Юрий Левитанский остаётся одним из последних поэтов звёздной фронтовой плеяды – его имя значится рядом с именами погибших на фронтах (М. Кульчицкий, Н. Майоров, П. Коган), умерших от ран после войны (С. Гудзенко, П. Шубин). Но в большей мере, конечно, числится в списке поэтов-фронтовиков, которые спустя десятилетия после 1945-го продолжали писать о войне, и, конечно же, не только о ней.
Поэт родился 22 января 1922 г. в Козельце, районном центре Черниговской области. Городок вроде малоизвестный, однако там стоит шедевр православной храмовой архитектуры – собор Рождества Пресвятой Богородицы, немалой красоты сооружение, построенное Разумовскими. А неподалёку от Козельца, в четырёх километрах, к слову, находится село Данёвка, где располагается Свято-Георгиевский монастырь, в котором ныне хранится чудотворная Богородичная икона «Аз есмь с вами и никтоже на вы». В военные годы этот список был ещё в России, а не на Украине. Кто знает, может, его далёкий отсвет спас в битвах Великой Отечественной и Юрия Левитанского, чтобы этот молодой человек из еврейской семьи, в которой ни мать, ни отец не знали идиша, сказал свои слова в русской поэзии. В том числе и о той войне:
Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землёй, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
Вскоре после рождения сына семья переехала в Киев, а затем в Сталино, ныне Донецк. Окончив школу, Юрий отправился в Москву, поступил в Институт философии, литературы и истории, откуда и ушёл рядовым добровольцем на фронт в 1941 г. Но Украина эпизодически возвращалась в его жизнь. Одно из первых публичных выступлений поэта перед большой аудиторией состоялось в Харькове, в Центральном лектории, в 1961 г. Мне довелось послушать Юрия Левитанского и пообщаться с ним в начале 1980-х, во время заседания литературной студии Харьковского дворца культуры строителей, из которой впоследствии вышло несколько профессиональных поэтов. Юрий Давидович был для нас тогда одним из кумиров, и внимали мы ему трепетно. Свою курительную трубку он из рук не выпускал, но во время беседы, кажется, не курил. Захотел послушать стихи студийцев, мы ему почитали, отчего-то его тронули строки молодого автора, писавшего на украинском языке (в нашей студии такой был один) – быть может, в нём аукнулись детские и ученические годы. А годом-двумя раньше приезжал в Харьков и читал целый зимний вечер со сцены Дворца студентов политехнического института свои стихи поэт-фронтовик Давид Самойлов.
Я благодарен судьбе за выпавшую возможность живьём послушать голоса русских поэтов фронтового поколения, чьи сочинения люблю до сих пор, чьи строки стали неотменимой частью меня самого.
Левитанский утверждал: «Я это всё почти забыл. Я это всё хочу забыть», но дальше – пуще и больнее: «Я не участвую в войне – она участвует во мне. И отблеск Вечного огня дрожит на скулах у меня». Избавиться от войны, которая кинолентой памяти крутится и крутится внутри («Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино…»), похоже, невозможно. Даже если пытаться отторгнуть её тягостные наваждения с помощью заклинаний:
Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я всё забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолёт.
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд –
я в нём, как мушка в янтаре.)
Левитанский с 1943 г. служил фронтовым корреспондентом, офицером. Но известен интересный факт его службы рядовым бойцом: он был вторым номером в пулемётном расчёте с Семёном Гудзенко, земляком-киевлянином. Потом, после ранней послевоенной смерти товарища, Левитанский напишет в стихотворении «Памяти ровесника» с эпиграфом из Гудзенко «Мы не от старости умрём – от старых ран умрём…»:
Сколько в мире холмов!
Как надгробные надписи скупы.
Это скорбные вехи
пути моего поколенья.
Я иду между ними.
До крови закушены губы.
Я на миг
у могилы твоей
становлюсь на колени.
Биографическая справка добавляет, что после капитуляции Германии Ю. Левитанский участвовал в боевых действиях в Маньчжурии. За время воинской службы был награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», двумя медалями Монголии. Демобилизовался из армии в 1947 г. Понятно, почему первый сборник его стихов назывался «Солдатская дорога»; он вышел в 1948 г., когда молодому поэту было двадцать шесть лет. Рано? Но это возраст гибели Лермонтова.
Левитанский – поэт, выписавшийся в мастера преимущественно к поздним своим сборникам «Кинематограф» (1970), «День такой-то» (1976), «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981). За последнюю прижизненную книгу «Белые стихи» (1991) поэт был удостоен Государственной премии Российской Федерации – в 1994 г. Но знаком он широкому читателю-зрителю-слушателю прежде всего по романсам, прозвучавшим в кино. В первую очередь вспоминают «Диалог у новогодней ёлки»:
– Что происходит на свете? – А просто
зима.
– Просто зима, полагаете вы? – Полагаю.
Неповторимость индивидуальной интонации, которую Юрию Левитанскому удалось обрести, даётся не каждому стихотворцу. В общем-то, это нечастый случай – столь позднего оформления дара. (Правда, сделано наблюдение, что, например, Гёте лучшие свои сочинения создал уже после 50 лет.) Мысль Ю. Левитанского всё же весьма необыденна: «…Я убеждён: старость – самое подходящее время для поэзии, и фактически всю поэзию XX века, лучшие её образцы сделали старики. Правда, в старости делать поэзию довольно трудно… Сердце не выдерживает».
Быть может, в дерзновениях стихотворцу Левитанскому помогала и его поздняя любовь: когда ему было 63 года, он женился на 19-летней. Но творческая дерзость Юрия Давидовича несомненна: такого обилия глаголов, тем более поставленных в рискованнейшие рифмующиеся позиции, не сыщешь ни у кого в русской поэзии ХХ в. Всё поэтическое письмо Ю. Левитанского озарено таким светом любви и, если угодно, исполнением поручения павших соратников, что автор, ничтоже сумняшеся, рифмует невозможное: «сошёл – пошёл», «могу – бегу», как в «Сне об уходящем поезде»:
Один и тот же сон мне повторяться стал.
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушёл,
а скорый поезд мой пошёл, пошёл, пошёл,
И я хочу бежать за ним, и не могу,
и чувствую сквозь сон, что всё-таки бегу.
Он немало усилий отдал переводам, с середины 1950-х переводил поэзию армян, молдаван, прибалтов. Его переводы произведений поэтов Восточной Европы даже составили антологию «От Мая до Мая» (1975). Он также блестящий мастер поэтической пародии. В 1978 г. Левитанский выпустил книжку «Сюжет с вариантами», в которой на сюжет известной детской считалочки «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять» блистательно и остроумно высказался в стилистике известных советских поэтов. Виртуозность работы такова, что Левитанский стал сразу считаться корифеем жанра.
В новейшую эпоху поэт посчитал нужным открыто высказываться по вопросам политики. Ещё в советское время он одним из первых подписал письмо в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского (вообще таких защитных писем Левитанский подписал немало). И вот, по иронии судьбы, именно Синявский, а также прозаик, диссидент В. Максимов призвали в 1993 г. Б. Ельцина подать в отставку с поста Президента России после расстрела парламента. Ирония тут заключается в том, что как раз Левитанский (как и его друг Б. Окуджава и ещё ряд известных российских литераторов) подписал известное обращение к Ельцину – так называемое «Письмо 42-х». Разумеется, всяк волен исповедовать любые политические убеждения. Однако в данном случае принять это мешают два «но». Первое: авторы письма призвали главу государства к решительной расправе – без суда и следствия! – над политическими оппонентами. И второе: призывы эти, бродившие в умах «гуманистической либеральной интеллигенции», увенчались трагическим результатом.
Неадекватность той власти Юрий Левитанский всё-таки почувствовал. В 1995-м, в год начала чеченской кампании, на церемонии вручения Государственной премии России поэт обратился к Ельцину с призывом прекратить войну в Чечне: «…Наверное, я должен был бы выразить благодарность также и власти, но с нею, с властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова её, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно всё то, что связано с войной в Чечне, – мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, – эта мысль для меня воистину невыносима. За моими плечами четыре года той большой войны, и ещё маленькая война с японцами, и ещё многое другое – думаю, что я имею право сказать об этом…» На круглом столе московской интеллигенции, проходившем в мэрии, он вновь вернулся к этой теме, и сердце не выдержало накала эмоций…
* * *
Левитанский, как и всякий поэт, прежде и более всего писал о неуловимом, недостижимом, несказáнном, о том, что можно внешне попытаться назвать, но нельзя определить и удержать:
Ветка вереска, чёрная трубочка,
синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать,
да не мог.
Ах, мотивчик, шарманка, воробышек,
жёлтый скворец –
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.
Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни
слова.
Дрова жизни догорели, в этом – земная правда. Но слова Юрия Левитанского – остались. И памятны нам спустя полтора десятка лет после кончины поэта. Это уже большой срок, дающий основание надеяться, что стихи его пребудут в людской памяти ещё немалое время. Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь. / А словам ещё больно, словам ещё хочется петь.
Ю. Левитанский стоит в одном ряду с А. Тарковским, Д. Самойловым, Б. Слуцким, А. Межировым. Знаю твёрдо, что Тарковского, потерявшего ногу после боёв под Великими Луками, помнят на его родине в Елисаветграде (ныне Кировоград, областной центр на Украине). А вот помнят ли о своём земляке Левитанском в Козельце?
, ХАРЬКОВ