Пробегая как-то по задворкам площади Победы, увидала вдруг величаво и неспешно идущего навстречу мне Петра Наумовича Фоменко. Радостно бросилась к нему со словами: «Пётр Наумович, вчера в «Коммерсанте» прочитала, что вы гений и живой классик!» А он в ответ насмешливо: «Увидимся эдак лет через сто, тогда и обсудим». «Слава богу, – думаю, – человеку семьдесят, а он чувство юмора не растерял. Вот оно, счастье!»С Петром Наумовичем я знакома ещё с той поры, когда пришла преподавать в Государственный институт театрального искусства. «Фоменко, – по словам питерской моей приятельницы Серафимы Тейх, – пересмешник и оппозиционер, изгнанный из Ленинграда и до сих пор эту боль не изживший. Он ушёл в педагогику, как во внутреннюю эмиграцию, создал свой мирок, свою «Одну абсолютно счастливую деревню». Так вот на самое начало строительства этой «деревни» я и попала в середине бурных 80-х, тут же очаровавшись Мастером, его подмастерьями и пьесой Б. Вахтина. А вскоре влюбилась и в ученика Фоменко Сергея Женовача, в его «Дураков из Мэйо» по пьесе ирландца Дж. Синга. Этот студенческий спектакль был замечательно ярким, озорным, а создатель – скромным, застенчивым, негромким человеком и, как казалось мне, чуть похожим внешне на горячо любимого мною писателя Николая Васильевича Гоголя.
У нас были общие пристрастия! Его первой работой по окончании ГИТИСа стала «Панночка» 
Нины Садур, созданная по мотивам «Вия». Пугающий фантом нашей литературы в спектакле стал поводом для размышлений о таинстве Любви.
И Гоголь ответил Любовью за любовь. Женовач благодаря ему проснулся знаменитым на следующее утро после показа на московском театральном подиуме «Владимира III степени» с юными «фоменками».
Шестнадцать театров России незамедлительно пригласили талантливого молодого режиссёра на работу. Он сделал свой выбор. Пошёл на Малую Бронную и взвалил на себя ношу главного режиссёра. Директор этого театра, эдакий Дон Корлеоне советских и перестроечных времён, некто г-н Коган, нанёсший душевную рану Анатолию Эфросу и вынудивший его уйти, впоследствии расстался и с Женовачем.
Но прежде Сергей Васильевич на радость нам, зрителям, со своими соратниками-актёрами – С. Качановым, И. Розановой, С. Баталовым, В. Топцовым, С. Тарамаевым, И. Маркиной, Г. Назаровым – сумел создать постановки, по сути, заново сформировавшие репертуар театра, слава которого уже, казалось, осталась в прошлом: шекспировского «Короля Лира» – о развале СССР; грандиозного «Идиота» в трёх вечерах по роману Ф.М. Достоевского с несравненным Сергеем Тарамаевым; чеховского «Лешего»; изящные и смешные «Маленькие комедии» И.С. Тургенева; сочный, яркий мюзикл в Russian Style «Мельник, колдун, обманщик и сват»; трагический франко-русский «спектакль в спектакле» «Пучина» по одноимённой пьесе А.Н. Островского и мелодраме В. Дюканжа и М. Дино «Тридцать лет, или Жизнь игрока»; интеллигентнейшие володинские «Пять вечеров»; и, наконец, сыгранную всего несколько раз прелестную, изобретательную, весёлую, на диво гоголевскую «Ночь перед Рождеством» с фантастическим Геннадием Назаровым в главной роли.
С Гоголя началось, Гоголем и закончилось испытание званием главного режиссёра.
Параллельно с режиссёрской деятельностью Сергей Васильевич Женовач двенадцать лет преподавал в мастерской своего учителя – оказалось, все три поколения «фоменок» исподволь прошли закалку умом, талантом и сердцем Женовача.
Приняв из рук своего учителя, многоопытного Петра Наумовича, эстафетную педагогическую палочку, Женовач набрал собственный курс – «женовачей». А через четыре года «Мальчиками» по Достоевскому открылась «Студия театрального искусства» под его руководством.
Кульминацией этой долгой многолетней истории стало новоселье. Причём сразу два: 13 января этого года paспахнуло двери публике Государственное учреждение культуры «Московский театр «Мастерская П.Н. Фоменко». А 1 марта на улице Станиславского в здании фабрики купцов Алексеевых вновь заработал театр, созданный когда-то основателем МХАТа для рабочих, а ныне именуемый Некоммерческим учреждением культуры «Студия театрального искусства» (стоит особо отметить, что статус «некоммерческого учреждения» предполагает независимость от государственного финансирования и соответственно большую свободу в решении организационно-творческих проблем).
Театр Фоменко и Театр Женовача предстали почти в одночасье – взлелеянные детища учителя и ученика.
Два новых здания и два разных статуса: государственный и некоммерческий. Два театра, две личности и... удивительные переклички судеб, волнующие воображение.
Заманчиво проследить их скрещенье, поразительное созвучие и столь явное различие. Для этого так важен собеседник!
Звоню в Петербург своей знакомой Серафиме Тейх.
– Так что ж объединяет Фоменко и Женовача?
– Оба они – фавориты театральной общественности, за ними как-то закрепилось реноме страдальцев-изгнанников – одного лишили акимовского Театра Комедии, другого – на Малой Бронной.
– Но учитель этим гордится, а ученик предпочитает не напоминать публично печальный факт своей биографии.
– Сродство очевидно: в творчестве и тот и другой элитарны.
– И в чём же эта элитарность?
– Наверное, в особом вкусе к театральной форме и деталям на сцене.
– Вот потому я их так люблю! Устала от ширпотреба в искусстве, желания во что бы то ни стало всем нравиться....
– Надо бы поаккуратнее быть в формулировках: желание нравиться отнюдь не чуждо и Петру Наумовичу Фоменко.
– У него же в том кокетство, присущее всем людям театра. И потому Пётр Наумович столь обаятелен, интеллигентен.
– Женовач не менее обаятелен. А он в отличие от многих вовсе чужд какого-либо заигрывания. Что, возможно, и мешает ему быть светским (качество, необходимое в театральной среде).
– Не согласна! В нём есть свой шарм! Женовач обладает замечательным триединством: у него врождённое чувство меры, вкуса и юмора.
– Конечно, обаяние таланта сильнее любого comme il faut. И всё же на одном лишь обаянии далеко не уедешь. Нужны напор, жажда победы, стремление во что бы то ни стало во имя цели подчинить своей жёсткой воле окружающих.
– Ты хочешь сказать, что Женовач уж слишком мягок, не боец?
– За это и расплачивался он уходами (в отличие, скажем, от Товстоногова, с угрозой заявившего на сборе труппы, что он «несъедобен»).
– Быть может, это правда. Но я ненавижу агрессию, напор, сметающий всё на своём пути. И благодарна Женовачу за то, что не отнимает он у меня светлого, благородного образа Рыцаря Театра. Я всё ещё верю в сказки.
– Сказки, увы, обычно в жизни обманывают – расплата за иллюзии жестока.
– Женовач прекрасно это понимает, различая иллюзии и идеалы. Почти во всех своих спектаклях он размышляет на эту тему – юношеские идеалы дают силу героям в «Мальчиках» и в «Правда хорошо, а счастье лучше», делают нелепыми мнимого больного Аргона и Чацкого; разрушают в «Пучине»...
– «Каждый пишет, как он дышит». Женовач – не стараясь угодить. А вот его учитель Фоменко, бросавший когда-то насмешливый вызов приспособленчеству, скепсису и цинизму своими спектаклями на Таганке и в Театре Комедии, сегодня уж совсем иной: иронизирует над всем и вся – его насмешка тщательно скрыта, но я всегда её ощущаю, хотя другие видят в нём нежнейшее умиление человеком.
– Он так устал!
– Зачем насмешничать, взамен не предлагая ничего?! По признаку ума и тайного превосходства? Мне когда-то объясняли, что «юмор зиждится ни любовании, а ирония – на отрицании». Сегодня ирония, разъедающая, желчная, напрочь вытеснила юмор, созидающий гармонию. Вопреки моде спектаклям Женовача, даже самым трагическим, присущ юмор, нынешним же постановкам Фоменко – ирония.
– Быть может, это свойство всех итогов? Ведь был же у Фоменко фильм «На всю оставшуюся жизнь», тему которого продолжил горький, отчаянный «Тёркин на том свете» А. Твардовского в ленинградском Театре Комедии!
– Тогда куда же движется Женовач? Он-то взял у своего учителя многое.
– Взял лучшее: во времена клипового сознания – ведомую значимость слова, унаследовал верность психологическому театру, где всё, даже в самой затейливой режиссёрской конструкции, подчинено актёру. Для него неприемлема чернуха.
– В своей приверженности классике учитель и ученик вызывающе немодны. Не отстают ли они от времени? Ведь самое простое – опираться на прошлое, проверенное опытом других, а надо двигаться дальше – без современности на сцене этого не сделать.
– Не соглашусь никогда! Потому классика и стала таковой, что позволяет всякий раз заново открывать себя и мир.
– Чтобы это открытие состоялось на сцене, просто необходимы современные средства выражения, которые и привносит новая драматургия.
– Фоменко и Женовач это хорошо понимают, вот потому у них ставит спектакли Евгений Каменькович, представляя наших современников в обоих театрах.
– Причём современники эти вечно молоды! Ни Фоменко, ни Женовач никак не желают видеть своих питомцев повзрослевшими, предлагая тем самым быть снисходительнее к их героям, не судить слишком строго за результаты жизненных экзаменов.
– Испытание молодостью – самое жестокое. Все мы по юности жестоки в своём максимализме. И бесконечно уязвимы в одиночестве. Вход в мир взрослых отношений всегда трагичен.
– Тем не менее в нашем случае учитель и ученик Фоменко и Женовач дают повод для оптимизма: открылись два театра – движение продолжается. Скрещенье и параллели судеб дают богатую пищу для споров и раздумий.
– Как говаривал персонаж из маленьких комедий И.С. Тургенева, поставленных Женовачем, «абсолютно с тобой согласна, душа моя».
Международный день театра, отмечаемый 27 марта вот уже в 48-й раз, является, на наш взгляд, более чем достаточным поводом к тому, чтобы материалы, посвящённые этому виду искусств, не были ограничены в этом номере «ЛГ» пространством нашей ставшей уже традиционной «Театральной площади».
А продолжение размышлений над причудливыми скрещениями театральных судеб и спектаклями, властно побуждающими к спорам, – читайте:
Был королевский спектакль...
Не такой, как все