Шагает рядышком бессмертие

Родина

1.
…И мать моя, хабалка, бабий шик,
Погрязла в телесах своих больших.
Теперь воруй, разменивай, круши!
Я здесь стою, а больше – ни души.

…И мать моя: мелисса и полынь,
Зелёный клоп, щелястые полы,
Калеки-куклы, вой собак по ним,
И вермишель с блинами на помин.

…И мать моя, глядящая с крыльца
Таким лицом, как будто нет лица.

2.
Мы кутерьму с кутьёй перемешали,
Мы скопом угодили в переплёт.
Вот правда наша – гнусная, большая:
Страна нам – горб, страна – беззубый рот.

Куда бежать, в какие царства деться,
Когда сама – и дармоед, и плут…
Моей страны обманутое детство
Когда-нибудь эпохой назовут.

Крапива

1.
Родители выпили пиво,
Тягучие песни допели.
Наш двор зарастал крапивой,
Был цепок и густ репейник.
За гаражом горелым
Мы, затаясь, неловко
Пробовали сигареты,
Кукол зажав под локти.
А на пустырь за рынком
Доволочили еле
И с почестями зарыли
Сбитого спаниеля.
Был долгий наш путь разоткан
Стеклом, бетоном и сталью.
Сестра вырастала красоткой,
Я – дурочкой вырастала.
Да было ли, было ли это:
Что посланный вверх с размаха
Волан прицепился к ветке
И обернулся птахой?
Как жирно пахнет сметаной
Сожжённая в полдень кожа,
И шмель над травами тянет:
«Я тоже живу, я тоже…»

2.
            По-английски пред самоваром…
                                               А.С. Пушкин
По-английски пред самоваром
Посуды фарфоровый ряд.
Колышутся осы по парам
И банки с вареньем стоят.
Скрипит деревянное тело
Веранды, шаманят кусты.
Мне скучно, мне осточертело
Пить чай и беседы вести.
Последние проблески лета
Затем горячее и злей,
Что сливы – зелёного цвета
И что виноград не дозрел.
Я вижу предельно, с изнанки
И дом, и веранду, и сад.
Гудит погребённая в банке
С вишнёвым вареньем оса.
Собака сдирает ошейник,
И цепь волочится за ней,
И нет ничего совершенней
Бессмысленной жизни моей.

3.
В лесу крапива хороводила,
Мне ноги обожгла. 
Я путь держала за смородиной, 
Я за малиной шла. 

Ах, ягод красные и синие 
Разводы возле рта! 
Я видела гнездо осиное 
И мёртвого крота. 

В овраге жар парил над сыростью. 
И кто б сказал теперь, 
Когда трава успела вырасти, 
Когда зацвёл репей, 

Какую землю я наследую 
И до какой поры 
Шагает рядышком бессмертие, 
Качается полынь.

* * *
Седой бедой от неба до Саян
Мне голос твой из тишины сиял.
Такая затевалась заваруха, 
Где жил потомок снега и славян
На древней смеси зрения и слуха.

Глотали рёбра пение стрелы,
Но шли в атаку русские тылы – 
Всегда в песке и серые от глины.
И спали – от Таймыра до Тывы –
Ничейные, но братские могилы.

Я буду жить, пока не отзвенел
Мне голос разнотравья и зверей:
Так жизнь свою об землю истрепали,
Кто с молоком монгольских матерей
Всосали дым над дикими степями.

* * *
Чтоб я не вспоминала о тебе,
скользит река в прохладе и тепле,
возносятся грачи над колокольней.
В глуши весна приходит не теперь,
не напрямки, а позже и окольней.

Узревшие добро в её красе:
как воздух сер, как в поле снег просел, –
живут насквозь, не засекая вёсен.
Чтоб о тебе не вспоминать совсем,
я ничего не вспоминаю вовсе.

Но верю в дом, растущий на золе,
и в хлеб, который заключён в зерне,
и в рыбу, прорывающую сети –
как всякий умиравший на земле, 
что до конца не замечает смерти.

Она возьмёт своё от сонных тел,
пока над куполами в темноте
ползёт луна нештопанной прорехой,
и навсегда благословенны те,
кто нас забыл, кто мимо нас проехал.

* * *
С октябрём снегопады совпали,
Отзвенело закат комарьё.
Спи, моя земляничная память,
Оборотное зелье моё.

Тонут яблоки в старой корзине,
Вовсе выйдут на Покрова.
День сверкнул хрусталём стрекозиным,
Подогнула колени трава.

И ребёнок, бегущий за ветром,
Колотя деревянный настил,
Однокрылую птицу заметил
И на волю её отпустил.