В эти дни писателю Петру Проскурину исполнилось бы 80…
«Правду моих книг поймут и примут
не скоро, она наглухо укрыта,
казалось бы, под повседневной
обыденностью; я ни в левых,
ни в правых, я стараюсь быть там,
где чувствую истину...»
Такую запись сделал в своём дневнике писатель Пётр Лукич Проскурин 16 июня 1968 года. Это было глубоко личное, не предназначенное для огласки. Как затесь на дереве. Дневник был опубликован только после смерти писателя. Прочитал сокровенные строки и задумался: «Что это – порыв души или скрытая боль?» Ведь в те годы Проскурин работал специальным корреспондентом газеты ЦК КПСС «Правда», а туда, как известно, с улицы не попадали. Значит, принимал всё свершившееся, но с другой стороны, против чего-то протестовал, с чем-то не соглашался? Впрочем, раздвоенность была присуща тогда многим.
Будучи студентом, с интересом прочитал первые романы Проскурина: «Глубокие раны» (1960), «Корни обнажаются в бурю» (1962), «Горькие травы» (1964), «Исход» (1966), «Камень сердолик» (1968). Чувствовалось – подул какой-то иной ветерок...
Проскурина волновали вопросы, которые не вписывались в идеологию тогдашних представлений о жизни. Он «копал» глубже. 10 декабря того же 1968 года запишет в дневнике: «Сумерки идолов» – Фридрих Ницше, 1907 г. изд. Фридрих Ницше, уже близкий предтеча и провозвестник фашизма, прежде всего идейный конструктор так называемой сильной личности, исключительной личности, откуда уже рукой подать до «сильного исключительного» народа или даже расы. Фридрих Ницше, разумеется, себя относил, судя по его оценкам, только к высшему разряду.
В «Исправителях человечества» есть глава 3, где истолковывается «Закон Ману», разделивший людей на касты от «жрецов» до «чандал» – не племенных людей, людей-помесей, которым по «Закону Ману» разрешалось есть только лук и чеснок, пить только из болота, да и то из следов животных, им запрещалось мыть своё бельё и мыться самим, женщинам-чандалам запрещалось хоть чем-либо помогать при родах и так далее. Им даже запрещалось писать слева направо и пользоваться для писания правой рукой, потому что даже это является неотъемлемой привилегией, которая остаётся за «добродетельными» людьми расы.
Особенно обращает на себя внимание то, что так называемое учение Ницше – это прежде всего попытки разгрома всей предшествующей культуры человечества, правда, за редкими исключениями в лице Гёте, Гейне, Платона, Дионисия, Достоевского. И ещё, учение Ницше – при всей своей маскировке – явно классовое. Наполеон, Бисмарк, Цезарь – вот арийцы духа, представители высшей расы, люди, в руках которых была сосредоточена мощь политической, финансовой, военной власти, и Ницше, этот «сверхчеловек», смиренно кланяется им; ничего другого он не нашёл и не мог найти, потому что живая жизнь являет факты и примеры совершенно иного рода.
Само знакомство с сочинениями Ницше может вызвать в наше время самые неожиданные чувства и мнения, от отвращения до обожания и преклонения, но нельзя не отметить, что очень многое из идей Ницше воспринято к действию и присутствует открыто или тайно в настоящее время в тенденциях правящих мировых элит. Вопрос? Да, вопрос, на который ещё не один раз предстоит ответить человечеству...»
Вот какие «жернова» ворочались в душе у писателя! В его рабочем столе уже лежали наброски эпической трилогии: «Судьба», «Имя твоё», «Отречение». Эти произведения принесут ему мировую известность, поскольку в них затрагивались темы вселенского масштаба. Ибо земля, крестьянство, вера – это скрепы любого государства, без чего немыслимы нации и народы. Над трилогией Проскурин работал 20 лет. Труд – колоссальный. И, как мне кажется, до сих пор не осмысленный до конца критиками и не оценённый по достоинству обществом.
Чтобы понять глубже писателя, взялся перечитывать его книги и поймал себя на мысли: «А ведь проза Проскурина по силе и духу, пожалуй, не уступает романам Льва Николаевича Толстого...» Та же философия самосовершенствования, всепрощения, жертвенности, любви, сострадания. Наверняка ещё в самом начале творчества Пётр Лукич поставил перед собой цель – достичь вершин классической русской литературы. И это ему удалось. Но какой ценой? Крестьянский парнишка из захолустного посёлка Косицы Брянской области от роду не мог рассчитывать на благосклонность судьбы. Изба-пятистенка, трое детей, нужда, туга. Отец проучился всего два года в церковно-приходской школе. Мать – тоже безграмотная. А тут война... До учёбы ли? Пережитая в годы оккупации личная трагедия (отец пошёл на службу к немцам), казалось бы, не оставляла Проскурину ни единого шанса выбиться в люди. Вот что он напишет много лет спустя: «Разумеется, вдумываясь в своё прошлое, в детство и юность, в чёрные годы душного мрака, безнадёжности и отчаяния, приходится ещё раз повторить, что мою душу спасли книги. Я и до войны читал запоем, а теперь, натаскав тайком из-под обрыва у средней школы ‹ 1 множество книг, выброшенных немцами из школьной библиотеки (само здание школы было сразу же превращено в один из тыловых немецких госпиталей), я и вовсе ушёл в прекрасный, созданный человеческим гением мир страстей, мир добра и зла, любви и ненависти, мир гармоничный и стройный даже во зле; пожалуй, именно эти годы и явились моими университетами, потому что учиться дальше мне так и не пришлось...»
После освобождения Брянщины от гитлеровцев он какое-то время работал в колхозе, потом рванул на Камчатку. Рубил лес, был сплавщиком, матросом на пароходе «Русь». Именно здесь написал романы «Глубокие раны» – об оккупации и партизанах, «Корни обнажаются в бурю» – о камчатской жизни. Затем – Хабаровск, где окунулся в литературную среду. Здесь творили Борис Можаев, Игорь Золотусский, Римма Казакова и другие писатели. Жизнь, что называется, закрутила. Вскоре оказался в Москве. Ну а в дальнейшем – секретарь правления Союза писателей СССР, лауреат Государственных премий, Герой Социалистического Труда.
Мне не раз доводилось встречаться с Петром Лукичом, подолгу беседовать о земле, деревне, крестьянских проблемах. Он очень переживал за развал в сельском хозяйстве, разорение некогда справных колхозов и совхозов, обнищавших людей. «Куда идём?» – задавался вопросом и опускал в бессилье руки. Увы, к писательскому слову во времена правления Бориса Ельцина не прислушивались, «реформаторы» упорно следовали советам заправил Международного валютного фонда. Вот где проявилась закулиса тех самых сил зла и тьмы, о которых писал Проскурин по прочтении трудов Ницше!
Мужицкую боль он пронёс через всю свою жизнь, создав незабываемые образы селян – таких, как Захар Дерюгин, его жена Ефросинья, Тихон Брюханов («Судьба»), Степан и Марфа Лобовы («Горькие травы»), Николай Трофимов и Павел Лопухов («Исход») и других. Это отнюдь не вымышленные герои. В той же Ефросинье много черт матери, которую Проскурин обожествлял. Когда рассказывал, как в войну женщины впрягались в плуги и пахали землю, у него в глазах стояли слёзы... Голодали, мёрзли, терпели издевательства фашистов, но не теряли веры, достоинства, совести. Сложный и трагический образ Захара Дерюгина, душа которого претерпела чудовищную ломку. Председатель колхоза, человек, наделённый властными полномочиями, – казалось бы, должен был являть пример стойкости коммуниста, – а он кидается из одной крайности в другую: спутывается с дочерью кулака Маней Поливановой, выгораживает зажиточную семью, идёт на открытый конфликт с секретарём райкома партии, фронтовым другом Тихоном Брюхановым... Судя по автобиографии Проскурина, через все эти тернии прошёл и его отец Лука Захарович, и вряд ли случайно писатель дал имя главному герою – Захар. Но Дерюгин в романе всё-таки персонаж положительный, несмотря на свои «вывихи», а предателем оказался Родион Анисимов, ненавидевший советскую власть, сотрудничавший с оккупантами. До конца жизни Пётр Лукич не мог простить отцу измену.
В «Пороге любви» описана их последняя встреча: «Где-то в двадцатых числах марта 1943 года, рано утром отец подъехал к дому на санях-розвальнях, запряжённых крупной серой лошадью. Он был даже не пьян; коротко и сухо он приказал матери всё бросить, собрать детей, взять только самое необходимое и тотчас уезжать. Разговоры о том, что немцы отступают и что в город вот-вот войдут партизаны, ходили уже несколько дней, мать ничего не стала слушать.
– Я никуда не поеду, Лукьян, – не опуская, как обычно, и не отводя глаз, сказала она. – Детей не пущу... Умирать надо у себя дома, на своей земле. Тебе всё равно теперь, не послушался, когда говорила, а теперь всё одно...
– Молчи! – как-то затравленно и тяжело повысил он голос.
– А чего мне молчать? Хватит, домолчалась...
Тут лицо у отца исказилось, он шагнул к матери, взмахнул рукой, в руке у него каким-то образом оказался револьвер, и ударил рукояткой, мать беззвучно откачнулась и сползла по стене на пол, рассечённая чуть выше виска кожа на голове у неё стала чуть кровить. Кто-то закричал, то ли Володя, то ли младший Валя. Не обращая на плач внимания, отец обернулся ко мне.
– Ну а ты? Чего набычился? Давай одевайся! Где сапоги? Ты на баб не гляди, уж тебя обязательно прищучат... Тебя первого!
И здесь какая-то сильная ненависть перехватила мне горло, застлала муть глаза; мне было нестерпимо жалко матери, именно в этот страшный момент между мной и отцом и распались окончательно тёмные связи крови.
– Уходи, – хотел я крикнуть изо всех сил, но голос сорвался, и он, взглянув мне в лицо, как-то сразу сильно побледнел, стал заталкивать револьвер обратно в карман шинели, не сразу попал, выругался и выбежал.
Уже через несколько десятков лет мне прислали в Москву из Австралии фотографию; на ней в центре стоял отец с довольно миловидной, пухлощёкой женщиной, своей новой женой, и по обе стороны от них располагались два красивых рослых парня, их сыновья, следовательно, мои сводные братья.
Сам Лука Захарович Проскурин умер в Сиднее, по сведениям Комитета госбезопасности, где-то во второй половине семидесятых».
Да, выбор между жизнью и смертью – тайна из тайн. Это мгновение, в которое высвечивается душа человека. И тут судья каждому – Сам Господь...
Сказал ли писатель всю правду? Не уверен. После трилогии он создаёт такие проникновенные и волнующие повести, как: «Азъ воздам, Господи», «Чёрные птицы», «Мужчины белых ночей», «Два солнца в небе», роман «Число зверя». Размышляет о России, вселенском предназначении человека, о добре и зле, о будущем державы. «Крестная мука испытаний, выпавших на долю русского народа, – считал писатель, – должна в конце концов вразумить нацию. Весь двадцатый век Россия, по ряду тех или иных причин, теряла десятки, сотни тысяч, миллионы своих кровных чад, в основном русских, самых деятельных и одарённых от природы кипучей энергией и беспокойным, пытливым, ищущим умом; волны эмиграции из России в ХХ веке оплодотворили и Европу, и Америку, и Азию, и Австралию. А из-за распада величайшей державы мира, Советского Союза, русский народ в последнем десятилетии ХХ века стал одним из самых униженных, рассеянных по всему миру и гонимых народов, и всякому русскому человеку следует серьёзно и глубоко задуматься над своей судьбой и над судьбой поруганного Отечества. Доколе вверять её своим ненавистникам и гонителям?».
Критики не жаловали произведения Проскурина своим вниманием, а если и писали о них, то многое сглаживали. А может, вовсе не понимали глубину и трагизм проскуринской прозы? Не дожидаясь откровений рецензентов, Пётр Лукич сам написал о Захаре Дерюгине: «Что за образ получился, что он в себе таит? Пожалуй, именно в нём под конец трилогии сосредоточилась вся зыбкость и неуверенность человеческой судьбы в завершении ХХ века; но в нём, в Дерюгине, сконцентрировалась также и неистребимая вера в чудо, народный оптимизм, русская чудовищная жизнестойкость, во многом уже подорванная предшествующими десятилетиями тяжелейших испытаний, выпавших на долю России. В образе Захара Дерюгина Россия прошла почти весь свой ХХ век, изнемогая и падая под тяжестью своего креста, влача его на свою космическую русскую Голгофу. И на глазах всего потрясённого мира ныне стаскивают безжизненное, но ещё не мёртвое тело России под улюлюканье и свист отечественных и закордонных нетопырей и хоронят, заваливают бранью и грязью. Но в какой же могиле сие устрашающе неоглядное тело может поместиться? Страшно миру: вдруг воскреснет, и опрокинутся горы от океана до океана, а сами океаны выплеснутся из своих берегов? Господи Боже, за что? И воскреснет ли?»
Ещё одна ипостась Петра Лукича – это борьба за сохранение русской культуры. В течение нескольких лет он возглавлял Всероссийский фонд культуры и, конечно же, испытывал огромное давление недругов. На верху велись хитроумные игры и непросто было защищать национальные святыни. Вспоминается учредительный съезд ассоциации любителей отечественной словесности и культуры «Единение», проходивший в Москве в середине июня 1990 года. Выступали известные писатели, художники, режиссёры. В частности, Юрий Бондарев, Анатолий Знаменский, Эрнст Сафонов, Сергей Бондарчук, Юрий Прокушев. К трибуне вышел Проскурин и предложил почтить вставанием миллионы уничтоженных русских крестьян. Что и было сделано.
«Распятое на кресте революции российское крестьянство, – сказал он, – это не только призрак прошлого, но и наша явь. История и современность – сообщающиеся сосуды, и трупный яд лжи прошлого продолжает отравлять души и приходящих в мир сегодня»...
Был счастливый отрезок времени (1965–
1980 гг.), когда словно через игольное ушко в большую литературу пробились такие мощные русские писатели, как Фёдор Абрамов, Владимир Солоухин, Михаил Алексеев, Юрий Бондарев, Василий Белов, Анатолий Иванов, Евгений Носов, Василий Шукшин, Борис Можаев, Иван Акулов, Валентин Пикуль, Дмитрий Балашов, Владимир Чивилихин и многие другие. Именно на эту пору пришёлся и пик творчества Проскурина. Сравнивая тот и нынешний периоды истории России, невольно проникаешься гордостью за взлёт русской литературы. А что ныне?
Говорим одно, а делаем совершенно другое. Никто не хочет взглянуть на себя со стороны. Помню, собрались как-то на одном из писательских мероприятий в Санкт-Петербурге. После «патриотических речей» началось шумное застолье, растянувшееся за полночь. Утром спускаюсь в холл гостиницы и вижу мрачного Проскурина. Из всех щелей выползают пьяненькие литераторы. «Что это такое? – вырвалось у Петра Лукича: – Ну, разве можно опускаться до столь скотского состояния?..»
Так уж получилось, что в последнее десятилетие ХХ века я, работая на Центральном телевидении – сначала политическим обозревателем, затем ведущим программы «Русский дом», часто приглашал на прямой эфир писателей, в том числе и Проскурина. Поражали его умение находить точные слова и бесстрашие, с которым он обличал лицемеров и лжепророков, за что не раз подвергался опале и травле. Он рубил сплеча. Причём без всякой оглядки назад: не подслушивает ли кто-нибудь? Не донесёт ли КГБ?
На представлении романа «Число зверя», которое проходило в магазине Библио-Глобус (напротив Лубянки), услышал из уст Петра Лукича проникновенные слова: «Я ещё раз убедился, что любовь – это всегда добро, а ложь, которая сопровождала самых высоких лиц в государстве, приводила не только к потере нравственных позиций, но и к разложению самих личностей».
В этом многоплановом произведении Проскурин осмыслил послевоенный период истории России, когда у руля государства стояли такие одиозные политические деятели, как Хрущёв, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачёв. Нарастало недовольство принижением русской культуры, притеснением Церкви, уничтожением архитектурных памятников, искажением истории Руси. Те, кто затрагивал эти темы, подвергались нападкам. В частности, журналы «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия». Хрущёвская «оттепель» и брежневский «застой» закончились развалом великой державы. В романе «Число зверя» Проскурин дал беспристрастную оценку деятельности кремлёвских кукловодов, сорвав маски с лицемеров. Предупреждал народ о грядущей опасности. Мир действительно оказался на пороге великих потрясений.
Не мог я не приехать с телевизионной группой и на 65-летний юбилей Петра Лукича. Большой зал Центрального дома Российской армии был полон. Улучил момент для беседы. Присели где-то в уголке фойе. Проскурин находился в добром расположении духа, как всегда, собран, сосредоточен. Думки его были далеко. Поздравил с юбилеем. А что спросить? Растерялся. Выручил сам юбиляр:
– Жизнь поворачивает на завершающий круг. Самое дорогое, что было, – от матери. Ей прежде всего обязан и успехом в литературе, и известностью, и высокими наградами. Все воспоминания детства, естественно, связаны в первую очередь с ней. Мне было всего тринадцать, когда началась война. Что видел? Жестокость, цинизм, зло. Впитал боль и скорбь тысяч повешенных, расстрелянных, замученных. Каково было матерям смотреть на голодных чад? И всё же народ выстоял. В моих романах остался этот дух сопротивления, дух непокорённого народа. Обидно, что, победив фашизм, в конце ХХ века мы спасовали перед кучкой негодяев, вознамерившихся повернуть историю вспять. Но ещё не всё потеряно. Верю, что нация найдёт в себе силы преодолеть невзгоды и возродить былую славу Отечества.
Его сердце остановилось 26 октября 2001 года. Он предсказал свою смерть в стихотворении «Октябрь», написанном ещё в 1976 году:
Всё медленней и тяжелее бег.
Рывок – и сердце навсегда откажет.
А за спиною всё слышнее смех
Десятой, предпоследней стражи.
Пётр Лукич похоронен в Брянске, откуда, собственно, и шагнул в большую жизнь. На родине чтут великого земляка. Ежегодно проводят Проскуринские чтения. Имя писателя присвоено Центральной городской библиотеке, в Литературный музей семья передала вещи из его рабочего кабинета. Памятные доски установлены на домах, где жил Пётр Лукич, – в Хабаровске и Твери. На могиле писателя – памятник (скульптор Александр Ромашевский). Стараниями вдовы Лилианы Рустамовны и друзей создан Фонд имени Проскурина. Фонд, который поддерживает молодых литераторов, проводит творческие вечера, изучает и пропагандирует наследие классика.
Крещенские морозы всякий раз напоминают мне о дне рождения Петра Лукича. 22 января ему исполнилось бы восемьдесят лет. Увы, судьба распорядилась иначе. Но в любой библиотеке – в городе ли, на селе – стоят на полках книги писателя. Можно взять их и, окунувшись в мир человеческих борений и переживаний, попытаться раскрыть тайну великой личности, побуждавшей к действию и совестливости.
22 января в Большом зале Центрального Дома литераторов состоится юбилейный вечер «Имя твоё», посвящённый 80-летию со дня рождения Петра Проскурина. Начало в 19 часов.