МОСКОВСКИЙ 
ВЕСТНИК
Сколько памятников нужно городу? Москве – много. Но каких? – Вот в чём вопрос…
Дикий рынок, захвативший Россию с начала 90-х, неотделим от дикого же бескультурья, патологических форм самоутверждения, тщеславия и, само собой разумеется, наживы. В те годы созидалась на глазах изумлённых соотечественников и иностранцев некая обновлённая Москва, которая прорастала диковинными домами с пентхаусами (рассчитанными не на людей с обычным достатком), ресторанами с кухнями всех стран (не для обыкновенных кошельков), игорными домами и казино, которым мог позавидовать сам Лас-Вегас, куда наши музейщики готовились, согнувшись в три погибели, вывозить эрмитажные картины (само собой разумеется, исключительно в просветительских целях).
Первым всплеском скульптурной эпидемии в Москве стал Пётр Первый. Тот, что на Болоте. Так испокон веков назывался в старой столице район, над которым он вознёсся. Натуралистически бытовой царь (злые языки усматривали в нём наспех переделанного Колумба) возвышался именно там, откуда бежал на берега Белого, Азовского, Балтийского морей, чтобы создавать Русский флот. Впрочем, Москве он был обязан первым плаванием на крохотном «карбузе» по глади водоёма в висячих теремных садах Кремля, первым ощущением воды под днищем на Красном пруду, в Измайлове, а затем в Переславле.
Выбранное для самодержца престижное место имело и для него самого и для всех поколений москвичей совсем иной смысл – богатейшие царские сады, место празднования пеших военных «викторий», расстановки первых для москвичей «оказ» – огромных панно с изображением боев Русской армии в последние годы XVII века.
А впереди маячила целая череда подобных сооружений. И тогда в городской думе ради профилактики этих аномальных явлений возникла Комиссия по монументальному искусству. Без права решающего голоса. Тем более без права вето. Но – с обязательным обсуждением её членами всех предлагаемых скульптурных проектов. Только и в таком варианте комиссия, составленная из 15 архитекторов, скульпторов, искусствоведов, музейщиков, показалась слишком независимой. Тогда каждый вывод комиссии связали необходимостью предварительного заключения, исходящего от Москомархитектуры и Комитета по культуре, которые в самой категорической форме определяли предстоящие решения. На случай, если письменное заключение представлялось недостаточным, чтобы преодолеть сопротивление комиссии, на заседания являлись «руководящие товарищи», повышавшие голос, готовые читать непокорным целые лекции о значении отдельных событий или личности в «нашей» истории.
Одно из самых острых столкновений произошло, когда решался вопрос об установлении на Болотной площади памятника всем детям, испытавшим изуверство взрослых (работа М. Шемякина). Категорически возражали москвичи, писали отрицательные заключения педиатры-психологи, родители, резко отрицательное заключение поступило и от членов комиссии, предлагающих поместить скульптуру в Музеон на Крымском Валу. Но скульптура была установлена, с редкой помпой открыта и обнесена оградой с постами постоянной охраны – видимо, от эмоций благодарных москвичей.
К тому же времени относится прецедент, резко ограничивающий даже рекомендательные функции комиссии: из-под её ведения выводятся все подарки городу Москве, принявшие скульптурную форму, кто бы и при каких обстоятельствах их ни делал (и какого художественного качества они бы ни были!) Что делать после этого с композицией «Похищение Европы», что установлена возле Киевского вокзала: сооружение её среди прочего официально объясняется тем, что «москвичей надо приучать к разным стилям в скульптуре».
И вместе с тем за Комиссией по монументальному искусству сохраняется уникальная функция – быть полем подлинной, ничем не ограниченной демократии. В неё может обратиться каждый москвич и немосквич, и его предложение будет поставлено на обсуждение со всей серьёзностью – с обязательным высказыванием по поводу каждого члена комиссии, голосованием и уважительным ответом тому, от кого это предложение поступило.
Иногда это приносит свои положительные результаты.
Вспомним «эпопею» на Патриарших прудах, которые были приговорены к уничтожению ради установления некой скульптурной композиции и ко всему прочему подземной автостоянки под прудом. Приведу отрывок из письма москвичей, под которым – сотни подписей: «Мы считаем недопустимым грубое проталкивание келейно принятого проекта, несогласованного с Комиссией по монументальному искусству Мосгордумы… Проект Рукавишникова и Шарова художественно совершенно неприемлем. А возведение фигуры Иисуса Христа в виде булгаковского Иешуа, ступающего «по воде яко посуху», просто кощунство. Совершенно безумна идея устройства автостоянки под Патриаршими прудами. Любому специалисту очевидно, что её реализация возможна только путём уничтожения прудов как памятника природы и ландшафтной архитектуры и замены их муляжем в виде плёнки воды над подземным паркингом. Что, московскому правительству больше не на что тратить деньги?» Решение комиссии только тогда обрело силу, когда к нему присоединилась достаточно мощная волна поддержки в средствах массовой информации и, может быть, главное – многомесячные круглосуточные дежурства москвичей около любимого уголка столицы.
И немного статистики. Ежемесячные (за исключением каникул) заседания Комиссии по монументальному искусству. В повестке дня около десяти, а то и шестнадцати объектов, как в приведённом ниже случае. Тогда предлагалось установить в Москве памятники Алиеву, герою киргизского эпоса «Манас», А.А. Багратиони, защитникам Верховного Совета РФ, строителям Москвы, поэту Тукаю, памятник «Свеча памяти» (неизвестному ребёнку, «погибшему от безумства взрослых»), установить памятный знак «Строителям Зеленограда», монументальную композицию «Россия» (состоящую «из дерева берёзы», сидящего «мужчины славянской внешности», стоящей женщины «типа народов Поволжья» и мальчика, черты лица которого «соединяют характерное для отца-славянина и матери-волжанки», притом «одетого, как ребёнок будущего»).
И дело здесь не в элементах фарса, а в том, что постоянно и целенаправленно размывается самый смысл памятника как некой вехи в формировании человеческого сознания и представлений, позволяющих каждому определить собственное отношение к миру, его подлинным героям и происходящему вокруг нас.
В предреволюционной Москве было три памятника, одинаково значительных для человеческого восприятия, созданных на народные средства: Минину и Пожарскому, Пушкину и Гоголю. К их появлению не была причастна ни государственная, ни городская власть. Их обсуждали на открытых конкурсах, их начинали любить ещё до появления на улицах. Народ и только народ решал, быть им или не быть. Их открытие становилось всероссийским праздником, эхо которого дошло до наших дней. И разве не великий смысл был заложен в книге с именами всех жертвователей на монумент Минину и Пожарскому – от относительно состоятельных людей до крестьянки-вдовицы из-под Читы, которая поделилась одним грошом.
Кому бы тогда пришло в голову навязывать горожанам очередной монумент (впрочем, на их же деньги!), изо дня в день оборонять его от неблагодарных зрителей и продолжать эту политику из года в год? Может быть, следует обратиться к москвичам с простым и ясным вопросом: хотят ли они, чтобы Москва по-прежнему оставалась без достойных памятников, к примеру, Салтыкову-Щедрину, Лескову, Тургеневу, предпочитая им Володю Шарапова или героев «12 стульев»?..
, профессор, доктор исторических наук, член Комиссии по монументальному искусству при Мосгордуме