Замечательному писателю и редактору спецпроектов «ЛГ» Алесю КОЖЕДУБУ исполнилось 60 лет. Мы любим и уважаем нашего коллегу и друга, поздравляем его и желаем всего, что полагается желать юбиляру. Надеемся, читатели присоединятся к нам.
В нижний буфет Центрального дома литераторов обычно я захаживал после работы. К этому времени там уже сбивались компании потрёпанных литераторов, которые распивали из-под полы принесённую водку, громко переругивались между собой и иногда дрались. Но тем не менее выпить рюмку-другую там было можно.
В этот раз я зашёл туда в обеденный перерыв. Стояла вторая половина августа, на улицах было жарко и душно, и кондиционер в буфете манил не меньше холодной рюмки водки.
За столиком в левом углу я увидел собратьев по перу Григория и Алексея.
– Что это вы спозаранку? – спросил я, подсаживаясь к ним.
– Тебя ждём, – хмыкнул Григорий.
– А я в отпуске, – сказал Алексей. – Послезавтра уезжаю.
– На море?
– На родину, – вздохнул Алексей. – Мать плоха.
Я взял три рюмки водки и бутерброды с ветчиной и сыром.
– Надо же – ни одного посетителя, – сказал я. – Даже Машкуты нет.
– Ещё не проспался, – посмотрел на дверь Григорий. – Вчера его опять вывели.
– С мордобитием?
– Его даже бить противно! – брезгливо поморщился Гриша.
Пьяный Машкута как-то назвал Григория «прозаиком-импотентом», и тот, конечно, обиделся.
– А ведь когда-то хороший писатель был, – сказал я.
– Это миф, им же и сотворённый, – фыркнул Гриша. – Не был он хорошим писателем.
Алексей пожал плечами. Как критик, он старался соблюдать хотя бы видимость объективности.
– Время расставит всех по ранжиру, – сказал я.
В дверях появилась Екатерина. «Не может быть», – сказал я себе и помотал головой. Однако видение не пропало. Наоборот, оно бодро направилось к нам.
Екатерина была потрясающая девушка. Кроме немногословности она обладала удивительно ровными и длинными ногами. Даже трезвый я не мог отвести от них глаз.
Я вскочил и помог даме сесть.
– Пиво, водка, коньяк? – шепнул я в маленькое ушко.
– Кофе, – улыбнулась она.
Я послушно принёс кофе.
– За луч света в тёмном царстве! – поднял я рюмку.
– Какой ещё луч? – покосился на меня Григорий.
– На улице дождь, грязь, холод, настоящее тёмное царство, – стал я ему объяснять, – и тут является Катерина со своими ногами. Взгляни, эти ноги разве не луч?
– Ноги как ноги, – посмотрел под стол Гриша. – Вот если бы потрогать…
– Трогать нельзя, – погрозил я ему пальцем.
– А ты испроси разрешения, – посоветовал Алексей.
– Девушка, можно потрогать вас за коленку? – галантно наклонился к ней Алексей.
Екатерина пожала плечами.
– Можно, – удовлетворённо усмехнулся Алексей.
Гриша осторожно положил руку на круглое колено девушки.
– Хорошие ноги, – кивнул он и убрал руку. – Луч.
«А вот мне ни разу не довелось потрогать, – позавидовал я. – Наверное, не так просил».
– Вы не просили, – сказала Катя и поправила юбку.
– Об этом не просят, – вздохнул я. – Но не будем о грустном. Почему ты ещё в Москве?
– Завтра улетаю, – улыбнулась она уголками губ.
– Какое из морей?
– Средиземное.
Екатерина работала редактором в одном из крупных издательств и вполне могла позволить себе отдых в хорошем месте. Но в данном случае, видимо, речь шла о спонсоре.
– Канны? – посмотрел я на неё.
– Сан-Тропе.
– Отель в первой линии?
– Конечно.
– Вы на каком языке говорите? – спросил Григорий. – Ни черта не понимаю.
– Тебе и не надо понимать, – откинулся я на спинку стула. – Вот был я недавно в Геленджике…
Я запнулся, потому что именно в этот момент в буфет вошла троица. И я сразу почувствовал, что сейчас что-то произойдёт.
Троица направилась к ближайшему от нас столику и по-хозяйски расположилась за ним.
– Не возражаете? – с едва уловимым акцентом обратился ко мне лощёный господин лет сорока, вероятно, старший в этой компании.
Я пожал плечами. В нижнем буфете не было принято спрашивать разрешение. Катина коленка являлась тем самым исключением, которое подтверждает правило.
– А я никому ничего не разрешала! – дёрнула плечиком Екатерина, и это было не похоже на неё.
– Ладно-ладно, – погладил я её по руке. – Мы пошутили.
– Давненько я не бывал здесь, – сказал господин, оглядываясь по сторонам. – Абсолютно ничего не изменилось.
– В буфете водка дрянная, – поморщился белобрысый молодой человек с брюшком, – да ещё разбавленная.
«Рая действительно разбавляет, – усмехнулся я, – но только перед закрытием».
– Мы водку пить не станем, – неизвестно откуда в руках господина появилась большая глиняная бутылка. – Ничего не имеете против рижского бальзама?
«Как это я сразу не догадался? – с облегчением подумал я. – Такой акцент бывает только у русских из Прибалтики. Водка, разбавленная бальзамом, в Риге называется «кристап».
– Мы никогда ничего не разбавляем, – со стуком поставил на стол бутылку господин. – Вы не против, если мы соединим наши столы?
Второй его спутник, хмурый верзила, очень ловко сдвинул столы, не задев никого из нас.
– Я ухожу, – легко поднялась Катерина, ещё раз продемонстрировав свои изумительные ноги.
Странно, но на них смотрел один я. Григорий, прищурив глаз, приглядывался к бутылке. Алексей следил за манипуляциями верзилы. Лощёный и вовсе отворотился к стене.
– И что ты всё торопишься, – вздохнул я. – Русская женщина должна быть степенной.
– И дородной, – показала мне язык Катерина. – Приятных развлечений.
Я проследил взглядом, как она шла, помахивая сумкой и покачивая бёдрами.
– Сегодня женщины нам не нужны, – сказал господин, придвигаясь вместе со стулом к столу и беря в руки бутылку. – Сегодня мы будем говорить о литературе.
«О литературе как раз лучше беседовать в присутствии женщин, – подумал я. – И желательно хорошеньких».
– Это распространённое заблуждение, – взглянул на меня господин. – Женщины отвлекают от главного.
– И что же главное? – попытался я поймать его плавающий взгляд.
– Главное – это разомлевшая Москва в августе. Мысли о хлебе насущном. Предстоящий отдых в Крыму. Кстати, он пройдёт хорошо, вы останетесь довольны.
– Спасибо.
Я отметил про себя, что ничему не удивлюсь. Червячок тревоги, обычно просыпающийся в любой незнакомой ситуации, безмятежно дремал.
– А что это за бальзам, которого я не знаю? – спросил Григорий. – Как он называется?
– Это очень редкий бальзам, – усмехнулся господин. – Знать его вы не можете, ибо никто из москвичей его никогда не пил. Фридрих, сколько ему лет?
– Сто, – сказал Фридрих, составляя кофейные чашки одна к одной, как пирамиду в бильярде. – А то и все двести. Мы его у одного курфюрста одолжили. Или он не курфюрст?
– Что ты людям голову морочишь? – осклабился господин. – Налей.
– Может, рюмки принести? – сказал я. – Из чашек неудобно.
– Этот бальзам удобно из любой посуды, – повернулся ко мне господин. – Но вы не бойтесь, он настоящий.
Фридрих разлил по чашкам тёмную маслянистую жидкость.
– Прошу отведать, – взял в руки чашку господин. – Николаус, тебе пока нельзя.
Верзила с отсутствующим видом стал изучать потолок. Странно, но в этой компании мне он был симпатичнее остальных. Впрочем, Фридрих тоже не вызывал опасений.
– Здоровье господ писателей!
Лощёный медленно выпил чашку до дна.
«Как же его зовут?» – подумал я, делая глоток.
Бальзам действительно был отменный. Защипало в горле, одеревенел язык, в нос шибанул запах луговых трав, приятно закружилась голова.
– Хорош? – заглянул мне в лицо Лощёный.
«Да у него разные глаза!» – изумился я.
– Это зависит от освещения, – сказал Лощёный. – Но не будем отвлекаться. Итак, о чём вы пишете, господа? Вот вы, например?
Лощёный повернулся к Григорию.
– Обо всём, – сказал Гриша.
И он абсолютно не врал. Григорий действительно писал обо всём. Он был уникум в полном смысле этого слова. Во-первых, Гриша запоминал всё, о чём читал. Во-вторых, прочитывал он в среднем две книги в день. И если ты в разговоре упоминал, например, китайскую династию Хань, Мин или Цинь, Гриша называл годы правления императоров из этой династии и причины, из-за которых она погибла. Так же легко он рассуждал о разрушении Иерусалима, походах викингов, стволовых клетках и мормонских сектах. К последним он проявлял особый интерес. По его мнению, наступала эра мормонского владычества на земле.
– Из-за многожёнства? – спросил я, когда Гриша рассказал мне об этом.
– В том числе, – кивнул он.
Лощёный, однако, об уникальности Гриши ничего не знал.
– Писать обо всём, – усмехнулся он, – значит, писать ни о чём.
– Поэтому, наверное, меня и читают, – пожал плечами Гриша. – У меня больше двадцати книг.
– И все они будут востребованы потомками?
– Об этом, к сожалению, никого не спросишь, – засмеялся Алексей.
Его чашка давно была пуста, и он не возражал бы, если бы её снова наполнили.
– Налей, – разрешил Лощёный.
Белобрысый разлил по чашкам бальзам.
«Кто же они такие? – подумал я. – На писателей не похожи. Тогда почему припёрлись в Дом литератора?»
– А мы и в прошлый раз были неподалёку отсюда, – усмехнулся Лощёный. – Во всяком случае, так написал один из ваших. Как называется это место?
– Патриаршие пруды, – пробурчал верзила.
– Да, пруды, трамвай, подсолнечное масло и прочая ерунда, – поморщился, оглядываясь по сторонам, Лощёный. – Однако мы отвлеклись. Смею вас заверить, Григорий, ни одна из ваших книг интереса у потомков не вызовет.
В принципе он сказал то же самое, что и пьяный Машкута, но Гриша не обиделся. Привык, наверное.
– А моя? – вскинулся Алексей.
Его кофейная чашка опять была пуста.
– Дайте ему стакан, – распорядился Лощёный. – С вами, дорогой, дела обстоят несколько сложнее. У вас сколько книг?
– Четыре прозаических, – стал загибать пальцы Алексей, – две поэтических и две критических. Всего восемь.
Пока он считал свои книги, верзила принёс стакан. А может, он никуда и не ходил, взял стакан прямо из воздуха.
– Ничего из этого не останется, – пренебрежительно махнул рукой Лощёный, – а вот вашу диссертацию по творчеству Фиша один раз прочитают.
– Когда? – разинул рот Алексей.
– Через пятьдесят восемь лет.
– Почему её прочитают только один раз? – заносчиво спросил критик.
– Фиш очень слабый писатель, – хмыкнул Лощёный. – И вы это знаете не хуже меня. Но даже слабые писатели иногда вызывают интерес. Вот и вашим немцем заинтересуются в этом…
Лощёный заглянул в записную книжечку, которая появилась в его руках, как и стакан, неизвестно откуда.
– В Юго-Восточном штате, – прочитал он и закрыл книжечку.
– Это что же, наша земля будет поделена на штаты? – удивился Григорий. – Как Америка?
– Увы, – постучал пальцем по книжечке Лощёный. – Тринадцать штатов. Исходя, так сказать, из законов целесообразности.
«Интересно, а обо мне в этой книжечке написано?» – подумал я.
– Здесь написано обо всех, кто этого заслуживает, – повернулся ко мне Лощёный.
Я увидел, что глаза у него опять стали разными: один чёрный, второй зелёный.
– А кто у вас вместо кота? – неожиданно для себя спросил я. – Того, что в трамвае ездил?
– Кот остался дома, – ответил Лощёный. – С животными сейчас путешествовать сложно.
– Ему билет в трамвае не продают! – захихикал Фридрих.
– Трамвай, осетрина второй свежести и представление с голыми барышнями – это писательские штучки, – одёрнул его Лощёный. – Господа писатели лучше нашего знают.
– А сумасшедший дом? – хрипло спросил Алексей.
– Дома для умалишённых, к сожалению, существуют, – придвинул к нему стакан с тёмной жидкостью Лощёный.
– Да надоел мне этот бальзам!
Алексей вместе со стулом отодвинулся от стола, поднял с пола ободранную сумку, водрузил её на стол и достал початую бутылку водки.
– Кому налить? – обвёл он присутствующих грозным взглядом.
– Я по принуждению не пью, – накрыл свою чашку рукой Григорий.
Мне после бальзама водки тоже не хотелось.
– Николаус, помоги господину критику, – распорядился Лощёный.
Верзила, не вставая, взял бутылку из рук Алексея, двумя круговыми движениями раскрутил её, запрокинул голову и дугообразной струёй влил содержимое бутылки себе в рот.
– Чистая работа! – восхитился Фридрих.
– А мне? – побагровел Алексей.
– Вам мы нальём хорошую водку, – сказал Лощёный. – Какую предпочитаете: «Абсолют», «Белуга», «Смирновская»?
– «Рябчик»! – стукнул по столу кулаком Алексей.
В последнее время в московских магазинах появилась водка «Рябчик», и мы её иногда употребляли.
На столе рядом с сумкой Алексея возник налитый всклень стакан.
– «Рябчик»? – недоверчиво спросил Алексей.
– Рябчик-рябчик, – кивнул Лощёный.
Алексей осторожно взял двумя пальцами стакан, поднёс ко рту и большими глотками осушил его.
– Браво! – зааплодировали Лощёный, Фридрих и Николаус.
Мы с Гришей не хлопали, потому что знали, на что способен наш товарищ.
– А ты мог бы отличить «Рябчик» от «Абсолюта»? – наклонился ко мне Григорий.
– Нет.
– Я тоже.
– А это был и не «Рябчик», – подмигнул нам Лощёный. – Чистая сивуха.
«Не похож он на Воланда, – подумал я. – Доморощенный фокусник из Риги».
– Я бывал в тех краях, – с серьёзным видом подтвердил фокусник. – Генриха Латвийского сопровождал.
«Крестовый поход начала тринадцатого века? – вспомнил я. – Как раз Генрих и основал Ригу».
– Огнём и мечом крестили? – осведомился я. – И много народу угробили?
– Не так уж и много, – осклабился Лощёный. – Историкам свойственно преувеличивать. Но сегодня нас интересуют не историки, а писатели. Николаус, как твоё мнение?
– Писатель здесь один, но и он не Достоевский, – Николаус прикрыл ладонью зевок. – Так себе писатель. Можно даже сказать, посредственность.
Я, Григорий и Алексей переглянулись. Конечно, можно было прикинуться в стельку пьяным, ничего не видеть и не слышать, но сейчас прозвучало оскорбление в чистом виде. Во-первых, кто этот единственный писатель? Во-вторых, не Николаусу объявлять его посредственностью. И в-третьих, кто в доме хозяин?
Алексей потянулся к пустой бутылке, но её на столе уже не было. Исчезла.
– Бальзаму, немедленно налить бальзаму! – распорядился Лощёный. – Он отрезвляет.
«А ведь действительно отрезвляет, – подумал я, сделав глоток. – Но что за сволочь играет с нами в кошки-мышки? Я, положим, вполне трезв и ни на какие провокации не поддамся, а вот ребята…»
С ребятами делалось что-то непонятное. Алексей, сложив руки на животе, упёрся подбородком в грудь и уснул. С ним это бывало довольно часто. Только что разговаривал вполне здраво и убедительно, а через секунду спит, и тоже вполне правдоподобно.
Григорий ушёл к Рае за очередной чашкой кофе и застрял там. Он вообще любил общаться с народом – водителями такси, дворниками и даже полицейскими. С Раей он обсуждал политическую ситуацию в стране. Кто победит – демонстранты с Поклонной горы или Болотной площади? Рая стояла за Поклонную гору, Григорий для поддержки интриги держал сторону Болотной.
– У вас там одни олигархи! – громко сказала Рая.
– Неужели я похож на олигарха? – изумился Гриша.
– Вы не похожи, а остальные олигархи.
– «Олигархия» в переводе с греческого – это «кучка власти». У нас на Болотной никакой власти, одна кучка. Кучка протестующей интеллигенции.
– Это Собчак интеллигенция? – легла грудью на стойку Рая. – Или Немцов? Американские прихвостни!
Гриша ушёл от одних оскорблений и пришёл к другим. Но писателю того и надобно. Кстати, кого имел в виду Николаус, объявляя одного из нас посредственностью?
– Он пошутил, – потрепал меня по плечу Лощёный. – Николаус вообще шутник. Как он бутылку водки выдул?
– Классно, – согласился я. – У вас в Риге все такие?
– Я никогда не был в Риге, – отодвинулся от меня Лощёный. – Вы меня с кем-то путаете.
– Сами только что говорили о Генрихе Латвийском.
– Это они свою образованность хочут показать, – захихикал Фридрих. – Дрянь человечишко. Но и писатели, конечно, г…о.
– Не все, не все, – положил ему руку на плечо Лощёный. – И кто тебе дал право обзываться? Сейчас в Ригу отправлю.
– Не надо! – испугался Фридрих, из его глаз покатились крупные слёзы. – Я больше не буду!
«Перепились», – сказал я себе.
Я скосил глаза и стал смотреть на кончик собственного носа. Это было проверенное средство для отрезвления. На собутыльников оно тоже действовало безотказно.
– А у меня так не получается, – пожаловался Фридрих. – Мессир, я тоже хочу выглядеть идиотом!..
– Как малые дети, – вздохнул Лощёный. – Николаус, с высунутым языком ты похож на удавленника. Господам писателям можно, а тебе нельзя. Взрослый ведь человек.
Николаус принял нормальный вид. Фридрих по-прежнему сидел с перекошенной рожей.
– Налей бальзаму, – сказал Лощёный.
– Кончился, – пожал плечами Фридрих.
– Тогда водки.
– И водка кончилась.
– Водка никогда не кончается! – проснулся Алексей. – Она не может кончиться по определению. Без водки жизнь лишена смысла. Даже самого малого.
Он опять уронил голову на грудь.
– Хорошо сказал, – усмехнулся Лощёный. – Если б ещё и писал хорошо…
Я хотел сказать, что это действительно дано не каждому, но вместо этого выпрямился на стуле и троекратно перекрестился. Ей-богу, это произошло само по себе.
– До чего в вас сильны предрассудки! – посмотрел на меня Лощёный.
Вместе со стулом он отодвинулся от стола. Лицо его враз осунулось, по нему пролегли глубокие морщины, и глаза стали одинаково чёрного цвета. Я, впрочем, старался в них не смотреть.
– Как у вас пишут, в воздухе распространился сильный запах серы, и чёрные всадники унеслись вскачь по серебристой дороге к звёздам, – Лощёный тяжело вздохнул. – Никогда не пишите ерунды, милейший, это вас не оправдает перед потомками, даже если вам заплатят. Всё кончилось, Фридрих?
– Так точно, мессир.
– Тогда мы уходим. Единственное, что здесь было настоящим, это бальзам. Напиток высшего качества. А всё остальное…
В буфете вдруг погас свет, стало темно, как в склепе. Впрочем, нижний буфет и был склепом, в котором ещё можно узреть мощи странноватых субъектов, когда-то называвшихся писателями. К всегдашним запахам растворимого кофе и несвежего люля-кебаба примешался запах перегоревшей электропроводки.
Свет вспыхнул через пять минут. Троицы, конечно, в буфете уже не было.
– А где наши новые иностранцы? – Григорий вернулся от Раи с тремя рюмками водки.
– По аналогии с новыми русскими? – хмыкнул я.
– Ну да, – уселся на свой стул Григорий. – Хотя русский язык у них ещё вполне приличный. Хорошие ребята. «Рябчиком» угостили.
– Это был не «Рябчик», – сказал я.
При слове «рябчик» Алексей проснулся.
– Где я? – посмотрел он сначала на меня, затем на Григория.
– Где надо, – успокоил его Гриша.
– А латыши?
– Ушли.
– Вы помните, кого они назвали единственным настоящим писателем среди нас? – грозно вопросил Алексей.
– Конечно, – сказал я.
– Тебя через сто лет прочитает один человек, – кивнул Григорий. – Японец.
– А тебя вообще никто не прочитает.
Алексей неверной рукой взял рюмку водки, недоверчиво понюхал её и провозгласил:
– За литературу!
Мы выпили.
Я внимательно посмотрел на своих друзей. Что ж, верно сказал один из наших великих кормчих: «Других писателей у меня нет». И других товарищей тоже. Такая ли уж разница, кого из нас будут читать через сто лет? Был бы вот этот буфет на Никитской. Было бы с кем выпить рюмку. Была бы в конце концов Екатерина.
А новые иностранцы найдутся.