И скучно, и грустно, и некому морду набить…
Лев ПИРОГОВ
В будущее воскресенье в Санкт-Петербурге будет объявлен лауреат премии«Национальный бестселлер». На награду претендуют шесть авторов, книги которых отобраны «экспертным сообществом».
, «ТАБЛЕТКА»
(10 экспертных баллов)
Философские страдания офисного – чуть не сказал «бездельника». Нет, он занимается важным делом: сидит на товаропотоке замороженных овощей. Не выращивает, не замораживает, не дотрагивается руками: сидит на товаропотоке. Неудивительно, что мир кажется ему виртуальной фикцией – сообразно работе. Тем же самым кажется этот мир и литературным «экспертам», с большим отрывом выведшим «Таблетку» на первое место.
«Мысль офисная» главенствует в современной литературе: большинство книг производится и продаётся в столицах, а столичной фауне занятнее читать про себя. Плюс мифологема «стабильности»: кто не способен получить у банка кредит на покупку квартиры или автомобиля, того нет в информационном пространстве. Даже для государства нет, что уж говорить об издателях. «Человек, не способный покупать книги, в них не нуждается».
…Иногда я представляю себе такую картину. Возлюбленный герой современной литературы, так лакомо умеющий рассуждать о тщете сущего и увертюрах Бородина, выходит в одно прекрасное утро из дома. Ему некуда идти: вчера уволили со всех-всех работ – кризис. А идти надо. Позади, на восемнадцатом этаже, ждёт жена, в её элегантном и вместительном «Логане» не осталось бензина. Скоро крошка-сын в первый раз в жизни поинтересуется, «когда мы будем обедать». На плечах повисли тени судебных приставов – ипотека. Мысли об увертюрах не идут в голову. Асфальт, травка – всё какое-то не такое, будто впервые увиденное. Даже тело непривычно расположилось в воздухе: не было ногам команды идти, а они идут – куда?
О, через полгода-год мы не узнаем нашей Современной Литературы! Если ещё сможем её прочесть.
, «СТЕПНЫЕ БОГИ»
(6 баллов)
Раньше Геласимов писал под переводы: для западных издательств, где «кисть дают». Теперь пишет под экранизации. Профессионал со стажем, Младомаканин. «Умеет всё».
С помощью приёма «Понюхал старик Ромуальдыч портянку» передаёт «фактуру» (быт и нравы послевоенной деревни). Приём под условным названием «…А старшина Полищук долго-долго смотрел им вслед» используется для извлечения из читательского гипоталамуса требуемых эмоций. Сия методика напоминает об откровениях одного советского киноактёра, снискавшего всенародную любовь изображением цыплёнка табака в передаче «Вокруг смеха». Актёрское мастерство – это умение пользоваться набором штампов, поучал он. Чтобы засмеялись – сделай так, чтобы заплакали – этак.
Впрочем, огорчает не ходульность сама по себе – в некоторых жанрах она даже может сойти за благо (в фантастике, например, где всё понятно должно быть, потому что ЛЮДИ ЧИТАЮТ, или вот в киносценариях, где всё равно режиссёр сделает как надо, по-своему). Огорчает, что геласимовский «народ» исполняет социальный заказ нынешней «культурной элиты»: жрёт горькую, блудит, матерится, дерётся вилами и всячески ксенофобствует в отношении единственного приличного человека – японского военнопленного. (Тот совсем другое дело: красавец, умница, пишет домой письма о японской духовности, прилежно переделанные из книжки «Очерки японской традиционной культуры».)
Дедушка Геласимова, как следует из романа, погиб в Берлине за два дня до Победы. Было бы любопытно прочесть, как описывает внучек (с прицелом на экранизацию Алексеем Германом-младшим и перевод в издательстве «Хайнрих Бауэр») его «берлинские похождения»: немки, часики, море шнапса. По две пары часиков на каждой мародёрской руке… Думаю, купят.
, «НЕФТЯНАЯ ВЕНЕРА»
(6 баллов)
Завязка хороша: тридцатилетний оболтус (джинсики, компьютерчики, машинка) становится в одночасье отцом подростка-дауна: воспитывавшие того бабушка с дедушкой разом умерли. А это значит: ни заграничных поездок, ни компьютерчиков с машинками, ни «карьеры», ни так называемой личной жизни. Что дальше?
А ничего. Автор аннулирует конфликт с помощью приёма, взятого из дамских романов, где вначале героиню тоже загоняют в тупик, а потом появляется принц на «Мерседесе» и всё разруливает. В нашем случае появляются две принцессы. Папе – цветы невинности, мальчику – мороженое. Загружают багажник выпивкой и едут на дачу. Что ещё? Живи не тужи.
Если хорошему кулинару для рагу хватает кошки и луковицы, то плохой компенсирует дефицит мастерства обилием ингредиентов. Чувствуя, что повесть как-то слишком быстро закончилась, Александр Снегирёв напичкивает её разножанровыми вставными аттракционами: вот ложная завязка мистического хоррора, вот – вроде как криминального боевика, вот немножко фрейдизма – и так далее. Ни одно ружьё не стреляет – зато «саспенс». Ну как, читатель, сытно тебе?
Коли сытно, давай заканчивать. Сейчас-сейчас… А может, пусть этот даун самоубьётся? Нет человека – нет проблемы. А мы это дело оформим как-нибудь символически. И пусть несостоявшийся папаша в конце похнычет: дескать, вот теперь-то я по-настоящему не знаю, как дальше жить. Ну что, читатель, катарсисно тебе?..
Не то слово, сейчас по швам лопну.
, «АНОМАЛИЯ КАМЛАЕВА»
(6 баллов)
Лев Толстой говорил, что писательство заменяет мужчине деторождение. Сегодня эта мысль неактуальна: и деторождение, и писательство всем – и мужчинам, и женщинам – заменяет секс. Сергей Самсонов хотел написать роман «про всё» (и правильно, потому что как же иначе), а вышло «про это».
Чередой символизирующих творческие муки соитий (не зря болельщики романа настаивают на небывалой молодости автора) заполняются композиционные пустоты на месте подвигающих к философским размышлениям житейских коллизий, а ведь роман «про всё» без них невозможен. Ну да, самсоновский герой много и пылко думает о том, как несовершенен мир. Но этого достаточно для повести «Таблетка» – для романа «про всё» маловато. Там ведь не один Раскольников, там ещё Свидригайлов с Порфирием Петровичем должны быть.
Конечно, если герою под пятьдесят, а он всё ещё не мыслит ни дня без коитуса, то ему и положено быть таким, как Камлаев: функциональным, «характерным». Но опять-таки в русских социально-философских романах функциональные персонажи до главного героя не дослуживаются. Представьте, что в «Преступлении и наказании» главным был бы Лужин, – возможно такое? Да, только это был бы не роман Достоевского. Максимум Набокова какого-нибудь (шутка).
В конце концов рождение ребёнка заменило Камлаеву муки творчества, но это не развязка, это тупик. Апостол Павел учил: «Жена спасается чадородием», – так то жена. Композитору Камлаеву следовало спасаться творчеством. А оно ему было настолько по-человечески не к лицу, что…
В общем, роман «оставляет после себя массу вопросов» – уже неплохо. Думаю, Самсонову следует пописать его ещё лет десять, как это делали в старину. В третьей или четвёртой редакции, глядишь, самое то получится.
, «ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ПЕТЕРБУРГСКИХ ПАМЯТНИКОВ»
(6 баллов)
Догадываюсь, как эта книжка попала в короткий список. Один из моих знакомых говорил: «Я смотрю по телевизору только фильмы про животных, потому что всё, что там у них про людей, отвратительно». Начитавшись «про людей», сердцем отдыхаешь на памятниках. Недаром же кто-то из рецензентов сравнил книгу Носова с «увлекательными рассказами о животных».
Банально-интересная идея, банально-интересное воплощение. Местами увлекает, местами терпишь. Местами трогает за душу (особенно там, где речь всё-таки о людях, что важно и ценно), местами просто думаешь: «Какой же молодец автор, что не поленился всё это разузнать». Композиция типа «чётки»: читать целиком сложно, легче так: открыл – закрыл, открыл – закрыл. И чем дальше в лес, тем сильнее интервалы между «открыл» и «закрыл» сокращаются.
Очень петербургская книжка, очень. Книжка-петербурженка. Там, где московит заржал бы во всю глотку, автор лишь иронично приподнимает брови. Как же не попасть в финал самой петербургской по месту жительства и прописке премии?
, «ТАНКИСТ» (5 баллов)
Писать о Великой Отечественной войне, когда живы ещё читатели, помнящие романы Симонова и «лейтенантскую прозу», – занятие странное. Зачем вообще это делать? Для «самовыражения»? Но это, извините, всё равно что «пьяный был» – лишь усугубляет вину.
Я понимаю, зачем снимают фильмы о Второй мировой американцы. У них этой войны не было, а теперь она им понадобилась. Нужно изобразить.
Зачем перелицовывать «Семнадцать мгновений», понимаю тоже. Докладываешь начальству: так и так, у нации отнимают Победу, нужно эстетически приблизить войну к поколению «Пепси», на которое вся надежда; получаешь бюджет, пилишь. Всё хорошо.
Но зачем понадобилось переписывать войну в жанре «манга» Илье Бояшову, я понимаю с трудом. Либо это у него секретный заказ ЦРУ такой (тогда понятно, почему «Танкист» под разными именами второй год из премиальных листов не вылезает), либо поколение «Пепси» само взялось войну до себя подтягивать.
Ну и чего же там у нас на войне нового? Бояшов даёт по-карамзински лапидарный ответ: «Пьют и совокупляются». А для маскировки «В белом венчике из роз – Впереди Исус Христос» – молодёжь на венчики дюже падка.
Напомню, что премия «Национальный бестселлер» задумывалась так: «Мы выбираем книгу, которая ДОСТОЙНА того, чтобы её прочла вся страна».
Есть такая в списке? Нет. Плохо это? Не знаю. Для экспертного сообщества, наверное, плохо, для страны, пожалуй, никак. Кто более матери-истории ценен?
…Вспомнился вдруг анекдот, рассказанный однажды поэтом (и экспертом хоть куда, разумеется) Львом Рубинштейном. Едет, значит, он в метро поздно ночью, в вагоне один. На станции подсаживается детина: морда красная, рубашка рваная, в плечах косая сажень, в глазах огонь. Смотрит вдоль пустого вагона, вздыхает и доверительно обнимает сухонького Рубинштейна за плечи: «Слушай, братан, не знаешь, кому б здесь морду набить?»