«Литературная газета» продолжает разговор о судьбах современного села. Сегодня наш собеседник – президент Сообщества профессиональных социологов, член правления Европейской сети «Общество и окружающая среда», доктор социологических наук Никита ПОКРОВСКИЙ. Недавно под его редакцией вышел коллективный труд, который называется «Российский северный вектор». С обложки книги из пожелтелых некошеных трав тремя окнами в мир глядит старая бревенчатая изба, насквозь почернелая от времени и дождей. А сверху из глубин бездонного синего неба и эту жёлтую луговину с её не кошенной по пояс травой, и крышу избы, и берёзовую лесную опушку, как саваном, накрывает белое летучее облако. И ни единой живой души…
– Никита Евгеньевич, российская деревня погибает? Или уже погибла?
– Я не люблю рассуждать в целом и общем. Страна наша велика. Есть деревня южная, есть сибирская – за Уралом… Лично мне наиболее знаком ближний Север, в частности Костромская область. МГУ, Институт проблем экологии и эволюции имени Северцова, Высшая школа экономики уже несколько лет изучают здешнюю жизнь. Мне доверено руководить проектом. Так что говорить могу именно об этих конкретных местах.
– Кострома – тоже Россия. Мне в детстве мать, помню, говаривала: «Кострома! Кострома! Чужа дальня сторона. В Костроме каша масляна. Ложка крашена. Каша мнётся. Ложка гнётся. Душа радуется»… Кого теперь радует костромская каша? Да и есть ли она?
– Наша беда в том, что мы плохо знаем страну, в которой живём. Умеем пламенно рассуждать о судьбах России, однако опираемся при этом на поверхностные или мифологические конструкции, не имеющие ничего общего с действительностью. Современная северная деревня переживает социальную катастрофу. Государство потратило когда-то огромные силы для освоения этих мест. Однако в условиях современного мира вся эта прошлая деятельность по освоению крайних рубежей в значительной степени потеряла смысл. Экономика пошла иным путём. Под влиянием глобализации значимость и важность регионов заметно меняются – одни выходят на первый план, другие теряют традиционное значение. Прежняя заселённость там уже не нужна. Ранее распаханные территории – тоже. И сколько туда ни вливай средств от национальных проектов – всё будет бесполезно.
– Выходит, Иван Грозный, затем Пётр Первый зря стремились к морю? А по-моему, север до сего дня не теряет стратегического значения…
– Выход к Северному морю в ХVI или ХVIII веке и выход века ХХI – разные вещи. Конечно, определённые военные или экономические очаги там сохранятся. В перспективе там могут пролегать автотрассы, действовать локальные аэропорты. Но пространные обжитые территории, где деревня переходит в деревню, большая дорога – в маленькую, телеграфные столбы, бегущие бог знает куда за горизонт, стационарные магазины и больницы в деревнях… Это всё уйдёт. Уже уходит. Обратите внимание, теперь даже стационарных магазинов, чтобы обслуживать население постоянно, во многих местах не стало, их заменяют передвижные автолавки.
– Но закрытые магазины, сельские школы, больницы и библиотеки, зарастающие бурьяном поля мало кого могут радовать. Это похоже на умирание, уходит целый мир…
– Я не хочу сейчас оценивать этот процесс с моральной и исторической точек зрения. Отрицательный он, прогрессивный… Социология такими категориями не оперирует. Социология ставит диагноз.
– А лечение болезни?
– Это прерогатива государства. Понимаете, при советской власти шло освоение здешних земель, их насыщали экономической деятельностью, прежде всего сельским хозяйством. Колхозы и совхозы-гиганты, невзирая на затраты, распахивали огромные территории. Леспромхозы вгрызались в лесные просторы. Для обслуживания населения подтягивалась инфраструктура – строились торговые объекты, дороги, учреждения культуры и здравоохранения. Но уход с арены социалистической системы хозяйства перевернул всю картину жизни Севера. Настали другие времена. И родилось другое общество.
– Предлагаете отбросить всё, что было?
– Реанимировать старое или решать современные проблемы, используя отжившие принципы, на мой взгляд, нецелесообразно. Идёт процесс переосмысления новых реалий деревенского Севера. Однако старые представления и стереотипы, какие были при царе Горохе, слишком живучи. Чиновный люд на местах ещё надеется, что зарастающая лесом пашня будет вновь распахана. Что колхозы-совхозы воскреснут, исчезнувшие деревушки отстроятся вновь.
– Что в этом дурного?
– Боюсь, такие настроения только во вред всем. За них придётся платить высокую цену. Что ни толкуй, нынешний деревенский Север – это зона сплошного бедствия. Практически нет здесь людей, которые могли бы сказать: «Мне хорошо тут! Я радуюсь своей земле, своей работе». Но есть давнишняя печаль. И плач, генетически уже закреплённый. Даже у школьников, хотя они ещё по-детски светло воспринимают окружающий мир, заметна депрессия, разлившаяся ныне по Русскому Северу. Я не касаюсь индустриальных центров, это не моя тема. Я говорю о сельской местности. Ранее освоенная земля там превращается в пустыню. Это медицинский факт. Зарастает лесом то, что человек когда-то отобрал у природы. Теперь она возвращает себе то, что принадлежит ей по праву.
– От этого грустно, как на кладбище.
– Жить на кладбище не только грустно, но и неинтересно. Однако участники наших экспедиций принимают факты такими, какие они есть. Мы не плакальщики. Мы – социологи. Да! Поначалу мы только и делали, что записывали непрестанные плачи. Ходили по дворам. Встречались с руководителями разных уровней. Слушали и записывали. И сами были готовы с ними плакать. А удержало то, что мы увидели некие ростки другой жизни, которые дают право сказать, что идёт не только разрушение старого и отступление перед природой. Нет, возникают и новые формы хозяйствования и выживания. Это не может не вселять надежды.
– И в чём же они заключаются, эти надежды?
– Прежде всего надо понять, что составляет нынешнее богатство Севера. Не будем говорить о пушнине или полезных ископаемых, которых здесь всегда было немного. Традиционные северные промыслы как историческая реальность и как очаговое производство мелких вещей для мелких нужд, конечно, должны сохраняться. Но строить на них экономику огромного региона невозможно. Сегодня основное богатство здесь – природная среда. Вода! Воздух! Леса! Поля!.. Казалось бы, такие абстракции не поставишь ни в какой угол. На самом деле это – настоящие сокровища. А Костромская область – вообще последний резервуар чистой природной среды не только в европейской части России, но и в Европе в целом.
В нашей экспедиции работают экономисты, географы, ботаники, специалисты по международному туризму.…С их точки зрения, Кострома – уникальная область. Здесь самая низкая плотность населения. Вода чиста. Отдельные массивы леса с сотворения мира не знали топора. Здесь сохранились уникальные травы. Всё это вместе взятое очень скоро превратится в ресурс, равный нефти и газу. Не за горами время, когда чистый воздух как великую ценность станут консервировать про запас, как спасительное лекарство.
Чистый воздух становится дорогим удовольствием во всём мире. Я родился в Москве на Тверской. Мои предки из Петербурга. И я могу чётко заявить: ни Москва, ни Петербург не обеспечивают никакого качества жизни для современного человека. По линии здоровья – это сплошная деградация. Особенно на фоне тех экологических проблем, которые сейчас распространяются по всему миру, в том числе и в России.
Так вот определённый класс горожан, которым не досталось доли в процессе приватизации, чтобы сохранить своё бытие, вынужденно уходит сейчас из городов. Недавно то была дачная «эмиграция» в пределах весенне-летнего сезона. Теперь многие горожане осваивают сельскую местность уже для постоянного проживания. Зона переселения составляет концентрические круги в 300–400 километров вокруг мегаполисов… Социологи всё это фиксируют. И исследуют.
– Это всего лишь модное поветрие. Не более того. А переселение из города в деревню в заметных масштабах если и возможно, то в очень далёком завтра!
– Завтра уже приблизилось. Процесс переструктурирования населения города и деревни обозначился чётко. Крупные города уже выбрасывают из себя большие массы населения. По причине прежде всего непригодности мегаполисов для нормального обитания человека.
– Несмотря на все ваши учёные наблюдения, как раз русская деревня дарила и дарит своё население городу. Не наоборот…
– Уточним: вымирающая деревня. Именно она отпускала своих людей – волну за волной. Однако родники уже иссякли. Скоро провожать будет некого. Поэтому наша парадигма, в правильности которой мы глубоко убеждены, состоит в том, что именно Костромская область, Вологодская, Ярославская, если угодно, и часть Тверской становятся резервуарами новых форм хозяйственной деятельности. И нового населения.
– А что будет со старым населением?
– У «местных», как мы называем исконно сельское население, слишком сильна старая закваска. Например, по причине деградации, в том числе алкогольной, практически никто не сможет работать в современном сервисе. Заметны не только профессиональная непригодность, но и явная неприязнь к сервису как таковому. Вот пахать-сеять за бесценок, в четыре утра вставать корову доить, по пояс в грязи собирать в поле картошку – это да! А работать в сервисе – это что-то постыдное… «Землю-матушку» они, «местные», вроде бы очень любят, но она у них абсолютно не окультурена. Формы хозяйствования – допотопные.
– Вы очень смело вершите свой суд над этими людьми, которым так сильно досталось от жизни!
– А давайте посмотрим, что сделали тут с землёй за годы советской власти! Её истощили до последнего предела. Коммунисты виноваты? Ну знаете.…Даже на приусадебных участках, где, казалось бы, «моё», не колхозное, ни одного грамотно возделанного участка. В костромских краях я от порога к порогу хожу и не вижу ни одной избы, уютно отделанной для современной жизни. Так какие же могут быть права сопротивляться новому? Если вы сами не смогли сделать ничего путного даже на собственном семейном клочке? Трудно, обидно делать подобные обобщения, но…
Идёт новая культура жизни, и глупо ей сопротивляться. Например, появление здесь информационных технологий. В районном Мантурове, совершенно упавшем городке, молодые люди прекрасно разбираются в цифровых камерах. У них их нет, но они о них знают. Информационно они к появлению современной техники подготовлены. Проведён широкополосный Интернет во многие деревенские телефонные узлы. Каждый второй жилой дом имеет «тарелку» с 48 телеканалами. Появились машины. Многие, по крайней мере наиболее активные граждане, получили загранпаспорта. Сегодня для людей преодолеть большое расстояние, оказаться за границей уже не проблема.
– Зато большая проблема – добраться до районного центра, чтобы попасть на приём к врачу!
– К сожалению, и это верно. Потому что автобус ходит или через день, или один раз в сутки. Получить врачебную помощь для сельского жителя – проблема.
– Вот и цена всем «тарелкам»! С одной стороны, «цифровые камеры», с другой – отсутствие нормального транспортного сообщения.
– Для социологов очень важно, что есть потенциальная готовность населения к переменам. Более 30 процентов сельского населения теперь – бывшие горожане. Растёт категория людей, которые сдают городские квартиры и перебираются в деревню. В городе выжить трудно. Там человек сдаёт квартиру, а в деревне за бесценок покупает дом. Квартиру сдаёт, условно говоря, за две тысячи долларов в месяц и на эти деньги безбедно живёт в сельской местности. А если он ещё и с руками, то налаживает вдобавок и подсобное хозяйство, заводит кур, козу с поросёнком. В общем, живёт и как крестьянин, и как рантье. Моя печаль не в том, что этих ростков мало, их не мало…
– В чём же?
– В последние годы власть, выстраивая так называемую вертикаль, начинает диктовать очень многое. И часто не по уму. Власть абсолютно не восприимчива к тому, о чём говорим мы, учёные. Она гнёт совершенно иную линию, которая, как я считаю, ведёт в тупик.
– А можно конкретнее?
– Пожалуйста. Года полтора назад возник вопрос о строительстве целлюлозно-бумажного комбината на реке Унже. Это как раз Мантуровский район, где работает наша экспедиция. Комбинат должен стать самым большим в Европе. Объём производства – 800 тысяч тонн целлюлозы в год. Но комбинат будет забирать всю воду реки Унжи, пропускать через себя и выпускать обратно. Повторяю, всю!.. К чему всё идёт? Запасы местного леса для переработки быстро иссякнут, придётся завозить сырьё бог весть откуда. А самый чистый ареал российской природы – под топор? Чиновники даже не задаются вопросом, сколь губительно комбинат повлияет на природные богатства края. Мы обращали внимание руководства Костромской области на негативные последствия строительства ЦБК, но, вместо того чтобы разобраться в аргументах, которые учёные выдвигают, нас сразу объявили чуть ли не врагами. Абсурд! Я удивляюсь, как можно игнорировать мнение людей, способных помочь избежать непоправимых ошибок.
– У вас и у областной администрации разная головная боль. Вас тревожит перспектива, завтра. Они – в плену сегодняшних проблем.
– Помилуйте! Они «сегодня» напортят так, что «завтра» не будет вовсе. Никто же не говорит, что не надо строить ЦБК вообще. Мы не стоим на позициях обскурантизма. Но нужно на аптекарских весах взвесить все «за» и «против». Всё учесть. Понять, как сделать лучше. А пока…. Вот мы в Москве проводили учёную конференцию – от Костромы не было никого. Хотя приглашения мы рассылали. И даже оплачивали командировочные расходы. Лучшие учёные собрались, было кого послушать. А у костромичей – нулевая реакция. Никто не приехал! Добра от такой власти ждать трудно.
– Естественную красоту северной природы вы причисляете к богатствам этого края?
– Разумеется! Участник нашей экспедиции профессор МГУ Сергей Николаевич Бобылёв разработал так называемый Угорский проект. Если в содружестве с местными властями его внедрить в масштабах области, люди получат и доплату к пенсиям, и дополнительные рабочие места.
– И в чём его суть?
– Речь идёт о том, как сохранить и приумножить естественную красоту природы.
Рядом с лесной-полевой красой в каждой, даже самой малой деревушке всегда уживалась архитектурная краса. Шатровая церковь, крытая осиновым лемехом. Изба с резными подзорами. Сенные сараи. Житницы. До недавних пор ещё были и ветряные мельницы. Неповторимые картины и краски деревенской родины!
Но каждый по-своему понимает красоту.… Есть у нас деревня Дмитриево. Угнездилась она на высоком берегу реки, как над вечным простором. Деревня в небесах птицей парит – душа замирает от высоты. И каждое брёвнышко избяное – как пёрышко в птичьем крыле. А приезжий дачник купил избу и одел её сверху донизу… сайдингом. Окультурил! И красота ландшафта умалилась до копеечной цены. Кому нужна имитация?
Профессор Бобылёв ставит вопрос ребром – деревня нуждается в архитектурной защите. Желаете забор поставить? Пожалуйста! Вот вам 20 видов заборов. Дом перестроить? Только в пределах традиции! Это не музей под открытым небом. Но то, что есть и будет в деревне, должно эстетически вписываться в здешнее пространство.
– Увы, испорчено уже многое...
– Но многое и поправимо. Побывайте в Угорах. Это классическое русское село, где была церковь на берегу реки, был замечательный парк в имении «Отрада», которым когда-то владел герой Отечественной войны генерал Фонвизин. Ныне здесь типичный социалистический посёлок с полубараками для жилья и железобетонным Домом культуры… Вот в Угорах много чего надо приводить в божеский вид, убирать с глаз долой всякое барахло. В других селениях тоже немало архитектурно красивых строений, ждущих хозяйского прикосновения. Бригаду бы плотников дельных – и можно всюду восстановить фантастическую привлекательность деревень. Жаль, что от властей ни помощи, ни понимания.
Между прочим, наш Угорский проект через два-три года способен стать самоокупаемым. Местные жители найдут себе в нём работу. Сюда смогут приезжать желающие поохотиться, порыбачить. Просто отдохнуть на природе.
В малых формах новое здесь уже существует. Фермер из деревни Палма возит в Троице-Сергиевский посад баранину, молоко, яйца, картофель. Он поставляет экологически чистые продукты даже в буфет Государственной Думы. В соседней деревне есть предприниматель, который организовал здесь что-то вроде турбазы. Теперь у него пять человек обслуживающего персонала. Лошадей завёл. К нему на турбазу люди заранее записываются.
Это всё мы называем очаговой экономикой. Не будет сплошных колхозных полей. Жизнь новой деревни не будет подстрижена под одну гребёнку. А то, что зарастает лесом, – пусть. Когда понадобится кому земля – он распашет. Понадобятся коровники – построит. Только не эти силикатные скотные дворы, поставленные когда-то на самых красивых местах, которые стоят ныне с проваленными крышами. Наша экспедиция пытается с агрофирмой договориться – пусть продадут нам старый коровник по остаточной стоимости, мы обрушим его, чтобы не портил пейзаж, а силикатным кирпичом замостим дорогу. Никто и никогда его не восстановит. Но не соглашаются. Как же! Строили, создавали, а теперь разрушать?
– Этих людей можно понять…
– Но это – фантомные боли. Рук-ног давно нет, непонятная боль не отпускает.…Только ведь жизнь продолжается и надо дальше идти. Что плакать по старому? Что молиться на старых богов?
– То есть кормить страну северная деревня не сможет?
– Нет. И стране не нужно, чтобы она пыталась кормить, выбиваясь из сил. Килограмм масла, произведённый в Мантуровском районе Костромской области, втрое дороже краснодарского. Северное сельское хозяйство абсолютно неконкурентоспособно на российском рынке. За исключением, может быть, эксклюзивной продукции по региональной привязке. Где-то мёд. Где-то рыба. Или экологически чистое молоко. В наших местах – богатые охотничьи угодья. Есть ягодники. Грибные места. Вы даже представить себе не можете, какие доходы эти богатства способны давать.
– Так что же ждёт северные деревни в ближайшее время?
– Что и как будет – трудно сказать. Север, конечно, возродится. Но в своём новом бытии. Я не сомневаюсь. В противном случае надо строить всюду ЦБК и гнать целлюлозу на экспорт. И всё! Но это будет путь в никуда. И деревня уйдёт в архаику, в мертвечину…
Я не любитель создавать историософские конструкции. Моя позиция состоит в том, что сейчас пойдёт маятниковое возвращение к этим территориям, но по-другому. Цивилизация вновь обратится к ним не только в России, но и в Европе, и в Америке – везде! Обратится и замкнёт спираль развития. И дело пойдёт на новом уровне.
– Это не уход в своеобразное толстовство, в чистую утопию? Похоже на бегство от цивилизации...
– Это будет не бегство, а возврат к сельскому бытию, но на новом уровне технологии. С современными механизмами, которые позволят сохранить природу. Это будет полифония решений, плюрализм подходов. А какой вариант есть у чиновников? Опять же ЦБК всюду строить? Да ещё скучно говорить о возрождении сельского хозяйства, имея в виду всё те же силикатные коровники. Всё опять по-старому? Да не будет этого! Не получится вернуться. Слава богу, есть замечательные, серьёзные люди с хорошим образованием и знаниями местных условий, которые могут смоделировать перемены. Их немного. Но они могут стать опорой.
– У вас есть уверенность, что то, что вы делаете, рано ли поздно даст плоды?
– Я такого вопроса не ставлю. Мне важен процесс. Я смотрю на своих коллег – они ерундой заниматься не будут. Наш проект растёт. Растёт за счёт серьёзных людей. А чем всё закончится, будет зависеть не только от наших усилий, но и от ситуации в стране. И, если хотите, от общего состояния погоды. Да! Да! И от состояния погоды, климата тоже.
Беседовал