Татьяна БРЫКСИНА
***
Вот я приеду, и воздух осенний
Скатится яблоком в тёмные сени
Из-под соломенной крыши… И вот!..
Зеркало в доме повешено криво –
Бедность, она лишь терпеньем красива,
Словом любви, что до сердца проймёт.
На тюфяке из пахучего сена
Зябко усну, поджимая колено,
Слыша сквозь сон причитанья в трубе.
Самые честные люди в Отчизне,
Вечные дети беспаспортной жизни
Рядом уснут, покоряясь судьбе.
Не докричаться и не добудиться!
Солью мои набухают ресницы…
Милые, милые, если б туда,
Верные Богу, дороги сходились,
Я бы спросила, о чём вы молились
Ночью, прощаясь со мной навсегда.
Если бы слёзы туда доходили,
Милые, как бы меня вы любили!
Впрочем, меня вы любили и так –
Без покаяний моих и рыданий,
В домике тихих своих ожиданий
Зимней «славянкой» засыпав чердак.
***
Заснёшь зимой, проснёшься летом,
Тоска – хоть прочь её гони!
Так и расплачешься над Фетом:
«Как грустны сумрачные дни…»!
Февраль да март, июль да август…
Уже и солнце не лудит
Земную медь – оно, как Аргус,
За ходом времени следит.
Всё опростилось в мире грешном,
И я не плачу об ином,
Кружась во времени поспешном,
Сгорая в огнище земном.
Вот так и станешь просто лишней
Среди живых… Молчи, печаль!
Когда душа уходит в даль,
«Лишь вызывающее слышно».
СОЙТИ С УМА!
Мой дом ослеп от фонарей,
Оглох от грохота дверей,
От свар кошачьих обезумел,
На электрическом свету
Ночами спать невмоготу,
Сверчок – и тот строчит, как зуммер…
Апрель, прошу тебя, скорей
Молочной зеленью залей
Нагую путаницу веток,
Избавь остолбенелый дом
От лампионов под окном
И димедроловых таблеток!
И я проснусь – как лён, свежа,
Сбегу с ночного этажа
В прохладу, в зелень, в гомон птичий…
Апрель! Апрель! Сойти с ума!
Неужто кончилась зима
И мир не стал её добычей?!
ПАСЕЧНИК
Памяти дедушки Дмитрия
Прошитый повительной ниткой,
Весь в колокольцах – тын сиял,
А за плетнёвой за калиткой
Счастливый пасечник стоял.
Вокруг него роились пчёлы
И мальвы бархатно цвели…
– Дедуля, ты чего весёлый?
– Не видишь, пчёлушки пошли!
Одышливо, сквозь накомарник,
Сквозь дымаря седую хмарь
Сказал: – Беги на палисадник –
В теньке маненько покемарь,
Поспи под яблоней-преснушкой,
Пока я рой не огребу…
…И яблоки над раскладушкой
Мою баюкали судьбу…
Закончив пасечное дело,
Дед наклонился надо мной:
– Совсем, воробушек, сомлела?
Ах, ты мой птенчик колготной!
Цветами пахнущий и дымом,
С крылом гусиным за ремнём –
Он был такой несокрушимый
В воображении моём.
Медовым загустеньем сока
Его мирволила рука…
И повелел Господь высоко,
Чтоб не гремели облака.
РЖАНКИ В НЕБЕ
Лишь бы ты не болел!
Что мне пёстрое летнее счастье
Сарафанных полей,
Где вот-вот перестанут кружить
Переклики судьбы,
Наши благости, наши напасти –
И окажется вдруг:
Солнце светит, но незачем жить!
Ты последний мой луч
Заходящего белого света,
Ты единственный, кто
Щедро высыпал мне на ладонь
Всё богатство любви –
Горстку стёклышек алого цвета –
И сказал: – Я принёс
Ярче губ твоих маков огонь.
Что ни лихо с тех пор:
– Я сама! Оттерплю, отболею!..
И коня на скаку!..
И в горящую избу!.. А там –
Что изба, что судьба!
Всё одно, никого не жалея,
Ты идёшь, как слепой,
По моим милосердным цветам –
По анютиным глазкам,
По ситцам доверчивой боли,
По льняной медунице –
Горда она иль не горда –
Ты идёшь безоглядно,
И ржанки рыдают над полем,
Причитают по-вдовьи:
– Куда ты? Куда ты? Куда?
Владимир ОВЧИНЦЕВ
***
Охмелевший на воле
Вызревающий хлеб.
Моя родина – Волга
И овражная степь.
Где пески, словно дыни,
Режет солнце в пылу –
Жгучий запах полыни
На граничном пиру.
Непокой охраняя,
Чертит коршун круги,
И речушки сгорают,
Не дойдя до реки.
Но другие осилят
И до Волги дойдут…
Жажда к воле в России
Начинается тут.
СТЕПНЫЕ МАКИ
В степи ковыль седее седины,
Легли траншеи горше, чем морщины.
В степи не зря дороги сведены
К могилам на высотах и лощинах.
Приду сюда и кепку изомну,
Степные маки разыщу на склонах.
Осыплю молча ими тишину
На двух солдатских холмиках зелёных.
Два имени. Две каски. Две плиты.
Два страшных боя. Два последних боя.
В одном калмык упал у высоты.
В другом башкир прикрыл друзей собою.
Не знаю, сколько было им тогда.
Встречались ли когда-нибудь ребята,
Но в час, когда в мой дом вошла беда,
Они пришли на помощь мне – два брата.
В степи ковыль седее седины.
Легли траншеи горше, чем морщины.
В степи не зря дороги сведены
К могилам на высотах и в лощинах.
***
По стрижиным весям, по терновым долам
Лиственной окалиной синь обагрена.
Чтобы вновь раздольем надышаться
вдоволь,
Ветры неуёмные ловят стремена.
В скачке гривы красные,
в скачке ливни ясные,
За Хопром над вязами молнии – лампасами.
Сивые ковыльные, жгучие полынные,
Вихри окаянные – бранные, лавинные!
Ох, как привораживают,
как дурманят голову
Смерчи кистеневые, свившись надо мной.
Я ль не изрубцованный жгучими,
что головни,
Вечными отметинами
волюшки степной.
Я ли не обкаркан жёлтой непогодиной,
Не пожжён песками слепо, как жнивьё.
Только, как земля моя – ивовая родина,
Я стою. Пусть каркают.
Недаром – вороньё.
По стрижиным весям,
по терновым далям,
Перекати-полем на семи ветрах,
Я лечу Россией, и в ветрах опальных
Только выше жар души – моего костра.
***
Грустный запах покоя
В спелых гроздьях дождя.
Кто придумал такое:
Уходить уходя?
Пусть нелепо и просто
Обнажился рассвет.
Твоя ранняя взрослость –
Как шальной горицвет!
В звёздном гимне распада
Мир беспечен и груб.
Неразгаданность взгляда,
Недосказанность губ.
Светом заспанных окон
Не разбужен ответ,
Твой отчаянный локон
На снегу моих лет…
Пусть нам птица без страха
Пропоёт что-нибудь.
Моя милая птаха,
Как тебя не вспугнуть?..
ЭЛЕГИЯ
Кукушка отвещает нужный срок.
И всё, чем обольщал себя и тешил,
Сорвётся не стихом, а кляксой – лешим.
Осиротеет мой родной порог.
И всё пойдёт как было, как должно:
Посыплет снег,
и цвет закружит с веток.
Но только ни снежинкою, ни цветом
Не загляну, не постучусь в окно.
За горизонт закатится звезда.
А мир не содрогнётся, не услышит,
Как в предрассветье простучит по крыше
Обычная небесная вода.
***
В песок,
В пласты безвременья сквозь груды
Вселенских катаклизмов-катастроф
Уходит жизнь.
И тайные Бермуды
Смыкают свой магический покров.
Но за чертой оплавленного неба,
С осатанённой яростью комет,
Откроются космические недра,
Вдруг обнажив рождающийся свет.
Зачавшийся в очерченном безбрежье,
Под толщей тьмы, в блуждающей золе,
Как слабый жест невиданной надежды
Живой и умирающей Земле.
Сергей ВАСИЛЬЕВ
***
Из малиновой из чащи
Приходи ко мне почаще,
Мой игольчатый дружок!
Погрустить чтоб, покалякать,
О стране родной поплакать,
Выпить чтоб на посошок.
У меня огни да волки,
У тебя одни иголки –
Жизнь, как ягодка, сладка!
Если уж и впрямь хреново,
Я налью тебе парного-
Распарного молока.
Посидишь под табуреткой,
Озаришься рифмой редкой
И опять нырнёшь в кусты.
Если честно, в мире этом,
Неуклюжем, несогретом,
Только есть, что я и ты.
***
Укоризненно смотрят,
взахлёб корят,
Пьют сердито свои напитки.
Слишком много ангелов, говорят,
Да и Бога тоже в избытке.
Я гляжу с удивлённой на них
тоской:
Утонувших в земных нарядах.
Можно думать,
я придумал такой
Небескрылый миропорядок!
***
Снова сирень и снова акация –
Жёлтая, как блесна.
То ль сновиденье,
то ль провокация,
То ли просто весна.
Спиннинг возьму
и пойду на Волгу я
Воздухом подышать.
Будет ли жизнь моя краткой
иль долгою –
Это не мне решать.
Это Тебе – не грожу,
не хвастаю! –
По небесам брести.
Мне бы лишь эту дуру зубастую
До берега довести!
***
Либо Ли Бо, либо Ду Фу,
Либо инь, либо янь.
Стрелы дождя
пронзают строфу –
Осень куда ни глянь.
Жалкие крики озябших стай,
Царство тоски и льда.
Вот бы и мне улететь в Китай
Или ещё куда.
Поздно, дружок, – утекла река,
Осталась пустая твердь,
Где жизнь твоя,
словно миндаль, горька
И сладка, словно соты, смерть.
***
Пустынная степь, луна,
Ковыль, поглощённый тьмой.
Дорога всегда длинна,
В особенности домой.
Так сладко купать в пыли
Босые подошвы ног
И лишь на краю земли
Узнать, как ты одинок.
Не мытарь, не фарисей –
Когда же взойдёт заря!
Так шёл домой Одиссей,
Расталкивая моря.
Лет, может быть, через сто
И ты, ощутив предел,
Придёшь, чтоб увидеть, что
Твой дом давно опустел.
Валерий БЕЛЯНСКИЙ
***
Я думал, мир упорен и упрям,
А он податлив, бестолков, аморфен,
Как пыль между закрытых в зиму рам,
Как выпрыснутый из иголки морфий.
Действительность слаба, а водка – зла,
И далеко до бунинского слога.
И если в злость подагра перешла,
Не в этом ли, ей-богу, Имя Бога?
Привычно в смех раскатываешь стон,
Но в зеркале опять не лик, а морда.
Тверди свой заунывный лексикон,
Катись, пока не сточится реборда.
Не спрашивай, дружище, как дела,
А то ещё отвечу в самом деле.
Ведь не к добру, когда улыбка зла
И лёгкость подозрительная в теле.
А впрочем, это с возрастом пройдёт,
Когда совсем природа отупеет,
И ноющая рана заживёт,
Которая душою зваться смеет.
***
В полутёмном купе, размышляя о снах аксолотля,
Поглощая вокзальный засохший кусок колбасы,
Я въезжаю в Сибирь,
как в берёзовый промельк болотный,
И московское время мои подтверждают часы.
Я въезжаю в Сибирь, подводя непростые итоги,
Вспоминая давно позабытые мною пути.
Мне уже не пройти заповедные эти дороги,
Я, увы, не смогу в эту реку повторно войти.
Я въезжаю в Сибирь, и она холодна, как чужая,
А с чего бы и быть ей, скажите на милость,
родной.
Мало, что ли, таких по пространствам её
проезжает,
Сквозь неё, а как будто её обходя стороной.
Так нежней береги ты озёра свои и болота,
Так надёжней храни ты глухие свои города.
Я же так не могу, мне всё мнится –
хоронят кого-то,
И осенним крылом осеняет кого-то беда.
Та же ночь за окном, те же избы и те же заборы,
Те же люди вокруг, да и кто переделает нас,
Те же песни поют и те же ведут разговоры,
Тот же самый в церквах затуманенный иконостас.
***
Здесь на стыках враздрай
одичалые треплет вагоны.
Обветшалые здания, полуоткрытые двери.
Здесь растерянно машут нам вслед
занавески с балконов,
Здесь я жил, здесь я умер когда-то
и этому верен.
Здесь усталая мать мне перловую кашу варила,
Застывая подолгу у окон и глядя за лето.
А возможно – за Лету, она никогда не любила
Упрощать, на вопросы давая прямые ответы.
В этих комнатах пыльных
так мало гостей побывало.
Да и те, что бывали, потом исчезали надолго.
А потом всё пропало – и эта судьба миновала,
Только музыка где-то за лесом звучала, не молкла.
А потом я родился опять, я так часто рождался.
Я надёжно пророс, я в любой суете не терялся.
Я привык привыкать и всегда находил себе дело.
Только музыка, музыка, музыка, музыка пела.
Только музыка пела, не молкла за лесом, за плёсом.
А возможно – за летом, а может быть,
даже за Летой.
Так и жил я под этой загадкой,
под этим вопросом,
Под летящей над городом тихою музыкой этой.
***
В гостинице гуляют сквозняки
И женщины весёлые гуляют,
Но тараканы дохнут от тоски,
И дни своё теченье замедляют.
Убогий интерьер ласкает взгляд
Какою-то нездешнею истомой,
И выцветшие сумерки хранят
Размазанные трупы насекомых.
А ночи здесь пришибленно тихи;
Почти взахлёб молчит радиоточка,
И трезвые, холодные стихи
Ложатся, как грехи, за строчкой строчка.
Пронзая непогоду, за окном
Грохочут полуночные составы.
Забывшись быстрым, обморочным сном,
Приморский город разомкнул суставы.
Забрызганный, пришпиленный к скале,
Растёкшийся по маслянистой жиже,
Он светится в колеблющейся мгле
И фонари свои на нитки нижет.
В нём нет ни капли взрослого стыда,
Он грустен и игрушечен до боли.
И я, наверно, не вернусь сюда,
Под кипарисы, горькие от соли.
***
Осень, Волга, места Левитана…
И гуляя по пристани Плёс,
Где прибрежный туман, как сметана,
И где кашкою берег порос,
Я молчание осени слушал
Меж холодных древесных стволов,
Я заглядывал в окна, как в души,
Бессловесные души домов.
И под выпуклый борт теплохода
Утекала безмолвно вода,
И с деревьев осыпались годы,
Но не на зиму, а навсегда.
И прибрежный туман, как сметана,
Затопил все слова, все дома.
И не слышно шагов Левитана
Там, где с лесом смыкается тьма.
Евгений ЛУКИН
***
Скорлупка бигуди.
Пылятся кружева.
Послушай, разбуди,
скажи, что ты жива.
Такой подробный бред –
до складочки по шву.
И пачка сигарет
лежит – как наяву.
ПРУД. ЗИМА
В глубоком чёрном льду
ветвистые расколы
прозрачно-известковы,
и я по ним иду.
А было – шли вдвоём,
ещё живые оба,
и завитком сугроба
кончался водоём.
***
Точно не твою судьбу, но чью-то
одарил Господь, попутал бес.
Краткое, свершившееся чудо.
Больше не предвидится чудес.
Говори что надо и не надо,
только о случившемся молчи.
В чёрном кофе кубик рафинада –
белый домик раствори в ночи.
***
Прикинешь: чернее сажи
маячит небытие.
А вроде весна всё та же –
как прочие до неё.
Пернатые скандалёзы:
«Чивик! – говорят. – Чивик!»
А крона-то у берёзы –
как пушкинский черновик.
***
Hе от Творца, не от скупщика душ –
стыдно сказать, от плотины зависим.
Вот и стоит рукотворная сушь
Над белизною песчаных залысин.
Волга слепит равнодушней слюды.
Hи рыболова на отмелях этих.
Только цепочкою птичьи следы,
словно гулял одинокий скелетик.
***
Сумерки бродят врозь.
Светится допоздна
розовая насквозь
тёплая желтизна.
Все догорим дотла –
что сожалеть о том!
Осень ещё светла.
Слякоть придёт потом.
Василий МАКЕЕВ
***
Подули ветры верховые,
Листва по берегу – вразброс…
Как все живущие в России,
Веду я род свой от берёз.
Не одиноких, не плакучих…
Но надо мною с детских дней
Шумят берёзовые кущи,
Как совесть Родины моей.
Когда метельный зимний вечер
Встаёт над русской стороной,
Берёзы затевают сечу
С неумолимою зимой.
И отряхнувши сны седые
И раскалившись добела,
На все края мои родные
Звонят берёз колокола.
И в этом звоне колокольном
Я сердцем слышу их наказ:
Живи безудержно и вольно,
Ни перед кем не пряча глаз,
Но если холодом повеет
И грянет гром над головой,
То перед Родиной своею
Ты встань, как лист перед травой.
ПОЛНОЧНЫЙ СНЕГОПАД
Видимо-невидимо, слыхано-неслыхано –
Валит снег на улицы города Москвы,
И позёмка поздняя вяжет, будто лыками,
Будто на ночь путает по ногам мосты.
Вся Москва как в озеро тихое опущена,
Снег летит-слетается
на фонарный свет,
Осеняет вечностью бронзового Пушкина,
Может быть, о нянюшке думает поэт.
В эту пору снежную
поневоле вспомнится
Про житьё в бревенчатых
четырёх стенах,
Утренние запахи в запустелой горнице,
Веники окладистые в продувных сенях.
Но как в полночь зимнюю
выпадет погодушка,
Заровняет впадины, кочки и углы, –
Что Москва-боярыня,
что деревня-вдовушка –
И в речах рассыпчаты, и лицом белы.
Если б я знахарствовал
красоте по здравицу,
Если б тайну вечности
знал я наизусть,
Я Москву оставил бы
спящею красавицей,
Положив ей в голову пуховую Русь.
Пусть такое нравится
далеко не всякому,
А житьё хреновое в сущности у всех,
Что в селе, что в городе –
всюду одинаково
Валит по пословице на голову снег.
***
Оставит мать мне тихий угол дома,
Когда устанет сердце у неё.
Пройдут дожди, и рыжая солома
На беззащитной крыше погниёт.
Дожди карниз дощатый покоробят,
Начнёт мороз завалины крошить.
Бельмом золы затянутый колодец
Одни синицы будут сторожить.
И кто придёт на светлый палисадник
Сажать сирень и сеять семена
Забытых трав? И запоздалый всадник
Не стукнет в переносицу окна.
Кому тогда откроют и доверят
Глухую тайну этой тишины
Крест-накрест заколоченные двери
И брёвна перекошенной стены?
Но запылит забытая дорога,
Оставит зной полынную межу,
И я приду к скрипучему порогу
И голубей на крыше разбужу.
И, вспомнив тех, приветных и усталых,
Кто обживал дубовые углы,
Поставлю в угол ветку краснотала,
Травой зелёной выстелю полы.
И лишь потом, с печалью неизбежной,
За скромный ужин сяду без огня,
Чтоб никогда во тьме своей кромешной
Не обижалась мама на меня.
***
Не надо плакать о былом!
В особенности за столом
При людях разных – будут впредь
Втайне смеяться иль жалеть
И назовут промеж собой
Замытой тряпкой половой.
Не надо плакать о былом
И в одиночестве своём,
Ведь это страшно. Как-нибудь
Уйми страдальческую грудь,
Зарядку выполнить осмелься
И заразительно посмейся!
Не надо плакать о былом,
О юности своей недавней,
Как в палисаднике, за ставней,
Сидели с девушкой вдвоём.
Как понимающе прощала
Она нескладные слова
И губы мятой защищала,
И потому не сберегла.
Любимая! Неужто осень
И в наших властвует садах
И пьёт редеющие росы
В твоих нечаянных следах?
Я тоже в осень заблудился,
Я забывался без конца,
Как лист осиновый, кружился
Вокруг чужого деревца.
Была щемящая услада,
Наивно думать, что потом
Найдёмся мы… Но нет, не надо,
Не надо плакать о былом!
Не надо плакать о былом,
К чему простуженные стоны!
Греби в весенние затоны
Своим занозистым веслом!
Не посчитай себе за труд,
Доплыть, быть может, приведётся
Туда, где лилии цветут,
Цветут в воде чернее дёгтя.
Простор пред ними не безбрежен,
И тинный запах нездоров,
Но лепесток их белоснежен,
Как лебединое перо!
Когда остынет водоём
И встанет ночь на небосклоне,
Сжимаясь в мокрые ладони,
Они не плачут о былом...
Не надо плакать о былом!
Другие дни, иные позы…
Отныне мать не вытрет слёзы
Тебе крестьянским подолом.
Страшит её при каждой встрече
Твой неразгаданный удел:
Ты где ж шатался, человече?
Как ты, мой милый, похудел!
А разве проводы не горше,
Не тяжелее потому,
Что мать заплачет:
«Дай, мой боже,
Здоровья сыну моему!»
Ах, мама, мама!
Видно, чудом
Меня отметила судьба:
Приду домой я – ниоткуда,
Уйду – неведомо куда.
И не расстраивайся очень
Из-за того, что я спроста
Не проживу ни дня, ни ночи
За пазухою у Христа.
Но если ты немножко рада,
Что я живу не напролом,
Я попрошу тебя – не надо,
Не надо плакать о былом!
Не надо плакать о былом!
Недолог век, что мы живём.
Мелькают дни, как спицы в раме.
Но в малом сердце – целый мир,
Оно печалится о маме,
О девушке, которой мил
Ты был когда-то. Потому
Всего естественней ему
Стучать у добрых чувств на страже
Натруженнее с каждым днём…
А, впрочем, сердцу не прикажешь.
Как сладко плакать о былом!