Александр Сокуров явился в середине 80-х загадочнейшим инкогнито, снявшим два полнометражных фильма и порядка семи-восьми документальных и короткометражных игровых, – причём все они – все! – были положены на полку. Вы где такое видали? Возникал вопрос: да кто же его при таких раскладах запускал?
А вот запускали. Значит, и раздражение (а порой и просто ненависть) вызывал, и глубокое уважение. Да и договориться умел. Ибо уже, конечно, настоящим режиссёром был – и подлинным художником.
Далее началось явление Сокурова в мир. Триумфальное. Все ненавистники замолкли – помню только одну отрицательную статью о нём А. Тимофеевского. Остальным в разгар подобного триумфа выступать было как-то и не комильфо.
Впрочем, триумф был вполне заслуженным. Становилось совершенно очевидно, что к нам пришёл режиссёр, обладающий умением создавать на экране состояние магии, завораживать некой змеиной, тягучей, всасывающей тебя, как в воронку, метафизической пластикой. Тут все стали говорить, что перед нами наследник традиций Тарковского.
Потом перестали. Ибо стало ясно, что если и есть нечто общее у двух этих художников – это чувство той самой метафизической, магической пластики. А все месседжи, как и весь нарратив, абсолютно непохожи.
Тарковский – весь в поисках Бога внутри атеистического мира и атеистического сознания. Он пробует на ощупь разные матрицы, надеясь в них найти Абсолют – Океан в «Солярисе», Зону в «Сталкере», разрушенный храм в «Ностальгии». И выходит с ними на открытый диалог – на том и успокаивается. Внутренним постижением Бога и неотъемлемым, неизбывным движением к Нему становится только мучительное, прорывающееся сквозь боль, тревогу, сквозь эксцессы и ужас ХХ века, сквозь непонимание людьми друг друга состояние тоски по Гармонии в «Зеркале».
В мире же Сокурова Бога нет. Этот мир зависает над реальностью. Он безблагодатен. Он похож на Чистилище. Герои Сокурова ничего не ищут, ничего не алкают и не взыскуют – они переживают давление бытия. И будто жаждут избавления от него.
РИА НОВОСТИ
Перед нами какая-то другая художественная логика, не привычная ни атеистическому сознанию, ни религиозному. Более всего она близка творческому сознанию Вернера Херцога – и весьма легко представить каждый фильм Херцога под подписью Сокурова. Но – всё же нет. У Херцога в основе – тотальное невзаимодействие двух разнозаряженных миров и тотальное же трагическое отсутствие между ними Диалога. Именно оно и высекает ту самую Безблагодатность. Значит, его кинематограф всё-таки чему-то учит зрителя, втайне намекая на возможность иного, гармоничного исхода заявленных конфликтов.
Кинематограф Сокурова, кажется, просто бежит и от попытки учительствовать, и от стремления к гармонии. Ибо он и так гармоничен (не случайно слово «элегия» в названиях многих его лент). Но это гармония комы. А какие могут быть в коме – да и в Чистилище – морально-этические установки? Логика привычного «нарративного» существования? Нравственные акценты, наконец?
Основой является Созерцатель, отнюдь не склонный к метаниям и борениям. Таким героем становится главный персонаж «Дней затмения» молодой врач Малянов – именно через спокойное созерцание, спокойное проживание, переживание постапокалиптического, «последнего» бытия он столь же спокойно развоплощает его, открывая ключ к возвышению над ним. Его улыбка в финале, впервые возникшая, – и есть его духовная победа. И выход на другую ступень в Постижении.
Таким же духовным выходом становится озаряющая мир затухающей, какой-то патологически внутренне опустошенной, гниющей метафизики последних лет советской власти месса «Жертва вечерняя» в одноименном фильме – всеочистительный и всепрощающий хорал. И это редкий случай, когда спокойному и печальному созерцателю-режиссёру открывается Бог.
В иных случаях духовная победа всё равно остаётся за ним самим, за Сокуровым. Он в своих фильмах сам Творец-Созерцатель. И он настаивает на этом Созерцании. Он тоже ждёт. Вместе со своими героями. И, кажется, знает ключ к Выходу, но, как правило, не открывает его нам. Он будто испытывает нас на душевную прочность, превращая и зрителей в фигуры Чистилища. Вы взыскуете Выхода из него? – Нет, подождите ещё. А, может, вы пропустили его? Может, во время сеанса погружения в экранную кому просто не увидели этого выхода? Может, он где-то там был, а значит, надо заново войти в только что предложенную медитацию, но по памяти? Или заново погрузиться в неё?
Сокуров – страж Порога. Превращая нас в нераскаянные и неприкаянные, но далеко не безнадёжные души Чистилища, он ждёт от нас внутреннего движения к обретению света в себе самих. Он ждёт. Времени у него много. В запасе у него – вечность – метафизический хронотоп без конца и края.
В противном же случае – как в одном из его фильмов «И ничего больше». Там мы наблюдаем хронику войны, постепенно превращающуюся в какую-то бессмысленную, вязкую и вот уж точно безблагодатную – патологически безблагодатную – кашу. В мир, отринувший от себя вообще всё, что можно. И всего лишившийся. Напрочь лишённый даже намёка на возможность Спасения.
Там – смерть. Здесь – жизнь. Для Сокурова в ней нет координаты Пути. В ней есть координаты Переживания и Постижения.
Сокуров совершает буддийскую прививку христианскому сознанию и христианскому мировоззрению. А значит, открывает новые горизонты и новые духовные смыслы, необходимые для более полноценного взаимодействия с миром.
Александр Шпагин, киновед