Продолжаем разговор о произведениях, вошедших в шорт-лист
Анастасия ЕРМАКОВА
Малая Глуша. – М.: Эксмо, 2009. – 480 с. – (Лучшая современная женская проза).
«Фантастическая сага времён застоя» – так Мария Галина определяет жанр своего нового романа.
Нарочито унылая и ущербная реальность советского времени 1979 года: очереди в магазинах, подконтрольная личная жизнь, строгая государственная опека посредством соответствующих органов… Картина довольно безрадостная и однобокая, некий субъективный исторический перевёртыш. А сюжет незамысловат: служащие порта в маленьком городке на юге России в преддверии Олимпиады тщательно контролируют все прибывающие суда, 
чтобы уберечь город и его жителей от необычной заразы – ментальных паразитов, порождённых совокупным сознанием людей, их страхами и обидами. Но паразиты, а именно индейский дух голода, дух-людоед Вендиго, всё же просачивается и то и дело нападает на кого-нибудь. Обезвредить и изгнать страшилище – вот, собственно, главная задача героев этого романа. Точнее, первой его части «СЭС-2. 1979». Но это план внешний. А вот с внутренним дело обстоит сложнее. Замысел вроде как ясен: герои должны преодолеть свои собственные страхи и обиды. Но прописан он явно недостаточно, и повествование остаётся на уровне вялотекущих, сработанных на определённых клише мистических бестселлеров, хотя и с попыткой поставить философские вопросы.
Во второй части, фактически не связанной с первой, сюжет такой: двое малознакомых людей, мужчина и женщина, отправляются по ту сторону Реки, чтобы вернуть в мир живых своих близких: мужчина – жену, погибшую под колёсами автомобиля, кинувшуюся спасать своего ребёнка, и женщина, надеющаяся вернуть сына, погибшего в Афгане.
Вторая часть – «Малая Глуша. 1987», опубликованная, кстати, в «Новом мире», несомненно, сильнее и по замыслу, и степени эстетического воздействия. Мистический ключ здесь работает не как средство постращать, а как способ открыть новые смысловые грани привычной реальности, иначе ощутить пространство и время, найти свежую точку отсчёта даже для самых незначительных событий. Неожиданен и вместе с тем достоверен финал: герои, пройдя множество испытаний, находят своих любимых, но… сын-афганец вообще не желает узнавать свою мать, потому что и при жизни устал от её опеки, а жена героя идти никуда не хочет и предлагает мужу остаться с ней… Интересный парадокс: желание вернуть своих близких есть только у живых, и самое трудное – понять, что мёртвым возвращение совсем не нужно. Здесь мистический сквозняк уместен, фантастическая притча звучит экзистенциальными нотами. Голос философичной Галиной внятен и художественно убедителен.
Вот что говорит об этой книге писатель-фантаст Олег Дивов: «…Это роман местами дискомфортный, он может сделать больно, местами грустно и даже противно, что выгодно его отличает от слащаво-сопливо-бравурного фантастического ширпотреба. Главное, роман написан не так, как надо кому-то, как может кому-то показаться приятнее и симпатичнее, – а так, как автор счёл нужным, и шли бы вы все лесом. То есть вполне в традиции большой прозы». Скажу честно: «слащаво-сопливо-бравурного фантастического ширпотреба» не читала, но зато приходилось – хорошую добротную фантастику, и книга эта, если всё-таки относить её к данному жанру, по-моему, недотягивает до лучших образцов.
Во-первых, это никакой не роман, а две повести, притом неравноценных. Во-вторых, такой богатой гаммы чувств, как Олег Дивов, я, увы, не испытала. В-третьих, лесом прошлась с удовольствием, особенно с симпатичным и умным героем из второй части. И, в-четвёртых, самое главное: написанное вряд ли можно отнести к «традициям большой прозы». Учитывая всё вышесказанное, тем более странно, что книга вошла в шорт-лист премии «Большая книга».
Задаёшься вопросом – по какому принципу отбираются произведения? Хочется надеяться, что не только по объёму…
Что же касается традиций большой прозы, судите сами. Не поленилась, специально выписала. «Не-а, – сказала Розка, краснея до ушей» (стр. 44), «Розка почувствовала, что краснеет дальше, совсем уж неудержимо» (стр. 45). Дальше – это как? До самых коленей, что ли? И снова: «Розка почувствовала, как у неё малиновым цветом наливаются уши» (стр. 49), на этой же странице: «Дурак, – сказала Розка, вся красная», «Злющая красная Розка» (стр. 61), «Розка начала медленно наливаться краской» (стр. 62), «Как хочу, так и хожу, – буркнула Розка, краснея» (107), «Розка начала стремительно краснеть» (стр. 110), «Она даже покраснела от стыда» (стр. 111), «Я не успела, – прошипела Розка, – постепенно наливаясь краской» (стр. 194). Краснота, как эпидемия, перекидывается и на других героев Марии Галиной. Например, на начальницу Розки, Петрищенко: «Следователь смотрел ей на шею, а значит, красные пятна полезли выше… вот, зараза, почему она так легко краснеет?» (стр. 54), досталось и специалисту по борьбе с паразитами Льву Семёновичу: «Лев Семёнович поймал себя на том, что думает о каких-то глупостях, и даже покраснел. И Ледка, словно в ответ, покраснела тоже – он видел, как краска, поднимаясь почему-то из выреза, заливает шею» (169). Ну, хватит, пожалуй… Хотя можно было и продолжить. Неловко и за героев, и за автора – неужели нет больше никаких художественных средств, кроме прямого называния?
Удивительно, что наряду с такой беспомощностью есть и замечательные, стилистически выдержанные страницы. Например, описание вокзала из второй части: «Здание вокзала с башенкой отчётливо вырисовывалось на фоне пустого рассветного неба. Далеко на западе горизонт был подсвечен то ли дальним пожаром, то ли огнями какого-то большого города, а тут совершеннейшая глушь: пустая платформа, освещённая двумя жёлтыми фонарями, только на привокзальной лавке спала какая-то женщина в мохеровой кофте, халате и толстых рейтузах. Сумку она положила под голову. Нищий рыскал около урны в поисках пустых бутылок из-под пива.
На башенке над одноэтажным приземистым зданием вокзала светились бледные часы, похожие на круг полной луны. Он постоял немного, чувствуя, как остывший за ночь асфальт высасывает тепло через подошвы кроссовок, потом подхватил рюкзак, сделал шаг и вошёл в здание вокзала.
Там было пусто, блестели лавки, отполированные задами ожидающих поезда пассажиров, окно единственной кассы закрыто картонкой. Сквозь щели лился бледный неоновый свет. На кафельном полу стыли лужицы воды – видимо, уборщица совсем недавно прошлась здесь шваброй».
Наблюдательный, схватывающий необходимые подробности взгляд. Возникает зримый, фактурный мир, достоверная картинка. Но главное – создаётся атмосфера места, атмосфера произведения в целом.
В первой части, несмотря на то, что в целом она не производит впечатления состоявшейся вещи, отдельные фрагменты тоже, безусловно, удачны: скажем, история отношений Петрищенко с её больной лежачей матерью и строптивой дочерью. Вообще ситуативные психологические моменты автору удаются. Кроме, конечно, перманентного покраснения всех героев книги, особенно Розки.
И ещё: Мария Галина, на мой взгляд, гораздо сильнее в реалистичном письме, чем в фантастических вариациях, хотя и написано ею в этом жанре уже несколько романов. Проза её – плотная, детально прописанная, онтологически напряжённая – теряет своё обаяние, как только ступает на зыбкую почву, оторванную от реальности. Так, может, лучше всё-таки идти нашим, земным лесом, пусть и по направлению к Лете, чем трястись в тёмном парке от страха при виде каких-то детсадовских чудовищ. И настоящая магия проступает не в сложных ритуалах по их изгнанию, а вот в таких диалогах:
«… – Думаете, там, за рекой, настоящее? – спросила она, и ему не понравился вопрос.
– Да, – сказал он. – Там есть несомненные вещи. Неотменимые. Жизнь и смерть. А тут всё… зыбко. Если нет смерти, где жизнь? Если всё правда, где неправда? Как проверить, Инна? Как проверить?
– Жалеете, что пошли? – спросила она.
– Просто хочу понять, – сказал он. – Хотя нет. Не знаю. Может, и жалею. Здесь нет настоящего, Инна. А значит, моя боль тоже ненастоящая, выходит, так? Моя память? Моя женщина?
– Любовь, – сказала она тихо.
– Что?
– Любовь, если есть, всегда настоящая. Как иначе?»