...Мне было лет пять-шесть, когда родители записали меня в библиотеку, первую в моей жизни. Мы жили тогда в маленьком малороссийском городе, библиотека была тоже маленькая, при клубе завода, где работал отец; считалось, что я буду брать детские книги для себя, а заодно выполнять и заказы родителей на взрослую литературу. Постепенно милые, доверчивые библиотекарши привыкли к тому, что я роюсь на всех полках и интересуюсь совсем не детским чтением. Только однажды кто-то из них спросил: «Девочка, а почему ты сама ничего не читаешь?» (Тётечкам и в голову не приходило, что все десять книг – больше за один раз не выдавали – именно я и проглатываю, что родители, к четырём годам научив меня чтению и письму, пустили дело на самотёк и что я наслаждаюсь скромной роскошью книгохранилища вольготно и фактически бесконтрольно.)
А ещё раньше (и потом через всю школу) я играла в библиотеку. Во-первых, провела инвентаризацию всех домашних книг. Их было совсем немного, едва ли набиралась сотня, считая и случайные журналы. Зато на каждом экземпляре, как и положено, проставила инвентарные номера (разворот титула, семнадцатая и последняя страницы), соорудила из тетрадных листков кармашки и приклеила их изнутри обложек, завела самодельные карточки, которые вставлялись в кармашки и регистрировали книговыдачу. Но вот читательские формуляры у меня были самые настоящие, из клубной библиотеки: мне отдавали испорченные, и я тут же пускала их в дело. Никаких читателей, правда, у меня не было, я очень страдала из-за деЗфицита реальных фамилий, поэтому на формулярах появлялись имена личностей, о которых я слышала только по радио, например, Хрущёв Никита Сергеевич: он «читал» у меня басни Крылова и коричневого папиного Маркса.
Потом были школьная и институтская библиотеки, где, уже не прячась за спины родителей, я имела свой законный читательский статус. Студенткой узнала о существовании межбиблиотечного абонемента: заказанные книги приходили в нашу глухомань через месяц-другой из Киева, Москвы, Ленинграда, и я пристально разглядывала библиотечные печати, пометы, надписи. Порой на присланных книгах случались экслибрисы, которые будоражили воображение, раскрывая неведомые красоты книжного дела, намекая на былое существование богатых частных библиотек и их счастливых владельцев. Они казались мне небожителями...
Став московской аспиранткой-филологиней, я получила право пользоваться читальными залами главной библиотеки страны – Ленинки. Но сказать «пользоваться» – это в моём случае ничего не сказать. Из общежития на Войковской, а потом из съёмной комнаты на Кропоткинской я приезжала к открытию, к девяти часам утра, и успевала занять самое удобное место в зале ‹ 3 – по левому краю, вблизи открытых полок с Брокгаузом и Ефроном, где стояли также и другие словари. Здесь, в благословенном Третьем зале, мирно протекала моя жизнь, и я считала, что это лучший из возможных уделов. «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти!» – говорит у Достоевского бедолага Мармеладов; в этом смысле Ленинка была местом надёжным, круглогодичным, где никогда не брали денег за вход, где можно было сидеть до закрытия, то есть до десяти часов вечера (теперь только до восьми), расположившись за столом с индивидуальной включённой настольной лампой, полочками и антресолями, создававшими иллюзию приватного существования.
Мне повезло, и, защитив докторскую, я возросла до профессорского зала (Первого), с отдельным столом и неограниченным числом разрешённых заказов, а потом даже и до абонемента. Жизнь, как говорится, удалась, выходили в свет уже мои книги, библиотекарши Ленинки и на выдаче, и в справочных отделах были, как правило, терпеливы и дружелюбны; они охотно оказывали первую помощь, когда поиски нужных материалов заходили в тупик.
А я скоро снова приду в Ленинку, чтобы пуститься в новое плавание. Привет тебе, Библиотека!