Среди разнообразных записей, составивших новую книгу Даниила Гранина Листопад» («Звезда», 2008, № 1–2), есть такая: «Под окном росла старая акация… Все ветви были унизаны бурыми комочками, похожими на осенние листья. Это были воробьи… хор птичьих голосов то сплетался… в единую песню, то распадался на отдельные партии, слышны были солисты».
Что-то похожее можно сказать и о самой этой гранинской прозе. В ней немало того, что, будучи разбросано по отдельным страницам, тем не менее «сплетается в единую песню». Например, о пережитом на войне. Тема, «заявленная с самого начала. С пронзительного воспоминания о последней встрече со вскоре погибшим другом, возникает вновь и вновь в упрямом стремлении воскресить, запечатлеть лица и судьбы ушедших». «…Стало обидно, что нигде, ни на заводе, ни в районе, ничего не останется о нём», – о товарище по ленинградскому ополчению, Саше Ермолаеве, который «до конца, до последних дней своих оставался комиссаром в самом лучшем смысле этого слова», как пишет Гранин, не чураясь «немодного» нынче слова.
Воскресить – вопреки усердной «работе» забвения, равнодушия, казённого обезличивания, скрадывания «чудовищной, немыслимой» цены, заплаченной народом за победу, и многолетнего вымарывания из истории тяжких, трагических событий – вместе с их участниками и жертвами («Зачем показывать страдание?» – говорил один из партийных «вождей» про сценарий о блокаде).
Столь же часто и последовательно обращается писатель к драматическим судьбам людей науки и искусства. Подчас досказывает что-то о своих прежних героях – «зубре» Тимофееве-Ресовском и «странном» Любишеве, порой опять-таки воскрешает забытые имена. Характерен заголовок одной такой записи – «Стирая пыль» (о литераторе 20–30-х годов Василии Андрееве).
Если об участи своего коллеги и друга Геннадия Гора, которого в годы террора как-то упустили органы, но страх не упустил, и у которого, если воспользоваться его собственными стихами, «голос утренний угас», Гранин пишет с сердечной болью, то генетиком И.А. Рапопортом, «дважды героем, сперва на фронте (где храбро вёл себя и Гор. – А.Т.), а потом… в сражениях с Лысенко», писатель откровенно любуется.
«Таких было немного, но они были», – с гордостью говорит он, вспоминая поступки академиков Павлова, Капицы, Орбели, непримиримое письмо пианистки Юдиной Сталину и причитание Леонида Борисова над гробом Зощенко: «…Прости нас, дураков, мы тебя не защитили, отдали тебя убийцам, виноваты мы, виноваты!»
По этому высочайшему счёту поверяет автор книги самого себя. Рассказывая о трусливо-скомканном прощании с Ольгой Берггольц, не утаивает, что «в своём слове ничего не сказал» о всём трагизме её судьбы и только потом «заподозрил себя: может, всё же убоялся?..» И с такой же беспощадностью размышляет о том, что «сам хороший пример» долголетнего усвоения предписанных «свыше» истин, что страхи, преследовавшие Гора, напоминают его собственные, что «прожил двадцать с лишним лет оболваненным, дурнем, соучастником системы лжи, самообмана».
Дорогого стоят некоторые «частные» сюжеты и эпизодические персонажи книги. Хотя бы скромный муниципальный смотритель, который с чисто швейковской хитрецой уберёг памятник первому чешскому президенту Масарику сначала от гитлеровцев, а затем от последующих перемен политической погоды:
«…Дубчека сняли и следом за ним команда Масарика тоже снять… И вот я уже на пенсии, вызвали меня: ставить надо Масарика обратно, где Масарик? Я на склад, вытащили его, бедолагу, – и назад. А Готвальд стоит. Готвальда сняли, хотели в лом железный, я говорю: пусть полежит на складе».
Книга многотемна, многолюдна и, так сказать, многоинтонационна. Есть в ней и острая, жалящая 
публицистичность («Гражданские чувства, гражданские требования, гражданское поведение – зачем? Начальство это только раздражает»). А есть и целомудренно негромкий лиризм: на осеннем берегу встретились отпечатки женских каблучков. – «Я иду по её следам, видно, как она остановилась, потопталась у зелёного вала из водорослей… Потом мы идём дальше… если оглянуться назад, то покажется, что мы гуляли вместе… по этим следам можно было подумать, что я молодой. На этом на заливе, на этом берегу был я молодым». И десятки страниц спустя этому аукнется вписанная откуда-то цитата: «Вверх идёшь всегда в окружении друзей, а вниз спускаешься одинок». И само заглавие книги – «Листопад».