Такими живыми и дерзновенными, с прищуренными лукавыми глазами, со вздыбленными непокорными волосами бывают только в детстве и на детских фотографиях. Странное дело, на выставке была показана аж детсадовская фотография Саши Каменского, причём неподалеку сидит ещё один известнейший в будущем искусствовед – Дмитрий Сарабьянов. И оба позируют очень чинно, лица без улыбки, напряжённые, эдакие пай-мальчики, хорошо усвоившие, как надо себя вести в детсадовском коллективе. Дмитрий Сарабьянов эту серьёзность и солидную закрытость сохранил, как мне представляется, и будучи взрослым. А вот Александр Каменский практически на всех фотографиях улыбчив и непосредствен, что-то с живостью обсуждает, кого-то с интересом слушает. При этом он таинственным образом не меняется, сохраняя везде какой-то не юный, но и не старый, цветуще-зрелый, скажем так, облик. Вот он со Святославом Рихтером и Ириной Антоновой обсуждает великолепно воплотившийся в будущем проект Музея личных коллекций. Вот он с Александром Тышлером и его женой-искусствоведом Флорой Сыркиной на фоне открывшейся в 70-е годы долгожданной тышлеровской выставки. А вот он с собакой на коленях, заснятый в домашней обстановке старшим сыном Юрием, в будущем биологом (кстати, куратором этой выставки стал, совместно с Еленой Коваленко, младший сын Каменского – искусствовед Михаил Каменский). И везде мы встречаем открытую улыбку, умный, чуть ироничный, прищуренный взгляд, несколько чудаковатое, но совершенно неотразимое обаяние. Об этой чудаковатости вкупе с обаянием скажут нам и его портреты, писавшиеся друзьями-художниками. Он везде в известном смысле «персонаж из Диккенса», как называл такой облик и такую душевную организацию Роберт Фальк – ещё один очень важный для Каменского художник, картины которого можно было встретить на выставке. Эту прелестную «чудинку» мы обнаруживаем не только в шаржированном рисунке Павла Соколова-Скаля, но и в портрете Каменского работы Андрея Гончарова, с изломанным силуэтом высокой фигуры и «стиляжьими» длинными волосами (1957, собрание семьи Каменских). И даже на «торжественном» портрете кисти Минаса Аветисяна, армянского художника, которым Каменский восхищался, она проявится в какой-то особой, изысканной и весёлой игре красок (1973–1974, собрание семьи Каменских).
Перед нами везде облик «свободного человека», который Каменский пронёс как знамя через самые разные и отнюдь не самые свободные времена. Остаётся догадываться, скольких сил, бессонных ночей, неопубликованных статей это стоило. Он и пребывал в статусе «свободного художника» отчасти потому, что никуда не брали (пресловутый «пятый пункт»), отчасти из желания делать и писать своё и по-своему. Могу сослаться и на личный опыт общения с ним – никогда он не вставал в позу «мэтра», был внимателен и доброжелателен. Характеристику для вступления в Союз художников писал мне без всякой «рыбы», что сейчас вызывает удивление.
Сколько же он успел! Стены выставки были заполнены его газетными и журнальными статьями, всегда принципиально важными, защищающими то направление и тех художников, которые, по мысли критика, могли открыть новые горизонты в отечественном искусстве. С яростной отвагой защищал талантливейшего Виктора Попкова, которого критика готова была записать в «графики» и не подпускать к живописи. Защищал молодых художников, которым надоела «социальная лакировка», и подыскал им ёмкое и точное название – художники «сурового стиля». Работы Николая Андронова, Павла Никонова, Дмитрия Жилинского, любовно отобранные, из лучших в их наследии, – были развешаны по стенам.
А к реализму «помпезному», «имперскому», сохранившемуся ещё со сталинских времён, он был непримирим. На выставке встретила работы Владимира Серова и Исаака Бродского, бывших в официозных полотнах антагонистами тому «подлинному», что любил и признавал в искусстве сам Каменский. Он как раз и начал борьбу по очищению российского реализма послереволюционной поры от «накипи», установлению в искусстве «гамбургского счёта», к чему призывал и ещё один замечательный искусствовед – современник Каменского – Глеб Поспелов. Его драгоценный подарок Каменскому – набросок Михаила Ларионова можно было увидеть на стене.
Поражает широта художественных пристрастий критика. Он ценил Марка Шагала и писал о нём книги во времена, когда тот на родине был едва ли не под запретом. И он же положительно оценил творчество многих молодых российских художников, положим, участников ставшей знаменитой 17-й Молодёжной выставки (1986 г.). Помню огромную очередь, которая растянулась в залы на Кузнецком мосту, где выставка проходила. Но эта очередь была весёлой, в отличие от той – бесконечной и гротескной, которую изобразил на полотне Алексей Сундуков («Очередь», 1986, ГРМ, авторский повтор, 1987, частное собрание). Очереди, ставшей символом перманентной российской нехватки чего-либо необходимого. С удовольствием встретилась с этим холстом, он и сейчас не устарел и производит столь же живое впечатление, как когда-то, что говорит о его художественных достоинствах.
К огромному сожалению, выставка закрылась по независящим от организаторов причинам раньше срока. Наверняка, многие художники, искусствоведы и просто любители искусства планировали на неё попасть, но, увы, теперь уже не попадут. Хочется надеяться, что это не последняя экспозиция, посвящённая Александру Каменскому – выдающемуся искусствоведу и замечательному человеку.
Вера Чайковская