По произведениям Н.В. Гоголя: «Шинель», «Игроки», «Женитьба», «Коляска», «Сорочинская ярмарка», «Ревизор» в Камерном музыкальном театре под руководством Б.А. Покровского поставлены оперы. Однако ближайшее представление оперы «Нос» – той самой легендарной, которая более 30 лет назад ошеломила публику, всё-таки требует особого внимания.
Юбилей – 350-й спектакль! Мы поспешили к Борису ПОКРОВСКОМУ выяснить: в чём же феномен долгожительства «Носа»?
– Борис Александрович, что явилось для вас в своё время при обращении к этому названию главной побудительной причиной? Музыка Шостаковича? Или литературный первоисточник?
– Прежде всего хотелось найти что-нибудь оригинальное, чтобы название было незнакомо. И когда я встретился с этим произведением, то сразу подумал: вот что должно привлечь внимание – и по названию, и по музыке. Так что в основе моё желание быть оригинальным – это детское чувство. При этом музыка Шостаковича поначалу меня увлекла больше, чем сам Гоголь.
– И вы как режиссёр искали свою трактовку…
– Мне не нужны были никакие трактовки – Шостакович их уже за меня сделал. Он казался мне непохожим на всё другое. Может быть, ещё и потому, что наш Камерный театр в 70-е годы только начинал проявлять себя.
– У вас ведь хотели перехватить инициативу: опера «Нос» планировалась быть представленной публике в Колонном зале Дома союзов в концертном исполнении.
– В то время каждый режиссёр хотел за Шостаковича схватиться, ибо он приносил успех. Щекотало нервы: он же был почти запрещён! И считалось, что если кто взялся за Шостаковича – значит, смелый человек. На первых порах надо было говорить не столько о его музыке, сколько о значимости его положения как композитора, который не совсем запрещён, но и не рекомендован. Вот такая пикантная была ситуация. Наш театр занимался этими опасными делами.
– Вы полагали, что это был риск?
– Конечно, был. Многие не советовали мне за эту постановку браться.
– По прошествии времени у некоторых режиссёров, что называется, «чешутся руки»: возникает желание подкорректировать, подправить оригинал, сообразуясь с современными вкусами и задачами. Известно, что вы, Борис Александрович, не жалуете подобные изыски.
– Вы правы. Практика моя как режиссёра со стороны может примитивно выглядеть: когда впервые раскрываю партитуру, начинаю серьёзно её изучать, потом претворяю на сцене. Но постепенно музыкальный характер произведения захватывает меня своими правами на особое положение. После постановки я редко что-то меняю. Может быть, это мой просчёт. Мне кажется, постулат театра – в его утверждении своей правоты, в утверждении музыки и исполнителей, что должно становиться привычным и родным. Хорошо ли это – в данном случае для Гоголя? Не знаю. Режиссёр отвечает за то, что он уже сделал, – вот и всё! Подвергать же критике и изменять свою работу не в моих правилах. Тем более если актёры берут за душу зрителя за счёт своей актёрской природы, темперамента. Тогда спектакль становится действительно событием, ибо близок к жизни, какой бы она ни была.
– «Этими спектаклями мы создали национальное искусство». Я цитирую ваше, Борис Александрович, высказывание по поводу гоголевских спектаклей Камерного театра из книги воспоминаний «Что, для чего и как?». Согласитесь, в год преддверия 200-летнего юбилея Н.В. Гоголя они звучат по-особому.
– Постановкой «Носа» и другими произведениями Гоголя (а на нашей сцене поставлено уже семь спектаклей) мы утвердили своё отношение к великому классику. Мы его с детства полюбили. Но каждое произведение было близко нам по-разному. Одно раннее, другое позднее. Всё зависит от литературных ассоциаций. «Нос» в оперной трактовке – это не совсем Гоголь. Это Гоголь по Шостаковичу. «Нос» мы показывали во многих странах: в Японии, Аргентине, Чили, Бразилии, в большинстве европейских стран. И везде большой успех! Я думаю, причина в соединении двух гениев – Гоголя и Шостаковича. Тому подтверждение – 350-й спектакль, который мы играем сегодня!
Беседу вёл