Беседу вёл Юрий Татаренко
Ближайшее будущее – за хорошей настоящей литературой. Так считает писатель и переводчик Владимир Алейников. Размышлениями о природе собственного творчества и о роли поэзии в современном обществе он поделился с нашим корреспондентом.
– Вот уже третий год Россия ведёт СВО. Как изменилась роль поэзии в современном обществе, ощущаете ли вы смену оптики у коллег по литцеху? О чём пишете в последнее время сами?
– Нынешний период в жизни России невероятно сложный и более чем драматичный. И говорить об этом правду могут авторы, видевшие суровую реальность воочию, испытавшие всё на себе в полной мере. Изменилась ли оптика у коллег по литцеху? Не знаю. «Каждый пишет, как он дышит». Одни способны как-то проявить собственную, необходимую в их понимании гражданственность, другие остаются неисправимыми лириками. Хотя и в лирике можно порой выразить намного больше, чем в демонстративно-патриотическом трескучем сочинении. А современный эпос ещё никем не написан. Он обязательно появится, но позже. Современные литераторы – пёстрая, разнородная, разобщённая масса, в которой каждый сам по себе, и никакого единства нет и быть не может. Потому что литературу создают одиночки. Пишу я в последнее время прозу о том, что пережил сам и что хорошо знаю. Иногда пишу и стихи. Публикации в периодике бывают постоянно. Выходят и мои книги. В отличие от минувшей эпохи, когда непонятно почему – видимо, из-за непохожести моих текстов на дозволенную тогда литературную продукцию – не издавали меня на родине, в новом веке издают охотно, и читателей у меня, как иногда выясняется, много. В Москве я бываю лишь изредка. Несколько лет назад мне предложили устроить творческий вечер в Новом пространстве Театра наций. Я согласился, хотя читать стихи на людях стало мне трудно. И большой зал был весь заполнен любителями поэзии. А после ко мне выстроилась длинная очередь желающих, чтобы я подписал им книги. Такая же ситуация была и на моём вечере в Музее Зверева, где я читал не только стихи, но и прозу, и один известный деятель искусств сказал изумлённо: «Гомер!» Наверное, так и должно было всё сложиться. К тому, что меня лет сорок называют живой легендой и живым классиком, я давно привык. Живу в Коктебеле, вдали от суеты, от всех и всего, и, несмотря на теперешний возраст, насколько позволяют силы, работаю. В этом – спасение.
– Способны ли стихи облагораживать? Как на вас воздействует поэзия?
– В одном из интервью я уже говорил, что важнейшее свойство настоящих русских стихов – благородство. Поэтому, хотя бы в какой-то мере, они могут облагораживать. Но почти всё зависит от читателя стихов, от самого человека. Способен ли он преобразиться? И когда это может произойти? Вопросов предостаточно. Поэзия на меня не просто воздействует. Я жив, потому что поэзия жива.
– «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» – как сегодня прокомментируете Некрасова?
– Никак не хочу комментировать Некрасова. Это уже стало чем-то вроде заезженной пластинки. Хочешь быть гражданином – будь им. А поэтом ты можешь быть, только если у тебя есть дар. Да ещё, в виде весомого приложения к дару, многолетняя огромная работа, совершенствование, самообразование и многое другое.
– Прозаики ставят перед собой задачу создания нового архетипа. А поэты?
– А кто конкретно из нынешних прозаиков ставит перед собой такую задачу? Что-то я таких не припомню. То же самое можно сказать и о нынешних поэтах. В новом веке и проза, и стихи стали разительно непохожими на то, что писалось в былую эпоху, лет сорок – пятьдесят назад. Изменилась структура текстов, расширился диапазон изобразительных средств. И ещё появилась вседозволенность. Всё-таки есть разумные ограничения, не всё подряд можно вываливать в тексте. Да и грамотность нынешних авторов нередко оставляет желать лучшего. Архетип непрост. Его понять и постичь надо. И что это за новый архетип? Какие литераторы-археологи найдут его среди миллионов написанных и даже опубликованных строк? Есть хорошее – и плохое. Есть чутьё – и отсутствие чутья. Есть открытия и прозрения – и есть хаотичная словесная масса, разбираться в которой нет смысла, поскольку отсутствуют в ней необходимые ориентиры. У прозы свои законы. У поэзии – свои. В восьми, а то и в четырёх строках стихотворения можно выразить столько же, сколько на ста страницах прозаического текста, и намного сильнее и точнее.
– Как вам кажется, какой способ распространения стихов наилучший?
– Не знаю. В прежнюю эпоху, когда на родине меня не издавали, мне было достаточно самиздата. И стихи распространялись как-то сами по себе. И сами приходили к людям. В новом веке стихи мои издают. Их читают. Они тоже сами приходят к людям. Саморекламой никогда я не занимался. Пути стихов действительно неисповедимы.
– Творчество – уход от реальности. А что не так в жизни вокруг?
– Творчество не уходит от реальности. Оно преображает её. И создаёт новую явь. Ту, в которой реальность существует в речи.
– Как вы думаете, будут ли люди через полвека писать стихи?
– Люди будут писать стихи всегда.
– За каким направлением ближайшее будущее? За короткой прозой или романом/повестью?
– Ближайшее будущее – за хорошей настоящей литературой.
– Чего больше в природе вашего творчества – восторгов или разочарований?
– Основное в природе моего творчества – изумление перед многогранностью жизни.
– Как меняются основные задачи искусства со времён Аристотеля? Чеховскому Треплеву нужны были новые формы. Кому они сейчас нужнее – творцам или публике?
– Новые формы создают поэты и прозаики, если они умеют это делать. А кому они нужнее – люди сами разберутся, надеюсь.
– Писательство – сбор и анализ материала, написание и редактирование текста, всевозможные переговоры… А жить когда?
– Всё это и есть – жизнь. Со всеми перечисленными реалиями писательства.
– «Перевод как женщина: если красива, то неверна, а если верна, то некрасива». Согласны?
– Перевод – это как в музыке: игра на другом инструменте и в другой тональности, чтобы переведённый текст жил в русской речи.
– Ваше отношение к тем, кто переводит, не зная языка, опираясь исключительно на подстрочник?
– Нормальное отношение. Чем лучше поэт, переводящий чьи-то стихи, тем лучше сам перевод.
– Если текст написан свободным стихом, нет ли соблазна сделать перевод в силлаботонике? И, наоборот, чужие рифмованные стихи превратить в верлибры?
– Зачем это делать? Надо уметь переводить так, чтобы перевод, сохраняя многое из оригинала, обретал новую жизнь, чтобы его можно было читать и перечитывать по-русски, чтобы в нём был свет поэзии.
– Чего не даёт поэзия, если сочиняющих тексты в рифму меньше процента от всего населения России?
– Поэзия даёт то, что она одна в мире может дать людям, пусть их число будет и невелико. Даёт она целительный и спасительный свет – и в повседневности, и впереди, там, где свет превращается в сияние.
– Сможет ли когда-нибудь компьютер заменить поэта? И что тогда делать творческим людям?
– Никакой компьютер никогда не заменит поэта. А творческим людям надо просто продолжать жить и работать.
– Недавно в компании знакомых нефилологов зашёл разговор о том, что считать предвестником ритмизованного стиха: колыбельную, марш, молитву?
– Странные разговоры ведутся в компании ваших знакомых нефилологов. С таким же успехом предвестниками ритмизованного стиха можно считать шум дождя, порывы ветра, шелест листьев, плеск волн, пение птиц, человеческую речь, музыку и так далее – практически все приметы звучащего бытия.
– Слово – серебро, а молчание – золото. Сила слова уступает силе поступка. А в чём же тогда привлекательность писательского труда?
– Сила слова – уже поступок. И нередко даже подвиг. Привлекательность писательского труда – в том, что это творческий, созидательный труд.
– Как понять ценность того, что делаешь?
– Поэт сам понимает это, без всяких подсказок и посторонних мнений.
– Всё проходит. И, похоже, эпоха бумажных книг близка к своему завершению. А что придёт ей на смену?
– Книга – в любом виде – будет всегда.
– На что бы тратили восьмой день недели, будь у вас такая возможность?
– Приводил бы в порядок множество чудом уцелевших в прежние сложные и драматичные годы и доселе неизданных текстов – стихотворения, поэмы, композиции, прозу разных лет.
– Как вы относитесь к идее введения профессионального стандарта для писателей?
– Этого я не понимаю. Под копирку всех не поместишь в писатели. И в самом слове «стандарт» есть механистичность, канцелярщина и полнейшее отсутствие оригинальности, непохожести, неповторимости, да совершенно всего, чем русская литература жива.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Владимир Дмитриевич Алейников – поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 г. в Перми. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Один из лидеров литературного содружества СМОГ. В 80 х гг. был известен как переводчик поэзии народов СССР. Автор многих книг стихов и прозы. Стихи переведены на разные языки. Лауреат многих наград, в том числе, премии Андрея Белого, Международной отметины имени Давида Бурлюка. Член Союза писателей Москвы. Член ПЕН-клуба. Живёт в Коктебеле.