ЛИТПРОЗЕКТОР
Народная примета: если вся либеральная тусовка взахлёб хвалит то или иное произведение – что-то тут нечисто. А книгу Дениса Драгунского хвалят? Ещё как.
«Проза Драгунского – это уникальный в нашей современной русской литературе образец лёгкого и стилистически безупречного письма. Его истории – шутливые мудрости или мудрые шутки» (Андрей Колесников).
«Эту прозу действительно следовало бы назвать филологической – в том смысле, что она стилистически безупречна и демонстрирует отменный авторский вкус. А ещё она очень взрослая и по-человечески мудрая. И даже если поначалу кого-то раздражает, что автор позволяет себе делать обобщения, оперировать штампами и навешивать ярлыки, то довольно скоро становится ясно: он может себе это позволить. Потому что его штамп выверен и ярлык не врёт» (Наталья Кочеткова).
А вот и тяжёлая артиллерия: «Денис Драгунский реанимировал жанр новеллы, создав собственный, ни на кого не похожий тип короткого, динамичного, откровенного, смешного и жутковатого рассказа, в котором всё с абсолютной прямотой договорено до конца и даже дальше. Драгунский говорит то, что говорить не принято, и безошибочно попадает в самые больные точки. И ты ему за это ещё и благодарен, потому что, оказывается, ты не один такой. Не знаю человека, который бы смог оторваться от его прозы. Разве что этот человек умеет лучше. Но я таких пока не видел» (Дмитрий Быков).
Ну, тэк-с, больной (скажем, протирая руки спиртом). Для начала об отмеченной всеми стилистической безупречности. Вот, навскидку, из рассказа «Плохой мальчик 4» с надзаголовком «правила и нормы» (да-да, именно с надзаголовком, да ещё и в большинстве случаев выписанным на иностранном языке, для продвинутых): «...но плохой мальчик пожимал плечами, поворачивался и уходил, в душе хохоча инфернальным смехом». Простите, дяденька, за невежество: а можно ещё чем-то хохотать, кроме как смехом? Но, очевидно, именно подобные неуклюжие конструкции и являются в глазах досточтимых критиков «образцами стилистически безупречного письма».
Что там ещё в анамнезе? Мудрость. Судя по всему, это она и есть (рассказ «Хоть часочек», Amor Sacro e Amor Profano): «Любовь существует в своих проявлениях, и никак иначе. Другого способа пока не придумано». О да! «Жизнь такова, какова она есть и больше ни какова». Но это сказано задолго до Д. Драгунского.
А может, искомая мудрость запрятана в этом фундаментальном исследовании: «Остаётся вопрос. В пачке 20 штук сигарет – это исходя из обычной дневной порции курильщика? Или это курильщик выкуривает в день 20 сигарет, потому что в пачке столько?» («Пачка в день», «дар напрасный, дар случайный»).
Помилуйте, но ведь это же банальщина, простительная экзерсисам литстудента. А если учесть возраст автора, давным-давно выросшего из штанишек Дениски, диагноз неутешителен: такое не лечится.
Вообще отношения с литературой как современной, так и классической у Д. Драгунского очень непростые. Творческое кредо выражено предельно ясно («Книжку, что ли, почитать?», «безответственно и непродуманно»): «Я разлюбил тонких стилистов». Ну, это понятно из вышеприведённого примера.
Вот ещё более категорично: «За что я особенно люблю современную литературу, так это за то, что её можно не читать» («Писатель и современность», «полное собрание сочинений и писем»). Ах, если бы её ещё мог бы кое-кто и не писать…
Было бы странно, если бы человек столь тонкой душевной и творческой организации (по мнению вышеупомянутых критиков) остался в стороне от оценки классического наследия. Не остался. И даже переписал. Из «Анны Карениной» Льва Николаевича получился обрубочек «Пять фраз» («все счастливые семьи несчастны по-всякому»). От «Мастера и Маргариты» Михаила Афанасьевича – «Рита и специалист» («недалеко от Патриарших»).
Ну а как обойти Александра Сергеевича? Не обошёл. В рассказе «Пушкин плюс» с надзаголовком «и долго буду тем любезен я…» безупречный и мудрый стилист Д. Драгунский, рассуждая на тему, что было бы, если бы Пушкин дожил до возраста Горчакова, приходит к ожидаемому умозаключению: «А может, и советской власти не было бы». Почему к ожидаемому? А что ещё ждать от главного редактора журнала «Космополис» и члена Комиссии по идеологии Федерального политсовета партии «Союз правых сил»? Не хотелось бы в рецензии говорить о политике, но поскольку исследуемый сам туда завернул по дороге к Парнасу, куда ж нам без неё? Подозреваю, что именно за подобные пассажи Д. Быков оценил нашего автора как писателя, который «говорит то, что говорить не принято, и безошибочно попадает в самые больные точки». Хотя кого сейчас удивишь плевками в прошлое? Удивляет другое – чем ему-то, Денису Викторовичу, насолило это самое советское прошлое? Наверное, «ужасами тоталитарного режима» воспринимались им многомиллионные тиражи произведений отца (произведений, кстати, куда как более талантливых и добрых)?
Кстати, о тиражах. Не так давно автору «Плохого мальчика» пришлось разместить в Интернете объявление: «Сам себя не отрекламируешь… ЕСЛИ ВДРУГ КТО-ТО ЖИВЁТ РЯДОМ, тогда – 12 марта, в пятницу, в 18 часов. Я буду настырно расхваливать свою книжку в Доме книги в Медведково». И вроде бы шутливое признание, а грустно. И как диагноз звучит наречие «настырно». Именно так в основном прокладывают себе путь к литературному успеху те, чьи опусы в лучшем случае заслуживают подзаголовка: «Для домашнего потребления». И тут самое место автору обратиться к своему же рассказу «По вечерам над ресторанами» («этнография и антропология»). В нём герой, писатель, которого ну никак не хотели воспринимать всерьёз в ресторанах, наконец заявился туда с карманами, полными денег: «Подходит официант. Я развалился в кресле, раскрыл меню и говорю этак вальяжно:
– Ну, что вы нам посоветуете?
Он посмотрел на меня и сказал:
– Поужинать дома».
Заключение же по состоянию «Плохого мальчика» можно сделать его же словами: «Что хотел сказать автор? Что, кому, чего ради? Зачем он это всё? Про что? Цель и смысл?» («Континуум», «критическая масса»).
А ещё грустно оттого, что нет на этих отмороженных шалунов матери, которая бы «грозила им в окно».
Плохой мальчик: Рассказы (1–173). – М.: РИПОЛ классик, 2010. – 448 с. – (Нет такого слова).