Припоминаю время, когда Тургенев был у англичан – мужчин и женщин, читающих иностранную литературу, – самым любимым из всех русских писателей. Нам казалось, что сочувствие и сердечность более свойственны его произведениям, чем шедеврам Толстого и Достоевского, хотя, надо сказать, из произведений последнего английским читателям были тогда известны лишь «Преступление и наказание» и «Бедные люди».
Особенной любовью Тургенев пользовался среди литераторов во Франции. Флобер был привязан к нему по-братски, а Мопассан отзывался о Тургеневе, писателе и человеке, не иначе как с восторгом, и считал, что он более велик, чем Флобер. Ренан – об этом напоминал Джордж Мур в своих «Признаниях» – охарактеризовал тургеневские романы и повести высочайшим со времён античности свершением литературы, да и сам Мур полагал, что в мире существовали лишь два великих повествователя – Бальзак и Тургенев: только они способны были создавать бессмертные романы.
Впервые я прочёл Тургенева в самом конце XIX века. Рыцарь литературы, наш профессор С. Дж. Макмуллен, целый час вещал с кафедры о том, какое великое произведение роман «Отцы и дети», и его энтузиазм был убедителен.
Да, роман «Отцы и дети» заслуживает всех похвал, которые ему расточал наш профессор, и чем больше я читал Тургенева, тем сильнее подпадал под его обаяние. В то время я вряд ли бы простил Толстому его пренебрежительное отношение к этому роману.
Толстой как-то гостил у Тургенева, и тот, естественно, пожелал узнать мнение коллеги о своём только что написанном романе, почему оставил Толстого в гостиной наедине с «Отцами и детьми». «Чтобы читать было удобно, – рассказывает исследователь Эйлмер Мод, – Толстой прилёг на большой диван и начал чтение, но роман показался ему столь «сделанным» и малоинтересным, что он заснул и проснулся от странного ощущения, и вновь увидел спину удаляющегося автора…»
Тургенев, который был старше Толстого десятью годами, приветствовал его литературные успехи, однако человек раздражительный одобрение и даже помощь «стариков» может ошибочно истолковать и отвергнуть как излишнюю опеку, а оба они, и Толстой, и Достоевский, не могли и помыслить о том, что к ним можно относиться покровительственно.
Достоевский, который сначала чуть ли не боготворил Тургенева, спустя несколько лет критиковал его за «нелепую» важность и «аристократически-снисходительную» манеру заключать в объятия и подставлять щёку для поцелуя. Если бы мы знали о Тургеневе только со слов его русских литературных соперников, то какое превратное представление мы бы о нём получили! Превратное по сравнению с впечатлением от его романов или свидетельствами французских друзей. Они-то считали Тургенева титаном дружелюбия и благожелательности. Полагаю, что они были ближе к истине. Не могу принять и толстовское высказывание о Тургеневе как о капризном, сердитом «диспептике» и не способен согласиться с толстовской же критикой героини романа «Накануне», чей образ он считал безнадёжно плохим. Не согласен я и с утверждением о равнодушии Тургенева, о том, что он не испытывал к своим персонажам каких-либо добрых чувств и вообще изображал ущербных людей, всегда бранил их и никогда не жалел. Правда, когда Толстой писал об этом, он сам никаких романов не читал и не советовал их читать другим, в особенности тем, кто находится в подавленном состоянии духа и не знает, чего ждать и хотеть от жизни. Вместе с тем даже в то время роман «Накануне» Толстой ставил выше «Дворянской усадьбы», который вторично на английский был переведён под его истинным названием «Дворянское гнездо».
Нетрудно оспорить толстовское мнение, что этот роман слаб и банален… Да, его сюжет можно положить в основу современного голливудского фильма, и тем не менее Лиза никогда бы не позволила себе даже во имя любви изменить священному религиозному долгу. Но, может быть, именно это Толстой и считал слабостью и банальностью?
Главное же в том, что «Дворянское гнездо» – произведение, в котором, несмотря на некоторую заурядность сюжета, действуют чрезвычайно правдиво изображённые персонажи, и это не только помещик Лаврецкий, его эгоистичная жена и Лиза, но и её тщеславная мать, и добросердечная, мудрая тётушка, и нескладный старый учитель музыки, и все остальные. Это роман о торжестве зла в обличье пошлости и мирской суеты, разрушающего счастье ни в чём не повинных добрых людей. А какое здесь глубокое постижение человеческого сердца в его способности любить, в самых высоких его побуждениях, почему читатель и восхищается романом как некоей идиллией, созданной поэтическим тургеневским гением!
Да, он тоже знал, что большинство людей, и мужчины, и женщины, могут быть отвратительны и физически, и нравственно и что в мире вообще мало красоты. В этом он реалист, но тем не менее мы чувствуем его убеждённость в благодати человечности и в совершенстве окружающей нас природы с её прекрасными рощами и сладкогласными птицами.
Не знаю, был ли Тургенев первым, кто сказал, что роман должен быть «куском жизни», как говорили ещё совсем недавно (кстати, по-моему, весьма некрасивое выражение), но сам Тургенев в своей прозе стремился именно к этой цели. Вот почему, несмотря на всю поэтичность его творчества, а он был настоящим поэтом, Тургенев гораздо реалистичнее, чем прочие реалисты, в изображении людей, старых и молодых, и того, как они живут, чувствуют, думают и говорят.
Его «Рудин», например, новый перевод которого был недавно опубликован в сборнике тургеневских произведений под общим названием «Отцы и дети», мне кажется не очень сильным романом с точки зрения сюжета. Но сам герой – идеалист, мастер красивых речей, слабовольный приживал, существующий на чужой счёт, – реальный живой человек, окружённый такими же реальными живыми людьми… На последней странице романа мы, правда, узнаём, что Рудин погибает на парижских баррикадах 1848 года, и вот это единственное, чему я не могу вполне поверить.
«Отцы и дети» сильнее сюжетом, хотя не всегда – достоверностью. В моём теперешнем возрасте мне главный герой романа, Базаров, скорее неприятен, этакий грубый молодой нигилист, ниспровергающий идеалы старшего поколения, хотя, когда я сам был молод, Базаров казался мне человеком героического склада. Его образ, однако, верен жизни как своеобразный тип идеалиста, отрицающего необходимость идеалов. Это одна из самых памятных фигур в русской литературе – возвышающийся над другими героями романа интеллектуальный деспот. А всё-таки именно «старики», которые, по сравнению с Базаровым, кажутся пигмеями, именно они с их добротой и сердечностью делают роман сосудом красоты.
Как характерны для Тургенева с его даром сочувствия заключительные строки романа, когда мы видим отца и мать Базарова у его могилы:
«Неужели их молитвы, их слёзы напрасны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами; не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной природы»; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…»
Возможно, вы решите, что это сентиментально и так сказать способен самый заурядный писатель, однако чувство, которым проникнуты эти строки, слишком искренно, чтобы считать их сентиментальностью: сердечность Тургенева всегда слишком для этого глубока и неподдельна. Вот почему он, наверное, станет одним из любимых писателей и для нового поколения читателей-англичан, которые прочтут его романы в новом переводе Ричарда Хэйра, как был он любим теми, кто читал его в прекрасном переводе Констэнс Гарнет почти полсотни лет назад.
1947 г.
Перевела с английского