Рассказ
Сергей Матвеев родился в 1976 г. в Оренбурге, после окончания агропромышленного колледжа работал в селе Октябрьское трактористом, рабочим, скотником. Лауреат областного литературного конкурса имени С.Г. Аксакова
Сергей МАТВЕЕВ
На одной из немногочисленных улиц села стоит убогий домишко. Время изрядно потрепало его: передняя стена пошла пузом, и колода единственного окна, казалось, вот-вот выронит почерневшую раму с грязными, покрытыми паутиной стёклами; нижние ступеньки крыльца сгнили, из образовавшейся прорехи пробивалась лебеда.
Дед Астафий, облокотившись на некрашеный подоконник, слепо вглядывался в монотонный поток дождя. Отливая единым шумом, дробь дождевых капель глухо отдавалась по железной, проеденной ржой крыше. Вода стекала по желобкам, струилась ручьями в огород, мощным потоком пробегала по жирной земле. Через открытое окно в дом проникала прохладная сырость с улицы.
Старик тяжело вздохнул. Одиночество, словно неизлечимая болезнь, точила старика, и тоска становилась всё настойчивее, яростнее.
Вдруг кто-то прошмыгнул, прошлёпал по грязи и затих под навесом крыльца. Старая, ослепшая собака, почуяв чужака, злобно зарычала во дворе, гавкнула пару раз, давая знать о непрошеном госте хозяину. Старик насторожился и, выставив наружу голову, стараясь быть суровее, спросил:
– Кого носит в такую непогодь?
– Не дрейфь, хозяин, я ненадолго. Дождь пережду и уйду, – громко откликнулся хрипловатый голос.
Астафий повернул голову и пригляделся. Незнакомец походил на отбившегося от наседки цыплёнка: нахохлился и мелко дрожал. На плече висел тощий вещмешок. Такие «сидоры» обычно собирают в селе в армию или в тюрьму.
Старик засуетился:
– Ты чей будешь-то? Откель и куда идёшь?
– Ничей. Собственный. Домой, в Берёзовку иду.
– А кличут как? – не унимался старик. – Откуда идёшь?
– Прям допросы учиняешь, старый...
– Может, ты рецидивист беглый али умом тронутый?
– А что, похож?
– На тронутого больше. В такую непогодь безбожник на промысел не пойдёт.
Путник простодушно отозвался:
– Ну а если такой ты жалостливый, чего в дом не зовёшь? Али опасаешься?
«Нахальный тип», – подумал Астафий и отошёл от окна. Дождь не стихал, хлестал по крышам, наличникам, по стенам домов сараев... Хотя небо немного просветлело.
Старик, шаркая залатанными чёсанками, побродил по дому и вновь вернулся к окну:
– Заходи, обормот. Не то комуху подцепишь.
– Не стоит беспокоиться, хозяин.
– Чего выкобениваешься, как прынц с Ямала? Заходь, кому велено! Не то ухватом загоню.
Незнакомец хмыкнул и короткой перебежкой юркнул в калитку. Пробегая по двору мимо кучи неколотых дров, споткнулся, матерно выругался и шагнул в дом.
– Дед, ты где?
Астафий щёлкнул выключателем и принялся разглядывать гостя. С коротко стриженных волос стекала вода, одежда прилипла к плотно сбитому телу, на полу под ногами ширилась лужица. Разглядев огромные кулаки, старик удивился. Чтобы не выдать страха, по-хозяйски, хотя и с заметной дрожью в голосе рявкнул:
– Ну, чего стоишь, как засватанный? Сымай мокроту-то. Токо чувяки у порога сыми... Меня Астафием окрестили родители, а ты кто будешь?
– Володька меня звать.
– Ну-ну... – хмыкнул старик.
Володька с трудом стянул с тела одежду, повесил её на засиженную мухами проволоку рядом с печкой и присел на жёсткий диван. Кряхтя, Астафий снял с вешалки и дал гостю тулуп из плохо выделанной овчины и, совсем проникнувшись гостеприимством, коснулся самовара, тут же отдёрнул руку и предложил:
– Пей чай. Самовар, кажись, не простыл. Коврюги вот... Правда, задубели малость. Размачивай в кипяточке и ешь. Сухари вот...
Парень смиренно сел к столу и принялся жевать чёрствые коврижки, запивая их тёплой водой из самовара. Голод не тётка.
Старик сел за стол, испытывая некоторую неловкость.
– Не обессудь – заварки нет. Пенсия ныне, как дерьма у комара... Коврижки-то с прошлой ещё купил, а с этой мыла по дешёвке урвал.
Вскоре из приличия Володька засобирался.
– Ну что ж, поели-попили, пора и честь знать. Спасибо, папаша, за хлеб-соль. Пойду я.
– Куда? Ночь на дворе, дожжык льёт. Оставайся, завтра пойдёшь.
Владимир махнул рукой и согласился. Хозяин определил постояльца на диван, погасил свет, улёгся на скрипучую кровать. Оба никак не могли заснуть: молодой то и дело вставал, подходил к окну, курил.
– Чего маешься? – спросил старик.
– Да так... О жизни думаю...
– А чего о ней думать? Она, как худая бабёнка, на разные стороны виляет. Гуляет, гуляет, а потом, как дорога из села нашего, в погост упирается. С одним она долее валандается, а с другим менее... У тебя ребятишки-то есть?
– Нет. Один я... Да и иду неизвестно куда и к кому.
– Отчего так? В Берёзовку, говорил, идёшь?
– Там брат живёт с семьёй.
– Сам-то ты откудова будешь? Не может же быть, чтоб так человек жил, без прислона?
– Может, отец, может... Из тюрьмы возвращаюсь. Угадал ты давеча.
– Как же это тебя угораздило?
Володя тяжело вздохнул:
– Было, отец, было... Девять годков назад в Берёзовке. Мы жили с женой, детей не заводили, для себя жили. Там же, в Берёзовке, мои родители жили и брательник родной – Василий. Он и сейчас там живёт... Вышло так, что с одной бабой спали – свалялась она с ним, то есть с братом, жена моя. Застал их да в сердцах хорошенько помял обоих. Первый раз обошлось. Снова ловлю, снова метелю. Ну, тут тёща с брательником моим дело уголовное состряпали. И на «курорт», на девять лет... Оттрубил своё... Вот еду. А пока сидел, отец помер. За ним следом, через год, мать на тот свет ушла. Брательник к тому времени институт заочно окончил, бухгалтером в колхоз втёрся. Проворовался, конечно, дом родительский продал, чтоб тюрьмы избежать. Написал, прощенья просил, обещал возместить убытки мне... Хотя я сомневаюсь...
– Ничего он тебе, подлюга, не даст. Нашёл кого слушать! К прокурору тебе надо идти, чтоб дом разделить по совести.
– Нет, отец. Не его, волка, жалко и не бабу мою бывшую, а ребятишек их: разве они виноваты, что родители – твари? Баба-то моя, после суда надо мной, с ним сошлась, троих детей отковала... Ничего, и один не пропаду. Пусть живут и процветают. А я – к другу, есть у меня один, пристроюсь.
– Тоскливо так-то будет. Это мне, старику, одному терпимо, а ты молодой, кровь колобродит, бабу просит, небось.
– Бабу, говоришь... Нет у меня веры им. Все они одним миром мазаны.
– Оно, может, и так, но жить одному негоже. Да и люди кругом. Вот я – одинокий? Ан нет. Председатель дровишек привёз, людей обещал прислать чурбаки рубить. Вот и выходит, что не один. Одинокий, а не один. Ну ладно, горемышный, ложись.
Володя поскрипел диваном и вскоре заснул. И снилось ему: родной дом, братишка, жена, дети – всё то, что было для него так далеко.
Незаметно пролетел остаток ночи. По селу прошлись перекличкой петухи. Из-за Белокаменной горы, расталкивая лучами туман, выкатилось солнце. В воздухе пахло сыростью, смородиновым листом. В зареченской роще берёзы весело белели стройными стволами, переливались омытой дождём листвой. На нежно-голубом небе – ни облачка.
Владимир облачился в ещё влажную одежду, немного постоял, накинул на плечо вещмешок и вышел во двор. Взгляд его мельком пробежал по косому забору, по заброшенному сараю, заросшему огороду и остановился на куче поленьев, сваленных посреди двора. В одном из чурбаков торчал топор.
Астафий вышел проводить гостя. Словно отец сына в дальнюю дорогу, он перекрестил парня и напутственно сказал:
– Ну, храни тебя Господь, сынок.
Володя, в порыве нахлынувших на него чувств, хотел сказать что-то возвышенное, красивое, но вышло лишь обычное:
– Ну, бывай, отец. Даст бог, свидимся.
И тут старик предложил:
– Ты вот что, сынок... Если что там не заладится с брательником, не дури. Плюнь на всё. Возвращайся. Липовая, двенадцать – мой адрес. На работу устрою. Председатель меня шибко уважает. Что-нибудь поручит тебе. Я один живу. Сыны на войне погибли, сноха в Сибири где-то с новым мужем. Бабёнку найдёшь, без бабы крестьянину никак нельзя. И я с вами сбоку жить буду...
Владимир понимающе помолчал, крепко обнял старика и ушёл.
Астафий долго стоял в рваных калошах посреди двора. Ему страшно захотелось курить, да кисет забыл дома. Войдя в переднюю избу, старик опешил: на столе лежала пачка сигарет «Памир», три бруска хозяйственного мыла и наборный, в виде тубки, мундштук.
После ухода ночного гостя прошло часа четыре. Астафий не находил себе места. Ворчал что-то себе под нос... И вдруг до его уха донёсся стук топора и хруст ломающихся поленьев. Старик поспешил во двор, сердце его тревожно застучало: «Вернулся, вернулся, вернулся...»
– Вовка! – вырвалось у старика.
– Ты чего, дед? Ополоумел, что ли?.. Это я, Семён. Председатель прислал дрова тебе колоть, – отливая бронзовой кожей на солнце, стоял, расставив ноги на замахе, сосед Семён Кротов.