Фельетон
Пришла беда, откуда не ждали. Жили мы, не тужили, вполне довольные русской школой перевода, как вдруг, откуда ни возьмись, Стивен Росс со своей теорией переводческой множественности. И оказалось, что неправильно жили, десятки лет читая одни и те же отличные переводы: нужно, чтобы переводов было много и все они были с изъяном. Стивен Росс выступил со своей теорией ещё в 1981 году, но в наши палестины она добралась после развала Советского Союза. Понятно, что теория не сама пришла, её настойчиво внедряют те горе-переводчики, которых при Советской власти и близко к издательствам и журналу «Иностранная литература» не подпускали. Они очень быстро оценили выгоду этой теории и размахивают ею, как знаменем. «Перевод – это интерпретация», – слышим мы то от одного, то от другого толмача. Эта теория – хорошая «отмазка» для тех, кто не умеет и не хочет работать с текстом.
Когда читатель берёт в руки книгу иностранного писателя, он априори уверен, что это книга автора, указанного на обложке, это его мысли, его чувства. Именно этого автора, а не его переводчика. И если у переводчика есть своё мнение по поводу переводимого текста, то он должен засунуть его… в самый дальний ящик письменного стола. Ещё Гоголь говорил, что переводчик должен быть как стекло, такое прозрачное, что его не видно. Сторонники теории Росса тут же начинают кричать, что это невозможно, что личность переводчика не спрячешь, но вековой опыт русской классической школы перевода не оставляет камня на камне от подобных теорий. Если переводчик чувствует и думает, как автор, если «настроен с ним на одну волну», если он переводит «по любви», как говорил Маршак, то перевод без потерь и искажений очень даже возможен. Прекрасно сказал об этом Леонид Мартынов в стихотворении «Поэты»:
Когда
Того или иного
Поэта я перевожу, –
У них нередко, слово в слово,
Свои я мысли нахожу.
К сожалению, в последнее время переводчик часто работает не для того, чтобы открыть людям любимого автора, дабы и другие могли наслаждаться дорогим ему произведением, а чтобы себя показать и банально «срубить капусту». Первый звоночек прозвенел ещё в перестройку: в 1989 году в новом переводе вышли «Три товарища» Ремарка. В чём принципиальная новизна перевода – так и осталось загадкой. От старого он отличался тем, что кое-какие слова были заменены на синонимы или переставлены местами в предложении.
И с тех пор понеслось: чуть ли не все покупаемые книги были «перепереведены», иногда не по одному разу. Все эти новые переводы в лучшем случае являются перепевами предыдущих, в худшем – издевательством над оригиналом и читателями. Сорок лет русскоязычные читатели знакомились с «Джейн Эйр» по переводу Станевич и искренне полюбили героиню Шарлотты Бронте. В 2002 году кому-то пришло в голову, что перевод «не полный», не хватает там якобы цитат из Библии, и книга вышла в новом переводе И. Гуровой. В своё время я изучала «Джейн Эйр» в институте на аналитическом чтении. Целый семестр мы разбирали бедную «Джейн» со всех точек зрения. И со всей ответственностью скажу: перевод Станевич верен. Верен в том смысле, как понимал переводческую верность Белинский: когда сохраняется не буква, а дух произведения. Джейн Эйр из перевода была точно такой, как в оригинале, – страстной, искренней, несгибаемой. Новый перевод ничего не смог добавить к характеру героини, зато его язык весьма затруднил понимание этого характера. Сравним начало произведения у обеих переводчиц.
Станевич: «Вышеупомянутые Элиза, Джон и Джорджиана собрались теперь в гостиной возле своей мамы: она полулежала на диване перед камином, окружённая своими дорогими детками (в данную минуту они не ссорились и не ревели), и, очевидно, была безмятежно счастлива.
Я была освобождена от участия в этой семейной группе; как заявила мне миссис Рид, она весьма сожалеет, но приходится отделить меня от остальных детей, по крайней мере до тех пор, пока Бесси не сообщит ей, да и она сама не увидит, что я действительно прилагаю все усилия, чтобы стать более приветливой и ласковой девочкой, более уживчивой и кроткой, пока она не заметит во мне что-то более светлое, доброе и чистосердечное; а тем временем она вынуждена лишить меня всех радостей, которые предназначены для скромных, почтительных деток».
Гурова: «Теперь указанные Элиза, Джон и Джорджиана ласкались в гостиной к маменьке: она полулежала на кушетке у камина и, окружённая своими ангельчиками (в эту минуту они не ссорились и не плакали), выглядела безоблачно счастливой. Меня к их кружку она не подозвала, сказав, что сожалеет о необходимости держать меня поодаль, но, пока не услышит от Бесси и собственными глазами не убедится, насколько искренне и усердно я стараюсь обрести детскую общительность и приветливость, сделаться более милой и резвой, стать весёлой, непосредственной – ну, словом, более естественной, – она вынуждена отказывать мне в тех удовольствиях, какие предназначены только для детей, всем довольных и счастливых».
Первый перевод написан ясным и понятным, т.е. хорошим русским языком. Во втором приходится продираться сквозь словесное нагромождение, пытаясь понять, «кто на ком стоял», и спотыкаться об «ангельчиков». При таком раскладе лишняя библейская цитата никакой роли не играет.
Ещё больше досталось другой англичанке, Джейн Остин. Самый популярный её роман «Гордость и предубеждение» известен у нас с 1967 года в переводе И. Маршака. В 1999 году его зачем-то заново перевела всё та же И. Гурова, а в 2008-м – А. Грызунова. Каково качество этих переводов, понятно с первых же строк.
Маршак: «Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену. Как бы мало ни были известны намерения и взгляды такого человека после того, как он поселился на новом месте, эта истина настолько прочно овладевает умами неподалёку живущих семейств, что на него тут же начинают смотреть как на законную добычу той или другой соседской дочки».
Гурова: «Холостяк, если он обладает солидным состоянием, должен настоятельно нуждаться в жене, такова общепризнанная истина. И сколь ни мало известно о чувствах и намерениях подобного человека, когда он меняет местожительство, вышеупомянутая истина так прочно гнездится в умах его новых соседей, что с первой же минуты они смотрят на него как на законную собственность той или иной из их дочерей».
Грызунова: «Холостяку, располагающему приличным состояньем, надлежит питать склонность к обзаведенью женой – все на свете признают сие за истину. Сколь бы мало ни были известны чувства или же сужденья подобного холостяка при первом его появленьи в окрестностях, истина сия столь прочно пускает корни в умах соседствующих семейств, что семейства оные чают помянутого холостяка законною собственностью своих дочерей».
Не нужно быть специалистом, чтобы понять, что качество перевода находится в прямой зависимости от времени его создания: чем новее перевод, тем он хуже. Читатель наслаждается прекрасным русским языком Маршака. Сквозь перевод Гуровой приходится продираться, чтобы вычленить какую-то мысль. В тексте Грызуновой можно потеряться, как в лесу, читатель вообще забывает о смысле, ежесекундно натыкаясь на «сии» да «оные».
Для того чтобы осилить перевод А. Грызуновой, нужны не только профессиональная подготовка, но и исключительная выдержка. Немногие дочитают книгу до конца, постоянно спотыкаясь о такие вот перлы: «Сие знанье некому было с Элизабет разделить, и она понимала, что, если вознамерится сбросить сие последнее бремя тайны, оправдаться сможет только абсолютным взаимопониманьем меж теми, о ком идёт речь».
Интересно, осилил ли кто-нибудь «сие» с первого раза? Здесь речь не идёт о стилистических огрехах. Из этого текста невозможно вычленить информацию, уловить смысл. Спрашивается: для чего делаются такие переводы? Во всяком случае, не для того, чтобы люди, языком оригинала не владеющие, полюбили автора «всей душой», как говорил Чуковский. Подобные творения могут только отвратить, о чём и свидетельствуют отзывы разочарованных юных читательниц, которые познакомились с произведением Джейн Остин по экранизации. Возникает естественный вопрос: где же был редактор, как он допустил такое глумление над читателем? А редактор там – М. Немцов, «прославившийся» одиозным перепереводом романа Сэлинджера The Catcher in the Rye, известного у нас под названием «Над пропастью во ржи». Переводчик и редактор тут явно нашли друг друга: А. Грызунова, в свою очередь, была редактором упомянутого перевода Немцова. Как мы видим, все довольны, кроме несчастных читателей, которые возмущаются на сайте «Озона» и требуют вернуть деньги. Да кто же их послушает?