Кшиштоф Занусси в очередной раз убеждает нас в том, что жизнь – лишь смертельная болезнь, передающаяся половым путём. На этот раз в театральной форме – постановкой пьесы знаменитого провокатора Эжена Ионеско. Очередная, вот уже четвёртая подряд, премьера Театра на Таганке вносит разнообразие в премьерный репертуар этого сезона, разбавляя комедии размышлением на «единственно серьёзную» философскую тему.
Трагифарс «Король умирает» – это, как всегда бывает у Ионеско, экзистенциальное философствование на сцене, но решённое в духе Занусси, оно сделалось максимально сосредоточенным, лишившись горькой насмешливости француза. Сам Ионеско, утверждающий, что правда вымысла выше реальности, этот законченный формалист, разрушающий язык не только в лингвистическом, но и в художественном смысле этого слова, признавал свою позднюю пьесу в достаточной степени литературной. Больше не слышны со сцены многократные повторения и перечисления, девальвирующие слово, каламбуры, заставляющие зрителя порой волей-неволей прыснуть смехом, несмотря на трагичность происходящего. Увидевшая свет в феврале 1963 года пьеса сильно преобразилась в прочтении Занусси: во многом потеряна абсурдистская направленность как благодаря сокращению изначального текста, так и трактовке сценографии и костюмов, приближающей действие к нашей собственной повседневности. Кшиштоф Занусси оживляет Беранже, переодевая короля из красной мантии в современный деловой костюм, а вместо скипетра вручая ему мобильный телефон. Готический тронный зал заменяет подобие офиса. Здесь нет жанровой чистоты. Болезненно-нервозный «антитеатр» берёт себя в руки, укрощая свой порыв всё свести к пароксизму. Гротескная, почти карикатурная игра актёров заменяется глубоким драматизмом, вместо отстранения – вживание в образ, так смущавшее Ионеско. Исполняющий главную роль Валерий Золотухин признаётся, что ныряет в глубины, от которых самому страшно становится, каждый раз умирает на сцене сам за себя: ведь зритель-то пришёл посмотреть не на короля, а на Золотухина. И при всём этом трагический каркас пьесы остаётся, «онормаливаясь», так что страх смерти, пронизывающий всё существование героев, выходит из своей сказочности и нелепости прямо в зрительный зал, обретая плоть и кровь в неожиданно камерных монологах.
Казалось, что и сам Ионеско на этот раз прямолинейно воспринял поднятый вопрос, и сквозной персонаж Беранже, появлявшийся прежде в «Бескорыстном убийце», «Носороге» и «Воздушном пешеходе» как маленький, рассеянный, безвластный порой даже над своими настроениями человечек, теперь предстаёт уже совершенно лишённым комизма героем. Беранже I – устроитель государства, серьёзный деловой человек. В его руках находилась власть над народом, землёй, солнцем и стихиями, он был абсолютно уверен в себе, но и этот сильный правитель сталкивается с непреодолимым препятствием – смертью.
Собственно, эта тема и стала предметом полуторачасовой медитации героев на полупустой сцене Таганки. Из фатального несовпадения собственной королевской воли с мировой рождается трагический абсурд, вылившийся в размышления вслух. Брошенное в чужой и неприветливый мир сознание Беранже никак не может смириться с иррациональностью происходящего, бессмысленностью жизни, бесцельностью смерти. «О-о-о, зачем я родился, если родился не навсегда? Проклятые родители! Какая глупая, подлая шутка!» – вырывается у измученного короля. Экзистенциальные вопрошания ставят в тупик не только Беранже, но и зрителя. Из черноты с оттеняющим молчанием вдруг прямо в лоб произносятся отчаянные гипнотизирующие монологи короля. С последней надеждой он ищет спасения у своего народа, вглядываясь в нас с края сцены. Единственное звериное желание – желание жить, хотя бы даже с зубной болью, заставляет могущественного правителя унизиться и снизойти до толпы, ниже толпы. Но мольбы лишь отскакивают многократным эхом от холодных стен и столь же беспомощного зрителя.
Герой будто по нелепой ошибке помещён в свои обстоятельства: абсурдным кажется и его появление, и необходимость исчезнуть. Несмотря на неумолимость времени и понукаемой им судьбы, оно пусто и бессмысленно. Так что отношения символических пространства и времени в спектакле непропорциональны. Пространство хищно, оно захватывает персонажей, не отпуская короля, не позволяя решиться на фатальный выход. Пространство расширяется: от тела короля, сковавшего собственную экзистенцию, к его тронному залу со сдавливающими бетонными стенами и сужающейся перспективой, гибнущему государству к мировой материи как таковой. Чтобы выйти отсюда, нужно отрешиться от своего тела по частям. Даже жаркóе «не рекомендовано для здоровья умирающих», чтобы не возобновлять чувственную связь с предметным миром, окружающим обречённого короля.
И если пространство постоянно напоминает о своём существовании, вбирая в себя жизнь пятерых героев, присутствие времени за почти полным отсутствием действия, напротив, делается незримым. Мысли о смерти почти неподвижны на фоне смертельной тишины: музыкальный комментарий заменяет работа света. Наставляющая короля властная и настойчивая Маргарита (Любовь Селютина) – персонаж статичный, жестикуляция её сдержанна в противоположность, кстати, к взывающей к жизни Марии (Ирина Линдт), которая, развевая подолом своего роскошного кроваво-красного платья, мечется в отчаянных порывах по сцене. Всё движение жизни сведено к умиранию. Всё символическое время спектакля обращается в мифическое безначальное и бесконечное ожидание, оттягивание эсхатологического момента. Здесь не работает софизм «Пока мы есть, смерти нет, а когда есть смерть – нет нас». Королевство живёт в постоянном ожидании, присутствии смерти. Когда всему уготован один финал, поступки лишены логики и смысла, всё ненормальное давно стало нормальным, равно как и наоборот. Неважно, когда наступит конец: через сорок-пятьдесят лет, через триста лет или в конце спектакля, потому что время подвижно, оно растягивается и сжимается, так как не имеет смысла: «Пять минут назад я родился, три минуты назад – женился», – рассуждает герой Золотухина. Время неизбежно, тоталитарно и деструктивно. Его власть сильнее человека, сильнее его воли и представления, сильнее даже короля. Единственное, что дозволено человеку, – умереть достойно: от смерти, а не от страха.
Когда нам не оставили ни выбора, ни конкретного рецепта, остаётся лишь рассуждать, как всё-таки хороша злодейка жизнь, и спорить о вечных вопросах. Быть может, в этом споре что-то да родится, по крайней мере каждый зритель уйдёт из зала обременённым собственными рассуждениями о своём короле.