательно не включаю в это понятие поэтическое творчество Ивана Бунина – последний отсвет Золотого века русской поэзии. При всей спорности такого восприятия так думают многие филологи, поэты и любители поэзии, хотя все мы, безусловно, прекрасно понимаем более или менее устоявшийся ареал и круг имён, очертивших это бездонное духовное понятие – Серебряный век. В Москве, на Поварской и в Борисоглебском переулке, в Год русского языка встали два памятника – Бунину и Цветаевой. А в Подмосковье пока есть только два памятника Александру Блоку.
…Подмосковье под воздействием мегаполиса резко меняется, многое безвозвратно уходит. Поэтому я и написал книгу «Серебряный век Подмосковья». Облик Петербурга, его строгий и стройный вид, который вдохновлял Пушкина, потом Блока и Ахматову и сотни других певцов, в решающих чертах всё-таки сохранён, а вот образ патриархальной Москвы от любимого Ахматовой Замоскворечья до Мещанской улицы, где расположен музей Серебряного века (дом Брюсова), тает на глазах под натиском безвкусных новоделов и коммерческих монстров. Ну а многие природно-ландшафтные, памятные места Подмосковья сохранять ещё труднее: спальные районы-спутники, особняки-комоды и торговые комплексы их просто уродуют. Я уж не говорю про дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве, который затерялся в высотках города Королёва, но даже официально заявленное «Заповедное место Переделкино» гибнет как русский, подмосковный, вдохновляющий ландшафт. Разве написал бы там сегодня Пастернак стихи, дышащие первозданной природой?
***
Наконец, ещё один ответ на вопрос, почему я начал писать книгу «Серебряный век Подмосковья». Всё крутится сегодня вокруг столичных финансово-медийных центров. 80% многочисленных изданий, включая книги о том же Серебряном веке, выходят в Москве и Питере. Про эфирные возможности нечего и заикаться. Например, об адресах и домах Серебряного века Петербурга и Москвы бывший журналист советской «Комсомолки» и преподаватель АОН при ЦК КПСС Вячеслав Недошивин снял аж 100 фильмов (коллекционирование адресов, наверное, было его давним подпольным увлечением), а вот Московская область потеряла даже свой телеканал «Московия». Что-то местные студии запечатлевают, о чём-то документалисты рассказывают, но кто это видит на федеральных каналах? Стали всё чаще выходить в Подмосковье интересные книги о местных музеях и достопримечательностях. Например, только к Празднику славянской письменности и культуры, проведённому в Коломне в 2007 году, было издано несколько замечательных книг, но это можно увидеть только раз в году на выставке «Подмосковье» за МКАД – в центре с нерусским названием «Крокус». Впрочем, подробнее о некоторых местных изданиях, о сбережённых и запущенных уголках Московии было рассказано в приложении «Подмосковье. Культурная реальность», в том числе о книге Зинаиды Голощаповой «Кучинский остров Андрея Белого» или о книге Василия Панченко «…На даче было это».
С другой стороны, надо уточнить, что само неповторимое Подмосковье, вместе с адресами поэзии Серебряного века, значительно сузилось территориально из-за наступления мегаполиса. Вошли в черту столицы дворцовое Царицыно и богемное Кунцево, дачное Бирюлёво и усадебное Узкое. В последнем, скажем, жил у князя Трубецкого и скончался один из провозвестников поэзии Серебряного века поэт и философ Владимир Соловьёв. Сегодня границы Большой Москвы настолько размыты, что жители моего родного Кучина с затерявшимся среди элитных домов скромным домиком-музеем Андрея Белого или знаменитого Одинцова, где не осталось пристанционных дач, помнящих Валерия Брюсова, твёрдо считают себя москвичами. А многие обитатели соседних областей именуют себя подмосковными жителями. Скажем, приехал в цветаевский Александров соседней Владимирской области, а мне одна местная литературная дама с гордостью говорит: «Мы ведь с вами – оба из Подмосковья». Да, и Александров, и Таруса, и чуть более далёкий Алексин, рядом с которым учил Пастернак детей поэта Балтрушайтиса, – теперь, в принципе, легко достижимое Подмосковье, но всё-таки есть ещё, выжило и порой сверкает то исконное и родное, что называла Анна Ахматова так красиво – ослепительное Подмосковье.
Кстати, последний пейзаж, который она видела перед смертью из окна санатория в Домодедове, – подмосковный, с излучиной реки Рожайки.
В октябре 1942 года скончался Михаил Нестеров, знаменитый художник Серебряного века и замечательный литератор-мемуарист. «Люблю я русский пейзаж, – признавался Нестеров, – на его фоне как-то лучше, яснее чувствуешь и смысл русской жизни, и русскую душу». Известно, как любил Нестеров подмосковный, в частности абрамцевский, пейзаж. И запечатлел именно его на выдающейся картине «Видение отроку Варфоломею». На фоне русского пейзажа особенно рельефно видятся души русских поэтов.
Дороги по Подмосковью показывают, что его неповторимый и уязвимый пейзаж, вдохновлявший художников и поэтов, включая абрамцевский, с железным бесконечным забором и помутневшей Ворей, – гибнет. Косвенное свидетельство этому – недавнее решение властей Московской области ограничить плотность массовой застройки в регионе, так как это «увеличивает нагрузку на магистрали», сообщил министр строительного комплекса Подмосковья Евгений Серёгин. «А на природу?» – хочется растерянно воскликнуть… Если уж дороги не выдерживают потока транспорта и людей, то что же говорить о заповедных ландшафтах, живописных тропинках и берегах водоёмов?
Как отметил чиновник, особое внимание следует уделить мониторингу и ограничению плотности застройки в наиболее загруженных, центральных районах Подмосковья – Одинцовском, Ленинском, Красногорском, Люберецком и в Мытищах. Как известно, именно вблизи этих городов Подмосковья расположены самые знаменитые и особо ценные усадьбы и памятные места Московии. Доставшееся нам богатство не должно пропадать втуне. Пример Кучина доказывает, что и в рыночное время можно создать памятное литературное место, поднять вокруг него экскурсионно-просветительскую работу. А вот примеры Пушкина с исчезнувшей Акуловой горой или Переделкина с застраиваемым полем Пастернака показывают, как можно медленно и методично убивать заповедное место. По какому пути мы пойдём, как будет дальше осваиваться и сберегать великое культурное пространство, соединённое с уникальным и потому особенно привлекательным пейзажем, я, честно говоря, не знаю. Хочется верить в лучшее…
Меня влекут дороги Подмосковья…