Отрывок из нового романа
Юр
ий КОЗЛОВ
Чем дольше Рыбин размышлял над нынешним Российским государством, тем отчётливее понимал, что оно на правильном – выздоровления – пути. Государство было тем крепче, чем больше было в нём людей, считающих себя одновременно его жертвой и опорой. То был единый закон для государства, общества и семьи. С некоторых пор Рыбин не верил в революцию в России. Но при этом верил в то, что революции свершаются именно тогда, когда в них никто не верит. Революция, таким образом, являлась защитной реакцией государства на безумства населяющих его людей. Безумие исцелялось безумием, чтобы затем снова обернуться безумием.
Рыбин и Библию читал как хрестоматию по государственному строительству. Ветхий Завет живописал титаническую борьбу Бога-отца за совершенное, а главное – справедливое общество. Новый Завет – титаническую борьбу Бога-сына за совершенного справедливого человека. Совершенный человек, умноженный на совершенное общество, давал в итоге совершенное государство. Но и в первом, и во втором случае высшая мысль потерпела поражение. Священная книга человечества была документальным свидетельством Господа о невозможности изменить человечество к лучшему.
И человечество тысячи лет рыдало над этой книгой, но совершенно не стремилось жить по её заповедям.
Люди в подавляющем большинстве жили для себя и так, как им нравилось. Если государство не вводило ограничений на проделки граждан, не ставило на них капканов, люди начинали жить, как звери, истребляя друг друга.
Одним из таких капканов и была демократия, наихудшая, по мнению Черчилля, форма правления среди всех прочих, которые были значительно хуже.
Рыбину была отлично ведома и другая, помимо осуществления народовластия, сторона парламентаризма – распределение денег среди специфического сословия людей, которые не хотели, да которым и незачем было заниматься физическим трудом. Их униформой был костюм, отглаженная рубашка и галстук. Они, подобно серым насекомым, роились в утренний и вечерний час перед входами в государственные учреждения, банки, нефтяные и прочие компании. Костюм, как рыцарские доспехи, предохранял и защищал его носителя от физического труда, хотя иной раз стрелы реорганизаций, банкротств и сокращений пробивали доспехи.
Но каждое сокращение в структурах государственной службы в конечном итоге завершалось увеличением их кадрового состава на треть. Некоторые серые насекомые перемещались в другие ульи, а их места занимали быстро матереющие новобранцы. Тезис об отмирании государства оказался ошибочным. Государство, подобно пустыне, отвоёвывало у жизни всё новые и новые пространства.
Но государство не было пустыней. Оно было высшей и, как полагал Рыбин, последней ступенью воплощения коллективного разума. У человечества не было иного шанса выжить, кроме как через укрепление и развитие государства. Единственная интрига заключалась в том, какое это будет государство – единое глобальное или разноцветная леденцовая россыпь больших и малых национальных государств?
Вообще в том, как развивался современный мир, заключалась некая тайна, точнее, целая система вложенных друг в друга на манер матрёшек тайн.
Промышленный прогресс достиг такой степени, что в принципе несколько больших – под полиэтиленом на голой земле – фабрик в Китае или в Индонезии могли без особых хлопот одеть и обуть весь мир. Точно так же не было проблем и с тем, чтобы досыта накормить его генно-модифицированными продуктами. Однако излишек благ не мог напрямую направляться бедным – мир уже проходил уроки «хлеба и зрелищ». А потому бедные должны были голодать и трудиться, в то время как серые костюмы – наслаждаться жизнью и руководить. Наилучшая форма правления – демократия, парламентаризм, постоянные выборы – выступала в роли ненасытной глотки, пожирающей блага и деньги. Люди, обслуживающие эту глотку, каждый раз готовились к очередным выборам, как к уборке урожая. При этом итоги выборов были не важны, главное было оказаться с лопатой и мешком возле элеватора, куда ссыпалось зерно. И чем больше людей кормилось вокруг выборов, тем больше шансов на жизнь было у парламентской демократии.
Именно этим – обслуживанием ненасытной глотки – и занимался Рыбин. Близились очередные выборы, и он крепко рассчитывал на так называемые спецпроекты, которые должны были существенно укрепить его благосостояние. В данный момент Рыбин трудился над концепцией под условным названием «План Левитрон». Он не вполне представлял себе, что это за план и почему он называется «Левитрон», но это не имело значения. По опыту участия в выборных кампаниях Рыбин знал, что лучше всего в них продаются и покупаются нестандартные экзотические фрукты.
Пока что суть и смысл «Плана Левитрона» скрывались в сознании Рыбина, как плод в материнской утробе. В светящейся алмазной плаценте, как золотые рыбки, плавали неясные формулировки, призванные объяснить то, что не подлежало объяснению. Мир был соткан из светящейся алмазной плаценты. Люди плавали внутри неё, как слепорождённые рыбы, отравляя плаценту своими страстями, надеждами, разочарованиями и иллюзиями. Каждый человек в глубине души знал, чего хотел. Но не каждый был готов заплатить за это требуемую цену, которая в конечном итоге оказывалась выше исполненного желания. Каждый человек исподволь стремился реализовать предназначенную ему функцию. Миром управляла простота, которая являлась синтезом повседневной жизни, человеческого творчества и Божественной воли. «План Левитрон» был попыткой проникнуть вглубь простоты и одновременно воспарить над ней. Он должен был поднять с бездонного дна законы, которые знали все и которых одновременно не знал никто. Например, такой, что по правую руку простоты шла пустота, а по левую – страдание, которое иногда называли любовью. Это можно было уподобить поднятию со дна затонувших кораблей, которые в действительности оказались бы летающими тарелками, внутри которых скрывались все тайны прошлого, настоящего и будущего. «План Левитрон», таким образом, был очередной попыткой познать мир, попыткой продуть пути, проложить рельсы внутри светящейся алмазной плаценты, встав на которые можно было легко доскользить до цели.
«Мир, прошлое, настоящее, будущее, всё, что происходит, – открытая книга для того, кто умеет читать, – так начинался «План Левитрон». – Но никто не хочет читать невидимые буквы. Все вещи названы своими именами, всё предсказано, но никто не верит в сбывающиеся предсказания. Технический и научный прогресс, генная инженерия, нанотехнологии и всё такое прочее – есть гордыня, второе возведение Вавилонской башни. Попытки продлить жизнь с помощью пересадки органов и искусственного их выращивания – прямое нарушение Божественной воли, определившей человеческий век. Непомерная гордыня будет наказана. В настоящий момент мир существует в режиме приуготовления к масштабной трансформации, которую по-другому можно назвать предсказанным и заслуженным наказанием. Всё истинное в мире сейчас, как, впрочем, и во все времена, воспринимается как ложное, а ложное – как истинное».
Далее Рыбин грубо переходил к собственной версии «Введения в Промысел Божий».
Он сознавал, что не одинок на гибельном пути, но остановиться не мог, утешая себя тем, что ищет путеводную нить внутри клубка, а не снаружи. Знамения существуют для того, чтобы их видеть и делать выводы, полагал Рыбин, любой выход за рамки чреват.
Вероятно, для сдерживания и дискредитации сбывающихся пророчеств в мире существовала эффективная система ограничений. Главным из них была та самая, туго спеленавшая мир, цветная пустота телевидения, политических и экономических новостей, глянцевых журналов, мировых бестселлеров, спортивных состязаний, концертов, реалити-шоу и прочих массовых зрелищ, заменяющих большинству людей то, что некогда называлось «жизнью души». Другим не менее эффективным «тормозом» на пути пророчества являлась быстрая необъяснимая смерть несостоявшегося пророка.
Гриб, его бесполость, размножение через споры и всё, что с ним связано, было одной из самых охраняемых тайн. Один и тот же гриб при разных обстоятельствах мог служить изысканной пищей и причиной смертельного отравления. Существовало мнение, что Вселенная устроена по принципу гриба, выстреливающего в пространство спорами – сверхновыми звёздами, убирающего в «чёрные дыры» сгнившие, распавшиеся на волокна светила и выработавшие свой ресурс галактики. Гриб был универсальной единицей измерения любых процессов, включая социальные катаклизмы. Революцию, в сущности, можно было уподобить грибу-взрыву, уничтожающему, смахивающему со стола истории, подобно мусору, прежнюю реальность во имя прорастающей из спор новой.
А ещё Рыбин вспомнил труд некоего самодеятельного философа по фамилии Ждибеда, издавшего трактат под названием «Шаг в сторону» за собственные деньги в областной типографии тиражом в триста экземпляров. Книгу подарил Рыбину директор типографии как образчик продукции вверенного ему государственного предприятия. Видимо, он рассчитывал поправить дела с помощью государственных заказов. Директор, посмеиваясь, рассказал Рыбину, что для того чтобы издать книгу – сам директор до конца её так и не осилил, – этот самый Ждибеда продал вполне приличную дачу с участком. Книга воистину была издана по-царски – в глянцевом супере на тяжёлой мелованной бумаге. Чёрные буквы строились на белом листе, как солдаты, и бесстрашно шли на врага, коим представало всё сущее за вычетом построившихся в мысли на арктической белизне страниц букв. Рыбин долго рассматривал обложку, наводящую уже на другие – о творчестве умалишённых мысли. Он не сомневался, что эти овалы и сферы, внутри которых, как горошины в стручках, теснились человечьи головы, нарисовал Ждибеда.
«Кто он такой?» – поинтересовался Рыбин у директора типографии.
«Работал в лекторской группе при обкоме, – охотно ответил директор. – Вёл курс научного атеизма. Началась перестройка, тронулся умом. Обычное дело».
Как правило, Рыбин оставлял такого рода подарки в гостиницах, но, раскрыв книгу и прочитав случайный абзац, с мучительной тоской понял, что заберёт «Шаг в сторону» в Москву и прочитает от корки до корки.
«Я пишу эти строки, превозмогая боль и неизбывное отчаянье оттого, что истина умрёт во мне и вместе со мной. Тот, кого вы считаете своим богом, подобно скорпиону, бичует меня экземой и фурункулами. Но я не сдамся. Я доведу книгу до конца, чего бы это мне не стоило».
Почему именно я, подумал Рыбин, кто назначил меня одним из трёхсот спартанцев, коим надлежит освоить сей бессмысленный труд?
Главная мысль книги заключалась в том, что не Бог управляет миром, а некая злобная страшная сущность, подменившая Бога. Но в какой момент произошла роковая подмена? Ждибеда почему-то полагал, что это случилось в момент смерти горячо им любимой жены, которую подменившая Бога злобная сущность спалила изнутри буквально за две недели.
Чем-то эта вечная коллизия напомнила Рыбину мучения Алёши Карамазова после смерти старца Зосимы, но, похоже, Ждибеда двинулся дальше по дорожке, протоптанной великим Достоевским. По мнению Ждибеда или Ждибеды – Рыбин не знал, склоняется или нет его фамилия, – истинный Бог был вновь распят, но уже не в человеческой, как две тысячи лет назад, ипостаси, а в своём вселенском триединстве. Человеческая же жизнь на Земле организовалась по принципу непрерывного глумления над истаивающим на кресте триединым Богом. Ждибеда утверждал, что нет силы, способной спасти истинного Бога. В то же самое время и у страшной, подменившей его сущности нет возможности окончательно его уничтожить. Завершающего укола копьём не будет, потому что это – акт милосердия. Поэтому, делал вывод Ждибеда, страдания Господа вечны, как вечно и торжество его мучителей. Человечество же – подлая и лживая массовка, вторично совершающая неискупаемое преступление богоубийства.
Далее неведомый Ждибеда переходил к описанию повседневной практики управления миром злой сущностью. Она, по мнению бывшего обкомовского лектора, руководила политическими и экономическими процессами на Земле по принципу искусственного форсирования убытия «расходного материала», то есть не продлевая, а, напротив, сокращая срок человеческой жизни. Современный человек открывал глаза трёмстам избранным, в число которых угораздило попасть Рыбина, читателям Ждибеда, должен жить и умирать молодым. Никто почему-то не говорит, писал Ждибеда, какова сегодня средняя продолжительность жизни в целом на планете. Да, в Канаде, Исландии и Люксембурге она высокая, но если к Европе приплюсовать Африку, Азию, Африку, а в особенности Океанию, то получится всего-навсего… тридцать три года! Выходит, что человек на Земле должен умирать в возрасте Иисуса Христа! Таким образом, делал вывод Ждибеда, задача среднестатистического, созданного по образу и подобию Божьему человека – родиться, хорошо поработать, посмотреть в свободное время телевизор, поесть чипсов, попить кока-колы, оставить потомство, да и отойти в мир иной, не обременяя мир оставленный расходами на лечение и пенсию.
В масштабах планеты, продолжал Ждибеда, питание организовано таким образом, что, едва родившись, человек шагает к смерти семимильными шагами. Продукты, начиная со смеси, заменяющей материнское молоко, и заканчивая «экологически чистыми и витаминизированными» для богатых стариков, изначально содержат некий «код смерти», не позволяющий человечеству массово перешагнуть за столетний рубеж. Это удаётся лишь единицам, а в смысле умственного развития – нулям, выпавшим из «гнезда» общества и затерявшимся среди ветвей и травы. Те же, кто называет вещи своими именами, кто смеет протестовать против существующего порядка вещей, почти никогда не доживает и до семидесяти. «Вот и мне, – мужественно констатировал Ждибеда, – за мой шаг в сторону уготована мучительная смерть… Проклятые орехи! – делал он поистине шаг в сторону, но уже от разума, проклятая сметана! В них микроэлементы, превращающие мою кожу в кровоточащий наждак!»
На нас, на избранных, продолжал он, кто понимает то, что происходит, злая сила мультиплицирует страдания Господа, последовательно отнимая у нас всё самое дорогое в человеческом и духовном смысле. И крах СССР, утверждал Ждибеда, был ничем иным, как поднятием век Вия, «снятием намордника с разъярённого рыла зла», раскрепощением не только низменных физиологических, но и социальных, экономических, а главное, финансовых начал. Ибо в финансах, по мнению Ждибеды, скрывался тот самый ключ, которым можно было как отпереть перед человечеством дверь в справедливую и гармоничную жизнь, так и наглухо её запереть, заставив человечество биться об неё лбом.
То есть бывший лектор системы партийного просвещения Ждибеда довёл свой атеизм до высшей логической точки, до той самой девственной арктической белизны листа, на котором, надо думать, Господь набрасывал первичный план семидневного, включая день отдыха, сотворения мира. Ждибеде нельзя было отказать в определённой логике, как нельзя отказать в ней никакой человеческой мысли.
А вдруг это Новая Библия, подумал Рыбин. Всё в мире случайно, но некоторые случайности по неизвестным причинам становятся законами, священными каноническими текстами, в которые нельзя вносить изменения. А раз нельзя, они со временем превращаются в камень, им на смену приходят новые, как правило, диаметрально противоположные по смыслу тексты. Вдруг «Шаг в сторону» и есть такой текст?
Вполне возможно, он им и был. Хотя это мало что меняло. Люди всегда, везде и во всём норовили «шагнуть в сторону». Но – по-разному. Для тех, кто делал «шаг» в индивидуальном порядке, то есть в одиночестве и в противоположную от большинства сторону, существовали такие авторы, как Ждибеда. Для большинства же «малых сих» были придуманы ток- и реалити-шоу, где они делились сокровенными пороками, глянцевые иллюстрированные журналы, описывающие патологическую жизнь моделей и кинозвёзд. «Шаг в сторону» означал перемещение масс на магистраль, едва ли не более широкую и обихоженную, нежели та, на которой они предположительно находились прежде.
«Шаг в сторону» был нормой бытия по умолчанию, а всё самое прочное и долгосрочное в жизни людей было именно по умолчанию. Это был основной закон существования человечества. В соответствии же со вторым основным законом наказанию – бичеванию, распятию на кресте, а сегодня в силу смягчения нравов и развития информационных технологий, забвению, то есть подведению под ноль, исключению из жизни при жизни, – подвергались те, кто, подобно Ждибеде, прерывал (у)молчание, говорил, что король не просто голый – это в нужные моменты дозволялось – а… вообще не король.
В принципе вся человеческая цивилизация была цивилизацией по умолчанию. Каждый мыслящий человек, особенно если он был не в силах противостоять некоему, доставшемуся ему вместе с генами несовершенству или букету несовершенств, существовал в личном режиме умолчания.
Главным умолчанием, из которого произрастали все прочие, Рыбин считал доказанный Дарвиным факт, что человек – это не просто животное, а бесконечно и бесконтрольно, как универсальный компьютерный вирус, расширяющееся животное, вместившее в себя всё, включая самые странные и непостижимые патологии животного и растительного мира. Среди людей встречались людоеды, причём людоеды изощрённые, пожирающие, допустим, исключительно половые органы несчастных жертв или их сердца. Были люди, не мыслящие себе жизни вне коллектива, и были одиночки, огораживающие себя от любых проявлений общественной жизни. Встречались пары, прожившие всю жизнь вместе, и особи, имевшие многие тысячи партнёров. Воистину расширению файла под названием «человек» ставило предел лишь одно-единственное ограничение – смерть. По всем иным направлениям файл расширялся бесконечно, как Вселенная, или «чёрная дыра», пожирающая Вселенную. Были женщины, подобно самкам паука, убивающие своих партнёров после соития, и были женщины, подобно самкам каких-то редких жуков, принципиально противящиеся сексу. Они не хотели его никогда и ни при каких обстоятельствах. Самцы-жуки подстерегали их у воды, наваливались сверху, топили самку до тех пор, пока она не теряла сознания, если этот термин применим в данном случае, утрачивала над собой контроль. Тогда самец вытаскивал её из воды, быстро делал своё дело и уползал с чувством исполненного долга, а самка потом, должно быть, искренне удивлялась беременности. Вполне возможно, она полагала, что её изнасиловал жук-инопланетянин.
Человечество, как сточная канава, принимало в себя все издержки природы и естественного отбора, добавляя к этому зловонному блюду такую специфическую приправу, как расстройства сознания, болезни души, что в своё время проницательно разглядел доктор Фрейд, сожительствовавший, по мнению некоторых биографов, с собственной сестрой и считавший кокаин универсальным лекарством от всех недугов.
Ещё одна истина по умолчанию заключалась в том, что в природе изначально не существовало совершенного человека, а жизнь была организована так, что стремящиеся, пусть даже в меру своего понимания, к совершенству или просто порядочные и честные от рождения люди должны были в лучшем случае страдать, а в худшем – погибать. Неужели, подумал Рыбин, Ждибеда прав: страдания Христа вечны, а конец света предопределён именно в силу того, что распятие как итог неминуемо и во второе, и в сотое, и в тысячное пришествие? Такой свет, с грустью признал Рыбин, не имеет права долго гореть, странно, что он до сих пор не погас.
Люди не могли этого не понимать, а потому жили и действовали, как если бы свет уже погас, и во тьме было не разглядеть, что они творят.
Рыбин, к примеру, принимая то или иное решение, размышляя, как поступить, искал совета не в Библии, не в сборниках мудрых мыслей и изречений, а в… компьютере. Случайное количество очков в игре, получится или нет пасьянс, с какого выстрела из арбалета обнажённая красавица уложит выскочившего из кустов волосатого монстра – такими были «исходники», точки отсчёта его решений и поступков.
Рыбин принимал как данность то, что универсальный моральный закон – первое доказательство существования Бога – давно и похоже безвозвратно растворился в компьютере.
Звёздное же небо – второе, по Канту, доказательство Его существования – было замусорено действующими и сгоревшими спутниками, контейнерами с ядерными и прочими отходами. Ночное небо находилось в состоянии перманентной перестройки, внутри него сносились обветшавшие галактики, а на расчищенных местах вставали светящиеся высотные новоделы. В больших городах, к примеру, в Москве, звёзд ночью было вообще не разглядеть. В мутном отражённом свете многочисленных, вставших, как волосы дыбом, на крышах реклам звёзды растворялись, как соль в бульоне, как моральный закон в компьютерной бесконечности.
Не лучше обстояло дело и с третьим доказательством Божественного присутствия в мире – языком, во всяком случае, с русским. Язык был изначально дарован людям как сложнейшая, но подлежащая постепенной расшифровке с последующим, выражаясь бюрократическим языком, принятием за основу, заархивированная система понятий и смыслов. Людям надлежало научиться выражать свои мысли, определять лучшие и – по возможности – существовать, опираясь на них, как на посох посреди чавкающего, зловонно пузырящегося болота.
Однако с русским языком уже давно было что-то не так.
Из него, как из пробитой, а точнее, простреленной кастрюли, вытекла радость жизни. В нём, подобно трепетным яркокрылым бабочкам в наглухо запечатанной коробке, приказали долго жить, перетёрлись в серую пыль метафоры и образы. В громоздящихся на прилавках книжных магазинов произведениях современных писателей были невозможны ни казак Ерошка, отгоняющий твёрдыми ладонями ночных бабочек от горящей лампы, ни красавица Марьяна, равнодушно скользнувшая взглядом по уезжающему из станицы Оленину, ни увиденный Чичиковым в окне постоялого двора молоденький поручик, примеряющий поздней ночью перед зеркалом новенькие с угадываемым скрипом сапоги. В высыхающем, как Аральское море, русском языке одиноко доживали свой век Пушкин, ухитрявшийся сочинять стихи и даже писать письма абсолютно понятным, вневременным в своём совершенстве языком, другие, последовательно изгоняемые из школьных программ, классики и даже Пётр Первый, в котором – Рыбин был абсолютно в этом уверен – пропал великий русский писатель.
В эти дни Юрий Козлов отмечает свой юбилей. «ЛГ» поздравляет Юрия Вильямовича с днём рождения, желает ему крепкого здоровья, успехов, новых книг.