Что сегодня строят чеховские «лопахины» на берегу Байкала
ПО ДОРОГЕ НА САХАЛИН
Уже не помню, с чего именно началось для меня знакомство с творчеством Антона Павловича Чехова. Наверное, как и у большинства, с «Каштанки» или «Ваньки». Был, правда, ещё один эпизод, довольно забавный. Учась в шестом или седьмом классе, мы однажды получили задание написать сочинение о родном крае. Объявив оценки, учительница сказала, что одно из сочинений она нам прочитает вслух. Слушали мы это сочинение как заворожённые. Наш товарищ писал о Байкале – и каким языком! «Синь синяя»! «Тишина библейская»!
Автор сидел с гордо поднятой головой, однако сильно смутился, когда, дочитав, учительница попросила его объяснить, что означает, по его мнению, «библейская тишина». В классе стало тихо. Автор неловко молчал. Пришлось учительнице объяснить всё самой. А заодно довести до нашего сведения, что прочитанный ею текст написан Антоном Павловичем Чеховым.
Летом 1890 года во время своего путешествия на остров Сахалин Чехов проездом побывал на Байкале и обо всём, что увидел, рассказал в письмах. Вспоминая слова русского классика о Байкале, я всякий раз буду поражаться их точности.
«Синь синяя» – цвет байкальской воды в яркий солнечный день где-нибудь в конце лета – начале осени при верховике – северо-восточном ветре. В этот момент вода именно синяя, а не голубая, не бирюзовая и не лазурная, хотя и таких оттенков у Байкала бывает более чем достаточно, всё зависит от погоды, освещения и времени года. А вот с «библейской тишиной» на Байкале, боюсь, в последнее время стало сложнее, по крайней мере в Листвянке, на родине моего детства. Потому что та самая Листвянка, которая, по словам Чехова, столь «поразительно похожа на Ялту», превратилась в шумное, крикливое и изрядно замусоренное место, заполонённое приезжим людом и машинами.
Нынешняя Листвянка лихорадочно и бестолково застраивается дачными дворцами «новобогатых». Громоздкие особняки выглядят здесь неуместными и нелепыми, совершенно не вписываясь ни в местный рельеф, ни в сам облик старинного сибирского посёлка.
ХМЕЛЬНАЯ ЧЕРЁМУХА
В школьные годы из всех «программных» чеховских произведений я как-то сразу выделила для себя «Вишнёвый сад». Словно предчувствовала, что пройдёт время – и судьба нашей семьи странным образом повторит в чём-то судьбу героев этой пьесы.
Был у нас и сад, правда, черёмуховый. Помните, какое наслаждение испытывают герои «Вишнёвого сада» от запаха цветущей вишни в холодном майском воздухе? Так и мы наслаждались ароматом цветущей черёмухи. На Байкале свой микроклимат – весна наступает с опозданием, и черёмуха зацветает в начале июня. Тихим безветренным вечером в холодном свежем воздухе её запах приобретает неназойливо-тонкий оттенок, его хочется вдыхать снова и снова. Если же после тёплого или жаркого дня к вечеру срывается с гор почти что горячий штормовой ветер и начинает изо всей силы раскачивать кусты, то запах разогретой за день черёмухи становится пряно-душистым, хмельным и дурманящим.
В конце концов из всех когда-то посаженных кустов черёмухи остался, кажется, лишь тот, что рос рядом с домом. Скрипя и раскачиваясь на ветру, ветки, уже корявые и старые, царапали по стене, стучали в окно. И постепенно я пойму, что трагедия героев «Вишнёвого сада» заключается вовсе не в пресловутом конфликте «нового со старым», а в том, что перед лицом крутых жизненных перемен они оказались к ним совершенно не готовыми.
К крутым переменам оказались не готовы и мы. Неожиданно заболела и умерла наша жизнелюбивая и энергичная мама. Больной, с трудом передвигающийся отец остался в доме один. Почти два года прошли в нервных метаниях «между городом и деревней» – между работой, своими собственными проблемами и отчим домом. В конце концов мы оказались перед необходимостью обмена дома на городскую квартиру, иначе забрать отца было бы просто некуда, так уж у нас, детей, сложилась (или не сложилась?) жизнь.
И тут, в самый разгар страстей, по своему драматическому накалу далеко превзошедших страсти театральные, на наших отнюдь не сценических «подмостках» появилось новое действующее лицо, буквально сошедшее со страниц «Вишнёвого сада».
Это был некто, назовём его «лопахин», любезно предложивший нам в обмен на дом одну из своих многочисленных городских квартирок-клетушек, которые он предусмотрительно скупил в начале 1990-х. Были, есть и, по всей видимости, будут люди, способные обратить в собственную пользу всё, даже чужое несчастье.
Правда, если чеховский Лопахин при его критически-скептическом подходе ко всем и вся имел тем не менее смелость взглянуть критически и на самого себя, то наш «лопахин» оказался напрочь лишён какой бы то ни было самокритичности. Хотя было совершенно очевидно, что и он «только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком…» и, скорее всего, «ничему не обучался…». Нам ведь, по сути дела, тоже довелось услышать в свой адрес, что мы «легкомысленные, неделовые, странные», а также и то, что «нужно… снести… этот дом, который уже никуда не годится».
А вот тут уже оба «лопахиных» одинаково кривили душой, сбивая цену. Потому что, будучи людьми практичными, оба видели и прекрасно понимали, что им плывёт в руки. Чеховский Лопахин, по его же собственному признанию, заполучил «имение, прекрасней которого ничего нет на свете». Наш «лопахин» не отрицал «местоположения чудесного» и радостно потирал руки после завершения сделки. Дом до сих пор жив и, несмотря на свою «никуданегодность», стоит где стоял, теперь, правда, в окружении высокого нового забора.
Люди этого типа если и меняются со временем, то лишь внешне. Теперь вот разве что ездят не на бричке. А стиль поведения всё тот же: напористость на грани с нахрапистостью, ощущение себя полными хозяевами жизни – и своей, и чужой заодно (чего уж там мелочиться!) – и всё то же непреходящее пренебрежение к непрактичной интеллигентности. Одно достоинство налицо – они не ленивы. Наш «лопахин», вне всякого сомнения, тоже работал «с утра до вечера».
ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ»
Надо ли говорить, чего стоили нам реплики этого «трудяги» о доме, в котором прошло наше детство и с которым мы никогда не теряли связи и в зрелые годы?! Каждый уголок родного дома откликается в сознании чем-то таким, что всегда было его, дома, неотъемлемой частью. У героев Чехова это детская комната, «шкафики-столики», столетний шкаф. Между прочим, столетние вещи, доставшиеся «в наследство» ещё от бабушкиных родителей, были и у нас в доме: комод, буфет, стулья, зеркало в резной раме и к нему – туалетный столик. Конечно, все эти предметы создавали в доме свою атмосферу, поддерживая определённый строй мыслей «в поколениях нашего рода».
Так что те чувства и эмоции, которые выказывает Гаев по отношению к книжному шкафу, мне очень даже понятны. И Гаев при этом отнюдь не смешон. В моих воспоминаниях о доме совершенно особое место занимает веранда. В памяти сразу же всплывают лёгкие и быстрые шаги матери, хлопочущей у летней плиты или просто переступающей порог дома, и какая-то подсознательная радость, связанная с её приходом даже после недолгого отсутствия.
Снаружи по углам дома стояли большие железные бочки для дождевой воды, которой потом поливали что-нибудь в огороде. И если дождь шёл всю ночь, то шумный плеск воды, стекающей по жёлобу с крыши в бочку, был слышен до самого утра, но спать, как ни странно, не мешал. Так же как, впрочем, и стук веток в окно. Только вот от житейских бурь, к сожалению, не способны защитить родные стены, если даже они и сделаны из толстых лиственничных брёвен.
Безвыходность положения заставила нас всё же принять невыгодные «лопахинские» условия. Наступил день отъезда – почти что декорация к заключительному действию чеховской пьесы, когда уже «нет ни занавесей на окнах, ни картин» и «чувствуется пустота». Я медлила с выходом, как Любовь Андреевна, «точно раньше… никогда не видела, какие в этом доме стены, какие потолки…». Отец, совсем согнувшийся под тяжестью недуга, а ещё больше – под грузом невесёлых мыслей, медленно брёл к ожидавшей его машине.
Пришли попрощаться соседи. Машина тронулась. Дом, наш «милый дом, старый дедушка», непонимающе и обиженно смотрел нам вслед глазами-окнами, широко распахнув ресницы-ставни, закрыть которые перед отъездом у меня не поднялась рука. Казалось, это всё равно что закрыть глаза живому человеку.
Не знаю, откуда именно любовался в своё время Антон Павлович байкальской синью синей. Но есть в Листвянке одно заветное место, где можно не только вволю наглядеться на Байкал, но и испытать при этом совершенно особые чувства. Это поселковое кладбище. Выбор именно такого места для кладбища был, думаю, далеко не случаен. Хороня мёртвых лицом к Байкалу, живые дают им возможность лишний раз как бы взглянуть на его красоту уже из своего, особого мира.
Старые лиственницы, раскачиваясь на ветру, шумят успокаивающе над головой, словно пытаясь смягчить горечь утрат и высушить слёзы на лицах осиротевших. Ближе к переднему краю кладбища находятся могилы исследователей Байкала – Г.Ю. Верещагина, Г.И. Галазия и других учёных, отдавших все свои силы изучению легендарного озера. Могильный памятник Г.Ю. Верещагину был виден с проходящей внизу дороги и с самой акватории, и это как бы увековечивало связь Байкала с преданным ему человеком.
Говорю «был виден», потому что какое-то время назад участок земли, что внизу под кладбищем, купил у очередных «вынужденных переселенцев» очередной «лопахин» – по слухам, владелец кирпичного завода. И выстроил себе на этом участке особняк. Разумеется, из кирпича. Потом, решив отгородиться от «соседей сверху», обнёс кладбище прямо по его переднему краю высоченным кирпичным забором. Теперь могилы известных и уважаемых байкаловедов больше не смотрят на Байкал, а упираются в глухую стену. Кирпича у владельца имения более чем достаточно. По крайней мере его хватило ещё и для того, чтобы возвести на своей территории собственную часовню. Этакий модный антураж.
К другому краю кладбища теперь вплотную примыкает турбаза «Байкальские терема». Возможно, хозяева базы, возводя её буквально в двух шагах от могильных оград, хотели таким образом сделать отдых своих гостей экзотическим. Тем не менее эта подробность почему-то не указана ими ни в одном из рекламных сообщений. Так что несведущим приезжим уготован сюрприз, вернее, «сюр» на грани с полным абсурдом.
* * *
У народного художника России В.С. Рогаля есть картина, которая называется «Байкальские кедры». Впервые увидев её, я была поражена, насколько содержание и жизнеутверждающая гамма картины совпали с тем предметно-цветовым образом, который навсегда отложился в моей памяти.
Дело в том, что некрашеная бревенчатая стена, яркие гроздья рябины на её фоне и именно та ни с чем не сравнимая пронзительная байкальская синь, открывающаяся в перспективе, как будто списаны с того места, где стоит уже не наш теперь дом. За год до обрушившихся на нас трагических перемен родители сфотографировались на фоне рябины, сплошь усыпанной ярко-красными гроздьями. Символично, что в случайно увиденной мной картине как в зеркале отразились столь дорогие мне цвета и предметы. Жёлтый, синий и красный. Стена дома, Байкал и красный рябиновый куст, который, несмотря ни на что, до сих пор растёт на прежнем месте.
, ИРКУТСК