Сергей Трофимович Алексеев родился в 1952 году в Сибири, бывший геолог-разведчик, молотобоец, следователь уголовного розыска, корреспондент, слушатель Высших литературных курсов. В 80-х годах известность ему принесли «Тайна третьего кургана», «Таёжный омут», «Суд», а также роман «Крамола», состоящий из двух книг. В романах «Стоящий у Солнца», «Земля Сияющей Власти», «Звёздные раны», «Хранитель Силы», «Правда и вымысел» писатель своеобразно трактует историю славян. Тему прошлого и будущего России он поднимает и в романе «Покаяние пророков». Популярность ему принёс приключенческий цикл «Сокровища Валькирии». Его пьесы идут на сцене Вологодского театра драмы. По романам сняты несколько фильмов. В 1995 году стал лауреатом премии имени Михаила Шолохова за романы «Рой», «Крамола» и «Сердцевина». Лауреат ряда других премий.
– Сергей Трофимович, как получилось, что из успешного писателя-реалиста вы, если можно так выразиться, переквалифицировались в автора исторических фэнтези? Это дань моде или требование творческого «я»?
– Подобного вопроса не возникло бы, коль в современной литературной жизни существовал такой жанр, как критика. Но она, к сожалению, умерла, а то, что сейчас имеет место быть вместо неё, превратилось в некое рекламное бюро. Произошло это, на мой взгляд, по причине невостребованности критики как отдельного творческого явления, способного воздействовать и на литературный процесс в целом, и на формирование конкретной творческой личности, и на общественное мнение. Критик – это искусный садовник, способный привить на дикий побег черешок благородного дерева, который впоследствии принесёт соответствующие плоды. И поскольку наш литературный, впрочем, как и читательский, сад нынче одичал, не ухожен и плодоносит сам по себе, то приходится самому всякий раз объяснять, что я сразу родился таким, каков сейчас есть, что никогда не менял квалификацию, не переходил из реалистов в фантазёры и т.д. Кто читал первые мои повести, среди которых есть «Тайна третьего кургана» и роман «Слово», тот об этом если не знает, то догадывается. С самых первых шагов сочинительства я никогда не задумывался о жанре, в котором работал. Такие формы, как фэнтези, детектив, «деревенская» и «городская» проза, приключения, сатира и прочие, для меня не существовали ни раньше, ни сейчас. Эта сумасшедшая «нарезка» появилась в последние полвека, когда великую русскую литературу начали шинковать, как капусту. Когда появились литераторы, не способные ни объять сего колосса, ни тем паче творить в её великом традиционном русле. Они, эти литераторы, и отпочковались от общего ствола литературного древа; они и создали свои цеха, расчленив таким образом полноводную реку на десятки мелких, иногда пересыхающих ручьёв. Да вспомните, друзья, разве у Пушкина нет в прозе элементов фэнтези, детектива, мистики, романтики, приключения, описания народного быта, философии, своего трактования истории и тогдашней современности? Всё есть! Это есть и у Гоголя, и у Достоевского, и у Толстого – да легче, или, напротив, труднее, назвать, у кого нет. Традиционная русская литература тем и отличалась от прочих, что вбирала в себя явления всего круга жизни. Не растекалась, а наоборот, собиралась в единую многообразную и сложную форму, что, собственно, и сделало её бессмертной. Только попробуйте в моём присутствии назвать «деревенщиком» великого русского мыслителя, художника, романтика, радетеля за душу человеческую Валентина Распутина! Или Михаила Шолохова – казачьим. Привязка их творчества к «земле» не более чем географическая и используется всего лишь как палитра, на которой смешивают краски. Никому ведь не приходит в голову Маркеса назвать «деревенщиком», фантазёром, мистиком и детективщиком. А он, колумбиец, на мой взгляд, является великим русским писателем современности, и у него есть чему поучиться!
Сейчас нашего замордованного читателя пользуют массовой «расчленёнкой», которую варят на кухнях трудолюбивые домохозяйки и пенсионерки. Только подумайте, до какого маразма нужно опуститься, чтобы вкушать варево, к примеру, называемое «иронический детектив»? Это же сало в шоколаде! Но если американцы уже его выпускают даже в консервированном виде, значит, надо потреблять – такова нынешняя психология. Все знают, что они, американцы, тупые, все смеются над ними и едят.
– Кстати, о «тупых» американцах. Что вас объединяет с известным сатириком Михаилом Задорновым, с которым вы даже даёте совместные интервью?
– Объединяет нас мировоззрение, то есть общие взгляды на жизнь, на нашу историю, язык, литературу и процессы, сейчас происходящие как в нашем обществе, так и во всём мире. Михаил Николаевич – великий народный артист, возможно, поэтому не имеет никаких официальных званий, но он – не сатирик, а философ. Попрошу эти вещи не путать, потому что сатирики смеются над другими, а философы – сами над собой. Сатирическая форма – это всего лишь краска, приём, способ подачи, выражения больших и малых истин, которые иначе невозможно донести до разума читателя или слушателя. Поэтому Задорнов и стоит особняком от всех прочих хохмачей и пересмешников, пытающихся заставить нас смеяться, но не думать. А вы знаете, что на своих концертах в последние годы он читает стихи и проводит блестящие лекции по русскому языку? И люди, пришедшие поржать и расслабиться, внимают так, что в зале наступает мёртвая тишина? А взрыв аплодисментов после этого бывает мощнее, нежели чем от остроумного юмора. В эпоху всеобщего хохмачества и кривозеркалья Михаил Николаевич нашёл уникальный, помноженный на свой артистический талант способ говорить со своими читателями, слушателями и зрителями о вещах великих, добрых и вечных. И самое главное, способ этот даёт возможность быть услышанным!
На всём писательском братстве лежит вина: когда-то на заре перестройки мы отдали самого просвещённого и читающего в мире читателя в руки ремесленников от литературы, в жаркие объятия дешёвой переводной продукции, в лапы книжной индустрии, делающей деньги на том, что ещё недавно было свято. Теперь вину свою следует искупить и вернуть читателя в лоно традиционной литературы, что сделать невероятно трудно. Когда-то я нашёл способ, как заставить читать даже самого ленивого и развращённого читателя – посредством привычного ему острого сюжета и ещё некоторых секретных хитростей, о которых пока помолчу. Были бы у нас дотошные критики, давно бы уж лишили меня всех изобретений… Так вот, Задорнов с присущим ему блеском проделывает это на сцене и телеэкране. Сверхзадача у нас с ним одна – не дать, чтобы угас Ра – зум, то есть освещённый ум. Вот что объединяет.
– У вас есть собственная концепция истории. Чем она отличается от официальной?
– У меня есть свой взгляд на русскую и мировую историю, отличный от общепринятого. Поскольку же я не учёный-историк, а литератор, то никогда не стремился оформить свой взгляд концептуально и заявить его как альтернативный. Математики Фоменко и Носовский попытались это сделать, вероятно, полагаясь на свой научный опыт совершенно в иной области – поверить гармонию алгеброй, и в результате произвели на свет мертворождённое дитя. Литератор, пишущий о прошлом и мыслящий о нём, должен задавать вопросы, если они возникают. А они возникают от великого до малого, потому что меняются время, наше сознание и осознание, потому что совершаются археологические и прочие открытия, заставляющие взглянуть на известное совершенно иначе. История – это не закостеневшая наука, это не святое каноническое писание, а весьма живой, подвижный процесс, обновляющийся сообразно с развитием знаний и возможностей современного человека. Аркаим никогда бы не открылся, не научись человек летать: как известно, первыми загадочные круги в степи узрели лётчики местных авиалиний. То есть как только человек силою ума своего поднимается на некую новую ступень, ему открывается то, до чего он как бы уже дорос и способен понять. Правда, Аркаим и все прочие древние города Южного Урала изучены ещё слабо и пока больше вопросов, чем ответов. Слабо, потому что Академия наук – организация не в пример истории костная, малоподвижная и всё время отстаёт, как звук от сверхзвукового истребителя, и парадокс – не заинтересована в новых открытиях.
Далее, меня давно, например, интересует вопрос: что же такое цивилизация? Некое высокоразвитое состояние человеческого общества, признаками цивилизованности которого считается определённый уровень культуры, общественного устройства, науки и прочих атрибутов земного бытия, среди коих особое место занимает письменность. Есть письменность – это цивилизация, нет её – извините, это дикость, варварство, примитивное существование «скотьим образом». Жители того же Аркаима и всей «страны городов» сиим достижением цивилизации не владели, употребляли лишь какие-то редкие значки на керамике, но поди ж ты, знали всё о мире и мироздании, об астрономии, устройстве земного шара и других планет, великолепно разбирались в металловедении, математике, не говоря уж о прикладных науках. А ведь тогда ещё египетских пирамид, образца цивилизованности, на свете не существовало. Ну да ладно, Аркаим, может быть, и исключение, но вот там же, на Южном Урале, на озере Тургояк, есть остров Веры, а на нём – палеолитическая стоянка древнего человека, того самого, в шкурах и с копьём в руке, наконечник которого изготовлен из осколка кремния, рога либо берцовой кости. Юные годы человечества, кажется, ещё репица не зажила, от которой недавно отпал хвост. Но вот незадача: эти подростки почему-то облюбовали в качестве забав крепчайший гранит, умели мерять углы, строить подземные святилища из обработанных блоков, перекрывая их плитами весом до семнадцати тонн. И ориентировать входы и выходы из святилища строго по сторонам света. Археологи нашего времени изломали десяток стальных зубил и пару кувалд, стремясь повторить то, что делали наши первобытные предки с помощью костяного наконечника – а чего ещё, если до порошковой металлургии, камнерезных машин с алмазными пилами и лазерных пушек был путь в десять тысяч лет? Другими орудиями и инструментами не выбрать одинаковые по размеру, прямоугольные конусные отверстия в гранитной глыбе до метра толщиной, чтобы потом по ним её расколоть. Да так ровно, будто ножом отрезали. И тут вопрос, даже не как они это делали, а зачем? Может быть, не для своих нужд, а для нас, чтоб мы задумались и попробовали понять, что меховая одежда и копьё с костяным наконечником – это ещё не показатель развития, сознания и цивилизованности?
– А ваш взгляд на русский язык?
– Это мой любимый пример – русский язык. Я всё-таки склонен верить, что это дар Божий, потому что мы называем даром лишь одно явление – дар речи. Но даже если представить, что он сложился по законам диалектического материализма, от простого к сложному, то его формирование произошло задолго до возникновения письменности. И в дальнейшем он практически не обогащался, и, напротив, деградировал. Вопрос ребром: зачем первобытному человеку, живущему тем же «скотьим образом», как уверяют нас летописи, настолько богатый, многогранный, великий и могучий язык? Язык, вмещающий в себя все представления о мире и мироздании? И вообще, зачем наши необразованные и неумные предки его изобрели, если нет ему практического применения? Ответы на эти вопросы я знаю: в бесписьменной цивилизации язык был образовательным инструментом, заменяя институты; он был кладовестом – хранилищем знаний, своеобразным Интернетом, глобальной паутиной, в которой жил человек. Вот хорошо бы ещё узнала об этом наша наука. Хотя бы в ближайшем будущем. В настоящем это пока невозможно, слух затворён, уши залиты воском, языки окостенели. Видел одного такого учёного недавно на передаче у Гордона, где, кстати, участвовал Михаил Задорнов. Заместитель директора Института русского языка. Слушая его матёрое косноязычие, грешным делом подумал: он по хозяйственной части заместитель. Но проверил – по научной!
– Что ждёт Россию в условиях нынешнего кризиса?
– Ждёт нас обновление чувств, разума и как следствие – изменение магнитного поля, когда вектор сил России поменяется с центробежного на центростремительный. Вот уже скоро добрых двадцать лет, задрав штаны, мы мчимся за Западом и рынком, словно ума своего нет. Кризис заставит одуматься оглашенных политиков, бизнесменов и власть. Отрезвление уже происходит сейчас – от дурных нефтедолларов, от сладкого слова «свобода», в жертву которому были брошены целые народы и государства, ныне влачащие жалкое рабское существование. Посмотрите в окно, кто метёт и скребёт московские улицы? А мы в ответе за тех, кого приручили, суля равноправие народов и наций. Надеюсь, после этого кризиса начнётся их собирание.
– Известно, что вы увлекаетесь охотой. И даже недавно выпустили книгу «Ох, охота». Вы считаете её самой долгожданной и красивой в своём творчестве. Почему?
– Потому, что мысленно писал её всю жизнь, начиная с детства. Охота стала образом жизни, сформировала соответствующий характер, заставила выбирать профессии – сначала геолога, потом оперативника в уголовном розыске, журналиста и, наконец, литератора. Искать истину или птицу счастья – всё охотничье ремесло. Будет добыча или нет, это воля богини Удачи, но прекрасен сам процесс ловли. А потом, охота – это не только русская забава, это судьба. Не зря же землепашцев называли живущими «с сохи», а кто промышлял ловом – «с лова». Откуда и возникло название народа – словене.
– Продолжаете писать пьесы?
– Драматургия – это высшая проза, это белый хлеб литературы, однако же требующий приложения всех творческих сил. Я занимался ею в исключительные моменты жизни, принимал, как снадобье, для того чтобы излечиться от недугов. Писал комедии, когда было совсем туго и небо казалось с овчинку, например после расстрела парламента в 1993 году. Смеялся, чтобы не плакать. Трагедии писал, когда было слишком хорошо, дабы не забывать горький вкус соли. Но с возрастом возмужал и научился есть каждодневный чёрный хлеб прозы, не кидаясь в крайности.
– Вы недавно перебрались из Вологды в Москву. С чем это связано?
– Я давно обитал между Вологдой, где жил, и Москвой, где работал. При большом количестве изданий дошло до того, что приходилось ездить в издательства до двух раз в неделю. То есть половину времени жил в поездах или в автомобиле. Выбор был вынужденным, и в пользу работы, хотя в Москве я живу только в холодные, зимние месяцы, всё остальное время на даче в деревне либо в Вологде.
– Что сейчас на вашем рабочем столе?
– Это пока секрет. Могу озвучить лишь название романа – «Мутанты». Роман и для меня несколько неожиданный по форме и стилю, но и, как все остальные, с острым сюжетом и прочими тайнами, обеспечивающими захват внимания.
Беседу вёл