Алексей МОШКОВ
Родился в 1983 году в Кондопоге. Окончил Литературный институт им. Горького – семинар Олеси Николаевой.
* * *
…прежде чем человек умирает,
он перестаёт видеть кончик носа.
Ошо
Без очков я всегда видел не дальше собственного носа,
но теперь, как ни напрягаюсь, не могу разглядеть его кончик.
Чувствую, не к добру. У меня накопилось к жизни немало вопросов,
как бы жизнь не оставила меня с носом, впрочем,
его я как раз и не вижу, а жизнь только вошла в своё русло:
я заработал свой десятый миллион,
и карапуз мой отправился в школу.
Всё как полагается, как у людей, но часто я просыпаюсь
с таким чувством,
будто я что-то упустил или просто, как сорванец,
непоправимо нашкодил.
Нельзя терять времени, но куда спешить: жизнь, по сути,
ещё вначале.
Надо столько ещё свернуть гор, утереть носы
доброжелателям и прочим злодеям,
но чувствую, что-то не так, раз стал просыпаться
и глаз не смыкать ночами,
и столько вопросов, даже не знаю, что с ними делать.
Зачем вкалываю, как вол, а жена цветёт и пахнет, как цветочек,
зачем вообще она, наш карапуз, я сам, да и все мы вместе?!
Зачем что-то куда-то дальше, когда я уже не вижу кончик
собственного носа, но продолжаю месить жизнь, словно тесто?
Так, стоп, просто устал, надо записаться к психологу и окулисту,
надо отдохнуть, съездить на море или хоть выбраться на рыбалку,
нужно расслабиться, выпить рюмочку под музычку Франца Листа
и забыть об инвестициях, кредитах, акциях, банках.
Забыть обо всём, выпить чаю с вареньем и скушать пончик,
заняться любовью с женой или рухнуть в детство
и забраться на крышу...
Я знаю, что всё образуется, только меня беспокоит кончик
собственного носа, который я больше не вижу.
ПОСВЯЩАЕТСЯ КОНДОПОГЕ
Там воздух уже не отличить от ядовитого газа.
Там деревья упали бы, если бы корни
не трансформировались в болты.
Там рыбы превратились в ихтиозавров, но как-то сразу,
тем самым принципы деволюции сводя до статуса ерунды.
Там стоит городишко по горло в падали и отбросах.
Там дома уходят в землю, как дряхлые старики.
Там комбинат пыхтит трубой, как древний дед папиросой,
которому две затяжки до гробовой доски.
Там работа стала Мечтой, но бесполезен поиск:
Заводы разрушены, пыхтит один комбинат.
Там у каждого, как в раю, белоснежная совесть,
поскольку её нечем марать.
Нет даже спирта, чтоб подмутить рассудок.
Но с каждым днём становится веселей:
девки удрали в столицу пополнять ряды проституток.
Парни, как патриоты, превратились в бомжей,
ибо милиция не спит и даже не дремлет:
выселяют за неуплату. Постановление: страшный суд.
Чем так жить, уж лучше ворованной дрелью
просверлить себе горло, но сограждане не поймут.
Потому что в стаде каждый должен знать своё место.
Потому что стадом надёжнее двигаться в сторону небытия.
Потому что небытие – жених, а стадо – его невеста.
И на брачное ложе со всеми шагаю и я.
* * *
Жизнь – это, в общем, такая хурма:
говорят, сочна, хоть и на вид бетон.
Не успеешь продрать глаза, а вокруг уже тьма,
и даже не можешь вспомнить, какой был сон.
Выключатель… какой же был он на цвет,
и где он был вообще? вспоминаешь, шаря впотьмах.
Надежда – это стержень: надеешься на электрический свет,
потому что помнишь, говорили: сочна хурма.
Но выключателя нет. Тогда остаётся дверь.
Но ты отграничен сплошной стеной.
Бьёшь в стену. Рычишь, как зверь.
Была бы водка – на неделю ушёл бы в запой.
Главное: не сдаваться, не сидеть, ручонки сложа,
вот и шаришь по стенам, чтоб их занять:
когда руки заняты, тогда душа
может и в отсутствие моря погоды ждать.
Думаешь, потому что не вечна тьма,
надо лишь пережить, как прескверный сон,
ведь помнишь, говорили: сочна хурма.
Но вокруг только один бетон.
* * *
Дело моё не труба, не флейта, не саксофон.
Дело моё не труба, не гаечный ключ, не молоток.
Дело моё старый дисковый телефон.
Говорю, вроде кто слушает, раз не идёт гудок.
Раз не идёт гудок – значит, кто-то с другого конца
провода слушает, что говорю ему.
Мои слова действуют, как на цветок – пыльца,
на слушающих. Я разношу пыльцу.
Дело моё – старый дисковый телефон,
а ты слушай, тот, который с другого конца
провода: дело твоё – гаечный ключ или саксофон,
поэтому мне не надо знать твоего лица.
Напрягай уши, впитывай слов пыльцу.
Каждое слово на золота вес.
Каждое слово моё будет тебе к лицу;
будешь красив, как бес,
говорю это, трубку сжимая в худых руках,
говорю, сколько не помню уже.
Раз гудок не идёт – значит, голос мой в чьих-то ушах.
Мне велели уши глаголом жечь.
Мне сказали, что надо в трубку вот так слова,
что там кто-то слушает с другой стороны.
Мне сказали, и в это верит моя голова.
И я говорю. Жаль, в ответ слова не слышны.