Строки нового века

Всяк, оставивший надежду,
что спасётся красотой,
сам с себя сорвёт одежду
и начнёт ходить нагой.

* * *
Облака летели низко
и, застигнутый врасплох,
я от неба слишком близко
оказался, видит Бог.

И не сразу догадался,
не почувствовал пока,
так как с небом не якшался,
сколь опасность велика.

Валит наземь, бьёт жестоко,
будто бы наделено
колоссальной силой тока,
вправе нас судить оно.

* * *
Фрак, взятый напрокат, ему был узок,
и это не тревожить не могло,
но вдруг увидел пару трясогузок
учёный муж сквозь мутное стекло.

О жизни птиц учёный муж дотоле
знал мало или вовсе ничего,
но вспомнил, как однажды в чистом поле
дождь проливной чуть свет застал его.

Он в перелеске от дождя укрылся
и вдруг увидел прямо над собой
птенца, что ото всех вокруг таился, –
нескладного, с большущей головой.

* * *
С невероятной быстротой
забыв про труд общеполезный,
стал жить подолгу под Москвой,
как барин я мелкопоместный.

Вставать не рано, кофий пить,
на протяжении беседы
с женой пытаясь облегчить
шнурок на туфле левой кеды,

я в исступленье приходил –
дерзил, дурачился, кривлялся,
но после – белочку кормил
в саду с руки.
И умилялся.

* * *
Укатали нас крутые горки.
Я стою с заплаканным лицом,
как мальчишка скверный после порки,
взявший моду в спор вступать с отцом.

Что я перед Богом!
Может, только
капля в море, в поле колосок?
Затеряюсь, как в стогу иголка,
с пальца драгоценный перстенёк.

Клементина ШИРШОВА

* * *
алел вином прожектор ноября:
картины, плющ, диван, азы науки.
был он предельно честен, говоря:
«мне нравишься не ты, а твои руки»,
катился час, хрустален и глубок.
открылась дверь, подул сквозняк с балкона.

друг в друга вжались шапками пионы,
продолжив невербальный диалог.

МЫ (фрагмент)
когда вы будете вместе, настанет мир
на всей земле, навечно, в единый час
и радость, как божий свет, озарит эфир,
я буду смотреть на вас.
когда не захочешь пить из горла вино,
на белоснежную скатерть поставишь квас,
когда наконец сольётесь из двух в одно,
я буду смотреть на вас.

небо порвётся от счастья, зарядит дождь,
смывая немощь, омоет и память нас.
когда она отлетит – когда ты умрёшь,
я буду смотреть на вас.

* * *
молчание в такси. моё лицо,
как мне тебя найти за краем ночи?
перебегаю глазом-колесом
строений разгоняющийся очерк.

движение, откуда и куда?
движение вперёд неудержимо.
не чувствую ни боли, ни стыда.
деревьев, фонарей, влюблённых мимо.

левее – он. закутался в пальто,
наверняка обдумывая то же.
моё лицо! скажи мне, где оно?
боюсь подумать, сколько жизней прожил.

молчание в такси. моё лицо
исчезло, затерялось среди прочих.
а мне остались: грязь, дома с торцов,
закрытые палатки у обочин.

* * *
ожидание поезда – вечное, разрывное.
перестук в большом отдалении слышен, вроде.
кто-то сверху давно оставил тебя в покое
помирать среди разрастающихся угодий.
сеять доброе, печь горшки, умножать благое,
но при этом только и делать, что побираться.
правда, бьётся чужое, выгнутое, литое –
отыщи его на дне выездного ранца.
отряхни от крошек, вытри от жирных пятен,
чтобы кровь свободно текла из открытой жилы,
лишь тогда исход станет памятен и приятен.
ты поймёшь, что я давно уже всё решила.

* * *
пять свечек в торте, новый друг пришёл.
коленки обе содраны, разбиты,
и дальше будет – очень хорошо.
и радость жить читается в улыбке.

потом зима, за школой – институт.
за первой блажью первая ошибка.
«вдруг мать узнает, как его зовут?
теперь боюсь» – читается в улыбке.

со старым другом, разбирая шкаф,
раскладываешь фото и открытки.
вы пьёте водку с ним на брудершафт,
а всё же фальшь читается в улыбке.

и вдруг банкет. он вроде бы смешно
торжественный – ни пауз, ни заминки.
но входит кто-то, как в немом кино,
и пустота читается в улыбке.

* * *
меня зачали в купленном СВ,
где бурой вязью – тени на стене.
фонарный свет, раскачиваясь, рос.
и мамин профиль – прерафаэлит.
погоду я не помню, говорит,
а помню только стук ночных колёс.
тянуло перегаром и смолой
из ресторана рядом, но покой
угадывался остро – ликом прост:
захватывали мягкие тиски
и, будто на качелях, понесли
до крайней высоты – до самых звёзд.

Елена СЕМЁНОВА

Цветы водосбора
Оплакавши жаркую пору,
Тоскует сентябрь, уходя,
Но пахнут цветы водосбора
В сиреневой дымке дождя.

Но зелень врывается в ставни,
Стараясь поведать вдогон
О чём-то заветном, о главном,
Чего ты был в жизни лишён.

И диво – полны хлорофилла,
И в строгости ясной правы,
Растут у реки что есть силы
Наивные листья травы.

И хочется выйти в предзимье,
Оставить уютную клеть,
Чтоб так же доверчиво с ними
Под небом осенним шуметь.

Осень в Синькове
Пришло – не затоптать, не вымарать,
Не вычеркнуть заветных строк –
Трава как волосы кикиморы
И сердца голубиный ворк.

И мокрость веточки рябиновой,
Дрожащей прямо возле глаз,
И слой земли раскисшей, глиновой,
Что под ногами запеклась.

И тихий, мерный ход истории,
Где редкий дождь и блеклый свет,
Где даль в глаза течёт как море и
Тебя самой – как будто нет.

Ну и дорога – грусть заплечная,
В овраге шина у мостка...
И, как смола густая, вечная,
Непреходящая тоска.

Лес
Сбилась душа с маршрута,
Вышла на встречную полосу –
Стало темно и смутно,
Ветер шепнул – не бойся!

Видишь – деревья босы,
Хмуры, мрачны и наги –
Но ведь любые особи
К свету идут сквозь овраги.

Свет на поляны, веси
Льётся с высшего яруса,
Только сигнал дай – взвейся
Сердца хлопучим парусом!

Там, где мелькнёт усмешка
Закоренелого циника,
Будет тюрьма и вышка
Водка, аптека, клиника...

Так, нашептав на уши,
Ветер свистнул и канул –
Лёгкою тенью в душу,
В сердце тяжёлым камнем.

Детство
Был сон, в нём чашка со щербинкой
Столь отрешённо на окне
Стояла и простой картинкой
Напоминала детство мне:

Тот быт, прилипчивый до дрожи,
Растаявший, как сладкий сон, –
Сквозная вешалка в прихожей
Молочно-белый телефон.

Уютный круглый стол в гостиной,
Она же спальня, кабинет,
И полотёр – прибор старинный,
Каких в помине нынче нет.

Бутылка с вязкою мастикой,
Что в умывальник пролила,
И как, боясь расплаты, крика,
Прихода бабушки ждала.

Окошко, что из кухни в ванну –
Чтобы подглядывать туда,
Пусть всё от пара в нём туманно
И непроглядно, как слюда.

Тот мир, мерцающий, особый,
Летящий в незаметье дней,
Не называла я хрущобой,
Узнала слово лишь поздней.

И вот сегодня чай упрямо
Из чашки со щербинкой пью,
Чтоб не предать и на полграмма
Ту бытность детскую мою.

Андрей КОРОВИН

Рождество в Топловском монастыре
                    Наташе Мирошниченко и Серёже Ковалю
в январских небесах
святой Екатерины
зелёная звезда
качается в груди
и снег вокруг горит
и светит свет старинный
в рождественских яслях
маячит впереди

мы маленькие мы
осколки синей глины
мычащие во сне
бредущие во тьму
нам время пятки жжёт
нам ветер дует в спину
нам хлещет в лица дождь
и радостно ему

не надо лишних слов
над этою купелью
умыться и уснуть
и видеть как во сне
из каждого куста
горящего капелью
зелёная звезда
рождается во мне

мается: душа
земля качается случается
в ногах а чаще в головах
и ничего не получается
зима и снег увы и ах

подружка зимняя бессонница
беззвонница бесстыдница
ну что с тобою церемониться
ведь ты всё так же будешь лыбиться

и крепче чаю не заварится
и в чашке ложкою кружа
разлукой со стихами мается
моя бессменная душа

Детство на Оке
я помню этот лес: грибы, деревья
маслята, ельник, вот отец, а вот я
июль в зените, месяц в рукаве
отец кричит
– ну что?
– опять маслёнок!
маслёнок тоже в сущности ребёнок
а кто это там прячется – в траве?
но очень скоро выйдем мы из леса
там пруд не понимает ни бельмеса
блестят на солнце рыбы караси
и мы – на этом зеркале пейзажа
где темпера и глушь и тишь и сажа
и деревенька, Господи спаси

и дальше мы идём с отцом куда-то
в руке отцовской удочка зажата
в затонах окских ждёт подкормку лещ
скажи: скажи: ты жив ещё, ворюга?
узнаемся ль, увидевши друг друга
жизнь движется стремительней чем речь

ах лечь бы в речь отдав себя теченью
когда вся даль небес открыта зренью
и ты плывёшь всевидящ как река
в твоих руках уже играют рыбы
и вот за это, Господи, спасибо
что в звёздном небе движется Ока

Ветер
какое чудо
весь этот ветер
в лицо летящий
когда ты молод
когда ты Вертер
ты настоящий

ночная мякоть
сырого неба
тебя объемлет
густая липа
и запах мёда
пчелиный лепет

как пахнет каждый
растущий в небе
в земле сидящий
лишь только ветер
тебе расскажет
вперёдсмотрящий

и ты глотаешь
густую книгу
земного ветра
и рёв вулканов
гул океанов
бег километров

и задыхаясь
глядишь шалея
в окно ночное
на этот ветер
на эту нежность
в ночном прибое

Рыбы Декарта
                                        Ганне
Киев в осаде. И в каждом окне –
пена каштанного бунта.
Рядом с тобою завидует мне
вся соловьиная хунта.

Нам-то какой до бродяг интерес? –
пусть себе свищут, злодеи!
Ты музицируешь Данта топлéс –
где в этой музыке, где я?

Там, где над Киевом дремлет звезда,
плавают рыбы Декарта –
там мы играем друг друга с листа,
плавится звёздная карта…
2007

Дожить до лета
                                   памяти Аси Каревой
солнце прожгло дырочку на матрасе
сон винограда спел как вино на ужин
ягодные улитки заселили террасу
ты мне больше не нужен
звёзды стали длиннее а ночи ярче
южное небо вздрагивает спросонок
перечитать Маркеса или Боккаччо
плач за окном –
чей ребёнок?
кто там меняет карнавальные
на посмертные маски
не разберёшь – старуха или Джульетта
хорошо когда есть пара жизней в запаске
чтобы дожить до лета

Снебапад
                                   Ольге Подъёмщиковой
кто был из нас кто не был виноват
теперь не важно небо стало выше
и яблоневый нынче снебапад
чердак скрипит и дождь стучит по крыше

вся жизнь твоя артхаусный обман
богема революция и ссылка
как я мальчишкой был тобою пьян
стучат иди тебе с небес посылка

спасибо за свободу через край
за неуют семейного уюта
за обитаемый а не лубочный рай
за жизнь и за любовь без парашюта

все спорили с тобой о небесах
в статьях стихах и музыке неспетой
речь облетает как листва в лесах
мороз уже не стой в дверях раздетой