Тем же, чем цвет (краска) для живописца, звук для композитора, тем же, чем объём и пространство являются для скульптора и архитектора, – тем же самым является для писателя слово.
Но слово богаче.
Слово содержит в себе не только элементы цвета, ритма, звука, пространства и времени, слово не только является образом (ибо бывает слово – образ), но слово прежде всего есть мысль. И это – главное.
Вот почему любовь к слову – необходимое качество, без которого писатель становится ремесленником. Вот почему писатель должен любить слово. В особенности же это относится к нам, писателям советским, современникам и участникам истории, величайшей в истории человечества…
Слово стоит в своём смысловом ряду. Вынутое из этого смыслового ряда и механически пересаженное в другой смысловой ряд, оно тускнеет. Бриллиант превращается в булыжник. Зелёный росток засыхает. Слово засыхает, превращается в мёртвый штамп, в равнодушную отписку.
Например, для того чтобы изобразить широту, простор и могущество нашей родины, Пушкин писал:
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясённого Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?
Это было прекрасно, ново и точно. Здесь каждое слово, каждый эпитет несли громадную смысловую нагрузку. Здесь противопоставление хладных финских скал и пламенной Колхиды и потрясённого Кремля и стен недвижного Китая вызывало не только восхищение стихотворной формой, было не только игрой гениального пера, но ставило также наглядную географическую перспективу, вызывало исторические, политические ассоциации, будило мысль.
К этому же приёму географического противопоставления часто прибегают современные поэты, желающие наглядно показать широту нашей родины. Любят писать: «…от полюса до тропиков, от Ленинграда до Владивостока, от Белого моря до Чёрного» и т.д. Получается сухо, формально, неинтересно, а главное пусто. Система образов, пересаженных механически на другую почву, становится отпиской, ремесленной копией. Это происходит потому, что литературная форма заимствована. Литературную форму нельзя заимствовать. Её надо рождать.
Много ремесленного, штампованного проникает в нашу литературу, потому что не всегда писатель любит слово, работает над формой.
Каждое слово у писателя несёт громадную смысловую нагрузку. Слово не может быть поставлено так себе, для заполнения ритмической пустоты, для «количества». Слово не может вколачиваться в художественную ткань «на затычку». Как будто бы это общеизвестно и не требует обсуждения. Однако на днях я прочёл высказывание Г. Шенгели в «послесловии переводчика» к первому тому поэм Байрона (Государственное издательство «Художественная литература», Москва, 1940 год).
«…Как поэт, я хорошо знаю, что в любом отрывке есть иерархия (курсив мой. – Г.Ш.) образов, что одни – абсолютно необходимы, другие – существенны, третьи – довольно случайны, четвёртые – поставлены «на затычку»...»
Оказывается, среди наших писателей ещё широко распространено пренебрежительное отношение к вопросам стиля, оказывается, пропагандируются всяческие смехотворные «теории затычки». И это нетерпимо. Нельзя нищей, анемичной, эпигонской кистью изображать людей и характеры нашей эпохи.
Получается конфуз.
Слово надо любить. Над стилем надо работать.
Валентин Катаев
1940, № 48