Из книги «Ретроман, или Роман-ретро»
Сергей МНАЦАКАНЯН
...Ещё одна противоречивая личность московского литературного ландшафта 60–80-х годов ХХ века – Владимир Цыбин. Приехал в Москву из Северного Казахстана во второй половине 50-х. Поступил в Литературный институт.
В те годы он находился под влиянием Павла Васильева – тогда почти забытого, но могучего стихотворца, тоже казахского сибиряка. И первая книга Цыбина «Родительница-степь» хранит все следы этого влияния. Потом его захватили новые, не менее сильные веяния. Был Цыбин восприимчив, стремительно вбирал в себя столичные вихри.
Когда в 1963 году у него вышла новая книга «Бессонница века», он уже сильно ушёл от того наивного и влюблённого последователя Павла Васильева, каким появился в Литинституте. В этой книге были замечательные строфы, рождённые как бы двумя разными полюсами противоречивой советской жизни – от земли и от города.
До сих пор помню, как в начале 60-х был захвачен цыбинскими ритмами, отчасти напоминающими стихи тоже молодого Вознесенского:
Под поездами скорыми
ветры трещат, как ветви…
Сердцами, как телескопами,
всматриваемся в столетье…
…Ломится мне в перепонки
мир огромный и синий…
Я до краёв переполнен
сердца взрывною силой.
Это уже был не Васильев. Разве что общее – «взрывная сила»! А рядом и в самом деле проникновенно звучали стихи о корове, той самой – из прииртышского сельского детства:
Глаза её доверчиво смотрели –
мохнатые, большие, как шмели,
и мы семьёю всей осиротели,
когда её на рынок увели…
Эти стихи цитировались, обсуждались, а главное – нравились.
Сегодня, вспоминая эстрадные празднества 60-х и переполненные Лужники, никто не вспоминает, что рядом с громкими эстрадными именами на афишах стояло «громкое» имя Владимира Цыбина. Однако достаточно скоро Владимир Цыбин отстал от этого «эшелона». Точнее, не отстал, а отошёл в сторону от эстрады в поисках своей дороги. Он углубился в переводы с языков народов СССР. Языков «братских» народов он не знал, переводил с подстрочников. Это не приносило славы, но давало связи, определённое влияние и очень даже приличные по тем временам деньги. А денег было нужно всё больше и больше.
Дело в том, что Владимир Дмитриевич Цыбин был одним из самых страстных, ненасытным в своей страсти и попросту неукротимым библиофилом. Как только он появился в столице и поступил в институт, он начал собирать свою фантастическую библиотеку. Есть такие собрания, которые входят в легенды. Одним из таких собраний была библиотека Цыбина. Не говоря о полке прижизненных изданий Пушкина, гордостью его библиотеки была коллекция редких и практически недосягаемых в те годы изданий русской философии, искоренённых, уничтоженных, конфискованных государством в 20–30-е после отплытия «философского» парохода. Конечно, сегодня этого многим не понять, особенно избалованной нынешним книжным потоком молодёжи. Но когда есть всё, цена на это всё падает… В 60–70-е годы прошлого века цена росла.
Он дружил со многими поэтами. У него были добрые отношения с Андреем Вознесенским. Они действительно поэтически были чем-то очень близки – талантом, яркостью, ещё незамутнённым восприятием мира. Немного выше я привёл цитату В. Цыбина из трогательного стихотворения о корове. Но ведь и у Вознесенского «твои зубы – смелы, в них усмешка ножа, и гудят, как шмели, золотые глаза...» Причём я уверен, что это сближение метафор – не подражание, не заимствование друг у друга, а именно яростное, подлинное ощущение мира.
Владимир Дмитриевич охотно помогал – и не только молодым. Он говорил так: «Почему бы не помочь?.. Кто «тянет», тот выбьется и будет помнить доброе, а кто не тянет – так мне это ничего и не стоило...» Конечно, такая философия не лишена цинизма, но ничего злого в ней тоже не было. Ещё он не любил похвал, и не только в личном общении, но время от времени и с трибуны говорил о том, что «похвала может быть большим оскорблением», чем критическое слово.
К сожалению, он всё больше становился общественным деятелем, литературным политиком, удачливым литератором. Писал он много, легко, но его строки уже не запоминались так, как раньше. В них сквозила тень литературных переводов. Кроме того, став председателем Творческого объединения поэтов, секретарём Московской писательской организации, он всё больше ценил возможности той власти, которые давали выборные должности. Очевидно, проснулось то, дремавшее когда-то, казацкое властолюбивое начало выходца из провинции. «Родительница-степь» и даже «Бессонница века» остались далеко позади.
А потом началась ломка советской жизни, ЦДЛ перестал быть центром писательских судеб, центростремительной силой нашего общения, и мы с ним виделись всё реже. После долгого перерыва я встретился с Владимиром Дмитриевичем на панихиде по Владимиру Соколову. Мы вышли из ЦДЛ и направились к церкви у Никитских Ворот. Здесь венчался Пушкин. Здесь должны были отпевать Владимира Николаевича.
Цыбин изменился. Он сбросил вес, и я увидел его не грузным, как в 70–80-е годы, а поджарым, костистым, его широкое лицо тоже поджалось. Он уже был немолод, что раньше не было так заметно. Мы успели переброситься с ним несколькими фразами о том, что пришло время – уходят наши друзья, поэты, с которыми в своё время мы общались чуть ли не ежедневно.
Умер Владимир Дмитриевич на семидесятом году своей яростной, переполненной «огромным и синим миром» жизни... Лето 2001 года было очень жарким. Накануне своей смерти он выпил коньяку. Вот этот коньяк и страшная душная жара подвели черту под судьбой поэта. Кто бы мог подумать ещё несколько лет назад, что из жизни уйдёт такой крепкий и неукротимый в своих страстях – в дружбе, в творчестве, в приязни и неприязни – человек. Сегодня другая жизнь и кто вспомнит Цыбина?
Но временами, когда я заглядываю в ЦДЛ, мне видится эта картина из прошлого. Владимир Цыбин стоит посредине пустого Пёстрого зала и, посматривая вокруг, покачивается. В руках у него расстёгнутый портфель из толстой кожи, из которого торчат книги и рукописи. Вокруг нет никого из тех, с кем ещё пару минут назад пил шампанское. Его все бросили. Он так и стоит до тех пор, пока кто-то не спохватывается о брошенном приятеле и не заглядывает в кафе, чтобы подхватить Володю и дотащить до выхода из ЦДЛ. И вот в темноте разворачивается случайное такси…