Данил Макеев
Родился в 1964 году в Баягантайском наслеге Усть-Алданского улуса. Прозаик, переводчик, член Союза писателей России, член правления Союза писателей Якутии. Заслуженный журналист Республики Саха (Якутии), отличник печати РС (Я), награждён знаком «Гражданская доблесть» РС (Я). Окончил историко-филологический факультет Якутского государственного университета. Работал корректором и корреспондентом республиканской газеты «Кыым», учителем якутского языка и литературы Тит-Арынской школы Усть-Алданского улуса, заместителем директора по воспитательной работе в с. Кюлят Вилюйского улуса, заместителем главного редактора газеты «Мүрү саһарҕата», начальником отдела по работе СМИ и кинематографии в администрации родного улуса, заместителем главного редактора республиканской газеты «Вся Республика-Республика бүттүүнэ», главным редактором молодёжного приложения и заведующим отдела писем республиканской газеты «Саха сирэ». В настоящее время – заместитель главного редактора литературно-художественного журнала «Чолбон». Автор пяти сборников рассказов и повестей. Перевёл рассказы Ивана Бунина, детскую повесть «Еня и Еля» Анны Гончаровой, повесть «Жажда» Андрея Геласимова, рассказы кыргызских и татарских писателей.
* * *
Сегодня утром старик Нюкулай зашёл со двора в приподнятом настроении. Оказавшись в потёмках дома после сияния мартовского солнечного дня во дворе, старик словно ослеп и на миг застыл у дверного проёма. Затем он снял ушанку, спустив с темени петлю резинки, которая была пришита вместо тесёмок на ушках. По привычке отряхнув её о колени, обшарил руками косяк двери в поисках крючка для одежды, нашёл и повесил на него шапку. После корявыми пальцами медленно расстегнул пуговицы куртки, снял и наощупь повесил её туда же.
Потихоньку его глаза стали привыкать, и он осторожно присел возле входной двери на стульчик с мягкой сидушкой, пыхтя, снял валенки и обулся в тапки. Потом дед нагнулся, опёрся правой рукой о колено, а левой взялся за ручку платяного шкафа и поднялся на ноги. Так он тихо доковылял до кухонного стола и налил себе горячего чаю из всегда включённого электрического термоса.
Дни теперь стали длиннее, а морозы слабее, старик по привычке начал выходить во двор и наслаждаться тихими неспешными прогулками на свежем воздухе. Сегодня явилась предвестница весны – с угла крыши свесилась первая ледяная сосулька. Как поётся в той старой песне, светлые-светлые капели со звоном капают вниз. Нюкус, увидев эти капельки, очень сильно обрадовался, что ему удалось растопить снега девяностой зимы и даже, возможно, получится опять пройтись по зелёной траве.
Оказывается, старея, человек начинает принимать каждый новый день как божий дар. Зимой он мечтал дожить до поры, когда дни начнут становиться длиннее, а ночи короче, и сейчас, увидев капель, он точно знает, что не за горами для него и долгожданное лето. Если вдруг не хрустнет хребет его земного бытия, то и в этом году он ступит ногой на чёрную оттаявшую землю, учует пронизывающий всё нутро острый запах молодой хвои и листвы, а солнце мягким теплом согреет его тело. Капель началась сегодня – десятого марта, а значит, уже через месяц, в десятый день апреля, снега всюду начнут бурно таять.
Напившись горячего чая, старик углубился в воспоминания и рассказал о том, как он, будучи совсем ещё ребёнком, увидел первую сосульку, которая так же свисала с навеса над дверью балагана, и подумал, как бы было хорошо ступить босыми ногами на летнюю землю. Тогда была страшная военная пора. Ему же исполнилось всего тринадцать лет... И надо же, пришла ведь ему в голову, мальчишке, такая мысль. Они тогда жили на отдалённом колхозном участке и приглядывали за скотом. В третью военную зиму угасла от истощения его младшая сестрёнка – восьмилетняя Аксю. Пятилетняя Аныска тоже уже с трудом волочила ножки. Отец ушёл на войну, а мать работала, ухаживала за колхозными коровами от темна до темна. Несколько семей жили в одном балагане, и это в основном были дети и женщины. Единственный мужчина – шестидесятилетний старик Тулламмыкы управлялся по хозяйству, привозя сено и дрова. В ту пору, когда тринадцатилетний Нюкус смотрел на сосульку, которая появилась на углу навеса, у них как раз подошли к концу все запасы еды. Растягивая дневную норму муки, они один раз в день варили жидкую мучную кашку на воде. Благо отелились коровы, появилось немного молока, из которого стали делать кисломолочный сорат1. Это поддержало едва тлеющую в их телах жизнь. Взрослые шёпотом делились меж собой жуткими слухами о том, что люди целыми семьями умирают от голода.
Так они и выживали с трудом, пока однажды к ним поздно вечером не прибыли два старца по имени Охоносой и Лепсей, надеясь порыбачить на озере. Такие же оголодавшие, как и мы, деды, погрузив на санки все снасти: рыболовный сак-куйур, волосяной черпак, пешню и лопаты, шатаясь от слабости, преодолели пешком полторы версты. Поужинав соратом и выпив чаю на берёзовой чаге, они легли спать. Утром старички позавтракали, сварив кашицу из взятой из дома муки. И решили прихватить Нюкуса на рыбалку.
Озеро, где они раньше рыбачили, прошлогодняя засуха высушила до дна, поэтому решили пойти на озеро Анагасыннах в двух верстах от жилья с довольно просторной луговиной вокруг. Из-за засухи оно хоть и обмелело, но не сошло на нет, так что они думали, что рыбы в озере немало и оно поделится с ними богатствами. До него они добрались по санной дороге, по которой обычно возят сено. На берегу Лепсей и Охоносой посоветовались, в какую сторону им пойти. Никогда они ещё не рыбачили здесь, поэтому после долгих колебаний решили сделать прорубь в западном заливе. Благо дорога проходила через середину замёрзшего озера. Гуськом дотащившись туда, Охоносой встал и осмотрелся, переводя взгляд справа налево.
– Ну и где мы будем долбить лёд? – как бы требуя ответа, Охоносой обратился к Лепсею.
– Если б только я знал... – Лепсей огляделся вокруг. – Мы ведь доходяги, не в силах продолбить много прорубей. Будет нам счастье, если наткнёмся на место, где много рыбы.
– Я слыхал, что там, где рыба зимует, снег рыхлый, а лёд прозрачный. Надо хотя бы найти такие приметы...
– Да, так говорили. Ну, сначала попробуем подолбить слева от дороги. – Лепсей начал с того, что отвязал лопату от санок.
Меся твёрдые сугробы по колено, старики отошли в сторону, по очереди поковыряли лопатой снег, добрались до льда и решили: «Попробуем здесь». Нюкус помог почистить место, где они должны были пробить прорубь. Охоносой снял рукавицы и положил их на наст, взял в руки пешню, снял с неё деревянный футляр, большим пальцем проверил остроту лезвий и, поплевав в ладони, вонзил остриё в тёмно-синий лёд. В скором времени ему удалось проделать яму размером с кадку, глубиной более двух пядей. Но вскоре у него появилась одышка, и он передал пешню напарнику. В это время Нюкус лопатой выгреб куски битого льда. Потом долбил Лепсей. Так они по очереди углубляли прорубь. Чем она становилась глубже, тем тяжелее было черпать лёд из неё, Нюкус сильно утомился. Затем они принялись выгребать лёд, сменяя друг друга. В конце концов они увидели на дне ледовой ямы сырость. Охоносой снял куртку, швырнул её на снег и, оставшись в рубахе и жилете, со всей силы всадил пешню в дно проруби. Но вместо воды в дырку просочилась жидкая грязь.
– О нет! Здесь, оказывается, совсем нет воды... – разочарованно воскликнул он.
Лепсей заглянул внутрь и расстроился:
– Эх, озеро всё-таки сильно обмелело...
Они сгрудились вокруг проруби и понуро смотрели на дно. Нюкус раньше думал, что, как только деды пробьют её, им останется лишь сунуть сак и вычерпать им рыбу, но вместо того показалась одна грязь, и от обиды у мальчика на глазах выступили слёзы. Помолчав довольно долго, Охоносой проронил:
– Ну, раз вода в озере так убыла, угоди мы аккурат туда, где убежала вся здешняя рыба, возможно, получилось бы выловить хоть малость.
– Да. Но мы не знаем, где здесь зимует рыба, – вздохнул Лепсей.
Изрядно отойдя от первой проруби, они снова раскидали снег и начали очищать лёд. Все донельзя устали, поэтому работа замедлилась. На этот раз прорубь была пробита с ещё большими усилиями. Но оттуда с клокотанием выплеснулась жёлтая пенистая вода. Сменяя друг друга, старики расширили дно, Нюкус сетчатым черпаком вынимал лёд. Его силы иссякли, а руки стали как плети, и когда он делал мах черпаком, отбрасывая крошки льда, то от слабости чуть не падал в ту же сторону. После долгих мучений наконец появилась возможность просунуть куйур в прорубь. Охоносой воткнул древко сака-куйура в дырку деревянной плашки-упора, опустил орудие под лёд и начал крутить:
– О, тут, оказывается, совсем неглубоко, сак скребёт по дну.
– Зря мучились, получается, – расстроившись, пробормотал Лепсей.
Охоносой повертел снастью в глубине проруби, вытащил, но в ней ничего, кроме грязи, не было. Увидев это, все пали духом. Сидя на санках, старики молча закурили, Нюкус стоял, оперевшись о пешню. От голода у него урчал живот, кружилась голова, а от запаха табачного дыма к горлу подступала тошнота. Он стоял спиной к старикам, чтобы не показывать слабость, и, прищурив глаза, озирал снежную слепящую ширь озера. По-видимому, уже был полдень, яркое весеннее солнце грело ему щёки.
– Нюкус, внучок, иди-ка сюда, присядь, – Охоносой снял куртку и положил её на кучу ледяного крошева из проруби. – Отдохнём и попробуем ещё раз.
Когда Нюкус уселся, дед поглядел по сторонам и продолжил:
– Пускай теперь Нюкус выберет место, где будем долбить лёд. Мальчику свыше удача положена. Может быть, он угадает место, где есть рыба...
Лепсей обрадовался:
– И правда, мы оба дали маху. А теперь ты выбери место, где лучше долбить лёд, – и поправил шапку.
У Нюкуса забилось сердце, лицо запылало, и он подумал, что наступил самый важный час в его жизни. Перед его глазами возникли образы матери, которая пристально смотрела на него, повязывая платок, а также сестрёнки Аныски, чьи взволнованные глазки глядели на него, словно прося остаться дома, и почему-то он вспомнил отца, который торопливо одевался, собираясь на войну.
Довольно долго они молчали. Нюкус внутренне отдалял миг, когда старики скомандуют: «Ну всё, встаём!» Но в конце концов обеспокоился: почему они так долго сидят. И сколько бы мальчик ни маялся от их нерешимости, Охоносой всё же сказал:
– Ну, давайте приступим...
И тогда Нюкус от неожиданности вдруг вздрогнул, сделал усилие, чтобы встать, но ноги были как ватные. Рядом была пешня, воткнутая в лёд, он схватился за неё, чтобы получить опору, и упал.
– Ох, у мальца, кажется, ноги окоченели?
Когда Лепсей взял его за подмышки и поставил на ноги, мальчуган, проваливаясь в глубокий снег, наобум поковылял вперёд. Он остановился, чтобы передохнуть, оглянулся и увидел, что прошёл ничтожно мало. Старики шли по его следу, Охоносой нёс на плечах пешню и сак, а Лепсей держал волосяной черпак и вёз санки. Пройдя ещё немного, Нюкус остановился. «Здесь!» – подумал он и попытался раскидать снег ногами. Старики подошли, дыхание их прерывалось. Отдышавшись, они очистили указанное место. Охоносой опять снял куртку и взял в руки пешню. Посменно долбя, они вырубили довольно глубокую прорубь и вычерпали из неё лёд. Все выбились из сил. На этот раз Нюкус присел на корточках у лунки, он был совершенно изнурён, аж руки и ноги тряслись.
– Внучок, иди сюда, садись. Если будешь так сидеть, у тебя ноги затекут, – произнёс Охоносой, снова разложил куртку на куче льда, чтобы мальчишка сел. Нюкус с трудом переместился, у него и правда вроде бы затекли ноги. Солнечный свет ласково пригревал спину. Сидя так, заклевал носом. Ему очень хотелось дальше сидеть так спокойно, ничего не делая. Но у него перед глазами возникло личико бледной, как бумага, сестрёнки Аныски, и он очнулся. Старики тоже сидели, покачиваясь в полудрёме. Нюкус взял небольшой кусочек льда и положил в рот. Когда холод обжёг глотку, он немного закашлялся.
Дремавший Охоносой приподнял голову:
– Если продолжим так сидеть, то захочется спать. Лепсей, может, встанем и проверим?
Опершись о колени, он подался вперёд, но встал лишь с третьей попытки.
Пешня в его руке медленно начала бить по льду. Они снова работали попеременно. И когда совсем выбились из сил, прорубь всё-таки наполнилась желтоватой водой. Затем они долго и тяжело расширяли её. Нюкус снова черпаком выгребал лёд. И когда в последний раз он тщательно собрал оставшиеся ледяные крошки и опрокинул черпак на кучу льда высотой почти с копну сена, из ледяного крошева выскочил гольянчик размером с мизинец.
– Рыба! Рыба! Гольян! – невольно воскликнул он и, бросив черпак, схватил рыбку.
– Смотри-ка! Погоди-погоди, молчи. – Охоносой вставил древко сачка в дырку деревянной плашки, которую протянул ему Лепсей.
Когда куйур вошёл в воду, плашка легла поперёк проруби, а её длинный конец оказался под левой стопой старика, древко снасти закрутилось в руках его. Наконец, изрядно повертев им и взбаламутив воду подо льдом, Охоносой ловко вытянул из воды сачок с двадцатью гольянами и одним карасиком. Высыпав первый улов на снег, он опять поместил снасть в прорубь. Нюкус собрал рыбу, Лепсей подставил ему мешок, отвязанный от санок, и тот сложил добычу туда. На этот раз Охоносой вращал сак-куйур вокруг оси намного дольше, чем в прошлый раз, но, несмотря на это, поймал совсем мало рыбы. Они с Лепсеем крутили куйур, сменяя друг друга, ещё не раз, но выловленные ими гольяны и пять мелких карасиков заполнили бы лишь миску-кытыйю2. Но у них теперь была надежда, что рядом таится самое рыбное место! Однако они были не в силах сделать ещё одну прорубь. Вылов рыбы сократился, сак порой и вовсе выходил пустой. Всем от голода свело животы, старики вращали куйур всё медленнее. Так что решили оставить все вещи здесь, чтобы завтра прийти с новыми силами. Взяв с собой мешок с рыбой, они пошли домой.
Несмотря на то что у них был небогатый улов, Нюкус думал, что дети будут рады и такому количеству рыбы, поэтому, желая дойти до дома побыстрее, пошёл впереди стариков. Все еле плелись от слабости.
Когда они вошли в балаган, глаза всех устремились на них. Женщины догадались, что усилия рыбаков пропали даром, поэтому, опустив головы, продолжили заниматься своими делами. Охоносой молча разделся, взял ведро, которое стояло справа, и перевернул мешок с рыбой в него. Чтобы посмотреть содержимое, сразу подошли ребятишки, но тётя Олёна юркнула с ведром за печь. За чашкой чая рыбаки рассказали деду Тулламыкы: сколько прорубей вырубили, про неудачу с первой и второй, и про третью, из которой они выловили столько рыбок, сколько смогли. Слушая их, женщины затопили печку и, поддерживая беседу, начали варить рыбу в чугунке. Вскоре балаган наполнился умопомрачительным запахом варёной рыбы. Оказалось, что голодному человеку от такого запаха становится плохо. Из-за аромата еды у Нюкуса закружилась голова, его начало подташнивать, живот забурчал, от нестерпимого голода потекли слюнки.
Отощавшие дети были в таком же состоянии, как и он. Они не отрываясь глазели на кипящий чугун, который стоял на тагане в очаге камелька. Во время варки рыбы женщины покормили детей, дав им по одному ковшику жидкой каши, и строго наказали ложиться спать. Пока Нюкус думал, почему же они укладывают детей спать, Банниска, которому было всего два с половиной года, спросил:
– А мы будем кусать ыбку?
На что мать, чуть не плача, ответила:
– Нет-нет. Вы не будете есть рыбу... Добытчики будут её есть, – сказав так, она подняла его и отнесла к постели.
Эти слова оглушили Нюкуса, он внезапно увидел широко распахнутые глазки сестрёнки, смотревшие прямо на него, и от жалости у него выступили слёзы. Тем временем женщины по трём мискам разложили варево из гольянов и положили к ним ложки. Нюкус и оба старика сидели молча, не двигаясь с места. На некоторое время воцарилась гнетущая тишина. Эту тишину разрушил скрипучий голос Ирины:
– Охоносой, Лепсей, Нюкус... Если разделим эту рыбу на всех – мы не насытимся, а только разыграем аппетит, но если поедите вы и наберётесь сил, может, тогда завтра сможете найти рыбное место. Так что кушайте, только на вас наша надежда...
После этого другие женщины разошлись по спальным лавкам вдоль стен балагана. А старик Тулламыккы надел тулуп и вышел во двор.
Охоносой и Лепсей переглянулись между собой, медленно подошли к столу и сели, повернувшись спиной к детям. Нюкус был как пригвождённый к месту. Но подошла мама, схватила его за локоть и силой привела к столу. Нюкус опустил обессилевшие руки на колени и молча глядел на миску, наполненную рыбой, пока Охоносой не положил его правую руку на стол и не всучил ему ложку. А потом, глядя в сторону, сказал:
– Кушай, надо, чтобы ты набрался сил.
Нюкусу казалось, что у него связаны руки и ноги. И тогда вновь подошла мама, сжала его плечи и произнесла:
– Нюкус, ешь. Ради меня и Аныски.
После этого он начал есть. И съел он всё варево, что было в миске, не чувствуя его вкуса из-за слёз, потом, шатаясь как пьяный, ничего не видя от рыданий, добрёл до постели и упал без сил.
С рассветом они поспешили к озеру, будто убегая от голодных детей и женщин. От вчерашней проруби они, не сговариваясь, отошли подальше. У всех троих и вправду появились силы. Вскоре на дне новой проруби мелькнула вода. Охоносой плюнул в ладони и начал со всей силы крушить лёд, и по пробитой им дыре с шумом поднялась вода. И в ней сверкнули золотистые брюшки трёх-четырёх карасей.
Лепсей, держа в руках черпак, воскликнул:
– О, матушка любимая! – и упал ничком. А Нюкус стоял и смотрел в прорубь, где мелькали тёмные спинки карасей, и понял, что плачет, только когда почувствовал во рту солёный вкус.
* * *
На следующий день Нюкус стоял, подставив ладонь под прозрачные капельки воды, стекающие со свисающей с навеса сосульки, и еле слышно шептал:
– Отец, с нами всё в порядке. А ты и дальше бей наших врагов!!!
Перевела Анастасия Еремеева
______________________
1Сорат – кисломолочная еда, простокваша.
2Кытыйа – деревянная чаша.