Новогодний подарок читателям от «ЛГ» – книжная серия под названием «Юрий Поляков представляет настоящую российскую прозу». А поможет нам доставить их к вашей ёлке известное столичное издательство «Астрель». Одним из первых в этой серии публикуется лауреат учреждённой нашей газетой премии имени А. Дельвига прозаик из Краснодарского края Николай Ивеншев. Предлагаем вашему вниманию рассказы, вошедшие в его книгу «настоящей» прозы «Когда мы были людьми».
Он звал её Маркизой Ангелов. Она его – Сказочником. Отчим и падчерица.
Тот, кто сидел на старом ивовом стуле, тот и задавал вопросы. На этот раз сидела Маркиза:
– На чём Земля держится?
– На трёх китах.
– А киты?
– На воде, в море-океане.
– А море-океан?
– На земле.
– Вот и запутался. Опять я выиграла.
Стул скрипел на все лады. Сейчас стул радовался.
У Маркизы были длинные пальцы и лицо, которое начинает взрослеть. Сказочник вывел правило: как только ребёнок начинает читать, он начинает взрослеть. Маркиза уже бегло читала.
– Земля держится на лучиках. На солнечных!
– Ага, привязана! Шнурками от кроссовок. Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! – нарочно, по слогам, рассмеялся Сказочник.
– Не дразни меня, а то уйду.
– Лады. А от кого люди произошли, а, Маркиза?
– От обезьян!
– Ага, из клеток сбежали! Человека Бог создал.
Вопросительный стул скрипит всеми своими ивовыми прутьями, как будто музыкальный инструмент.
– Завтра, между прочим, Пасха, – вздыхает Сказочник, – все христосоваются. Крашеные яйца дарят.
– Зачем дарят?
– Не знаю, чтобы простили, помирились.
– Да?! – изумилась Маркиза. – А если я Кристине своё яйцо отдам, то помирюсь с ней?
– Надо ещё три раза поцеловаться в щёки.
– Здорово! Это что, такое правило?
– Христосоваются! Мирятся, значит.
– И мы с Кристиной…
– Конечно! Тогда давай скорей красить.
– Их ещё сварить надо. – Давай ты, Сказочник, вари, а я буду красить.
Маркиза соскользнула со стула и побежала за красками и кисточкой.
– Вообще-то их в луковой кожуре кипятят, но и кисточкой можно.
Вскоре яйца тупо застучали о дно эмалированного голубого ковшика. Минут десять прыгали они в кипятке. А потом крутились под холодной струёй крана.
– А почему Пасха называется?
Сказочник не знал.
Он знал с полтысячи разных писателей, больших и мелких, знал Мигеля Сервантеса Сааведру и Эрнеста Теодора Амадея Гофмана, но не знал, почему Пасха называется Пасхой и для чего красят яйца.
Красной акварелью Маркиза подписала яйцо – «Кристине». И Сказочник ещё посоветовал добавить «Х.В.». Христос Воскресе. Такое же яйцо – «Маме», «Сказочнику».
– Христос? А кто это?
– Бог. Их несколько. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
– Как три кита?
– На которых земля держится.
– Земля держится на Солнце. Запомни, Сказочник!
– Не канифоль мне мозги, Маркиза!
– Ладно, а когда идти это?.. Христосоваться? Мириться с Кристиной, сейчас?
– Завтра утром.
Ночью Маркиза плохо спала. Раза три просыпалась, осторожно пробиралась на кухню. Боялась, чтобы мышка хвостиком яичко не задела. Именно то самое, намеченное Кристине.
Сказочник тоже почти не спал. «Почему яйца? – думал он. – Жизнь в яйце зарождается? In vito. Как это связано с Библией? Надо бы почитать. Маркиза – заноза. Всё ей надо. Но она – не моя, не моя, не моя. Чужая. Хотя иногда её жутко жалко, жальчее всех. Вот когда я её окончательно полюблю, тогда и поверю в Него. А сейчас? Сейчас слишком много наносного. Если он нас слепил, то почему – не идеальных? Не мог создать нас совершенных. Для испытаний, что ли, смастерил пороки? Тогда он безжалостный, а призывает любить себя и близких. Напутано жутко. Как старая леска на чердаке. Из века в век путают. Евангелисты, адвентисты, свидетели – несть им числа.
– Маркиза, не шлёпай по голому полу босиком!
– Я яйцо проверяла.
– Спи.
Пасха в этот раз пахла не только ванилью и подгоревшим изюмом, но ещё и яблоневым цветом. Деревья белые. И ветер сбивает цвет. Маркиза засунула яйцо с красными надписями «Кристина» и «Х. В.» в джинсовую куртку и побежала в соседнюю пятиэтажку. Между этими домами гаражи и курятник. За проволочной решёткой по своим территориям важно кружили два петуха. Один белый, простой, с мощным клювом. Другой рыжевато-сизый. «Как пират», – сказал Сказочник, когда они ходили в магазин за сухарями для котлет. Ещё он называл его Гогом. «Почему Гог?» – спросила она. «Гог! Петух этот был когда-то художником. Он мне вопросительный стул подарил» – «Давно?» Она даже остановилась. «Очень! Когда я был не седым, а рыжим. И земля держалась на трёх слонах». – «Опять?!» – топнула ногой Маркиза. «Запомни, Маркиза: белый петух – Ваня, этот серо-буро-малиновый – Гог».
Врал Сказочник, как всегда. Но интересно.
Маркиза долго стояла на втором этаже, ждала, чтобы кто-то нажал на кнопку звонка. Кто проходит – тот нажмёт. Ей повезло. Ждала недолго. Дверь Кристининой квартиры распахнулась. И из неё выскочила, шурша блестящей кремового цвета юбкой, Кристинина мама. Она сладко пахла губной помадой. Тут же, как мячик, – сама Кристина в розовой курточке и в белом платочке. А за подружкой следом тяжело и шумно дышал мужчина. «Её папа», – решила Маркиза.
Её папа достал из кармана пачку с сигаретами и щёлкнул зажигалкой. Ещё он вынул ключи и запер дверь квартиры.
– Скорее – фффы, живее – фффы, живее, скорее! – торопил он непонятными словами. – Толян слюной исходит. Разговлятца – фффы!
Кристина как будто и не слышала отца. Она застыла как вкопанная и долго глядела на свою бывшую подругу Маркизу. Прямо в лицо. Она, наверное, тоже начала читать книги.
– Ты зачем? – спросила она.
– Мириться… Христосоваться, – хотела сказать, но шепнула Маркиза и рассмеялась. Она протягивала Кристине своё крашеное яйцо.
Кристина тоже рассмеялась. Но повеселей. Она стала вертеть яйцо в руках.
– Это ты сама нарисовала?!
– Сама! Давай ещё пальцами помиримся: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись».
По лестнице снизу возвращался её отец, весь в синем сигаретном дыму:
– Ффф-ы! Девочка?.. Ты зачем?..
– Это моя подружка! – твёрдо ответила Кристина. – Катя, ты знаешь.
– А это что у тебя в руках? Пфффы!
– Пап, ты что, ослеп? Это – яйцо. Катя мириться пришла.
– Объясни Кате, что мы устали. Мы с мамой очень устали, простояли всю ночь в церкви! Поняла, Кристина, объясни девочке. Мы, блин, всенощную стояли… М-да, объясни. А яйцо отдай. Верни. Ффф-ы! Птичий грипп ходит, неизвестно, откуда оно.
– Пап, это моя подружка. Яйцо – моё. Она мне его…
– Верни эту птичью заразу. Только что по телику показывали: в Дагестане лебедей отстреливают. Я, слава богу, продал твоих попугаев, теперь эти яйца. За-ра-за! Поехали разговляться, всё, я сказал. Пфффы!
Кристина яйцо не отдавала. На помощь явилась Кристинина мама.
– Я ей говорю, что надо быстрее ехать, ну, зайчик, объясни своей дочечке, что яйцо нельзя. А мы устали… Разговляться к Анатолию Михалычу!
– Она сама яйцо покрасила, – заявила Кристина. Ажурный батистовый платок у неё скосился набок, на одно ухо, губы дрожали. – Она это… Христосоваться пришла.
– Слушай, дочь. Мы в церкви были? Были! Молились? Молились! И тебя брали. И ты крест ложила? Ложила!
Он поиграл носком своего чёрного лакированного ботинка.
В кармане у Кристининого отца тонко и пронзительно зазвонило.
– Ну вот, я же говорил, Толян рвёт и мечет. Одних нас нет. А мне ещё машину прогреть. Фууу! Анатоль Михалыч лютует! Зверь Анатоль Михалыч!
– Ген, нельзя же так, ты хитростью бери. Тебя ведь Катей звать? – сладко пропела Кристинина мама. И крашенные коричневым губы сделали волнистые движения. Сначала одно движение, потом другое.
Маркиза Ангелов кивнула.
– Катей.
Приторный запах карамели.
– Ты пока возьми это яйцо, Катюш, подержи его. Потом, потом. Ну куда мы с ним к гостям? Разобьём ещё! На вот ещё конфетку!
– Кристина положит в сумочку! – упорствовала Маркиза.
– Примнём ещё!
– Да что ты с ними цацкаешься, – обозлился папа Кристины, и лицо его густо покраснело. – Дай сюда это!
Кристина протянула руку с яйцом отцу. Словно и не её это была рука, а куклы. Рука плохо сгибалась.
Маркиза взяла яйцо и шумно дёрнула носом. Она всегда так делала, когда боялась, что расплачется. Одной рукой она зажимала глаза. В другой – крепко несла яйцо. Буквы «Х.В.» расплывались.
Девочка не заметила, как прошла мимо курятника с двумя петухами: белым и пиратом. Ухо уловило, как огненно-рыжий с сизым отливом пират зло щёлкнул шпорой: «Гог!»
Потом Маркиза Ангелов поднялась на свой этаж. Дверь не заперта. Как всегда. Сколько можно Сказочника учить: замыкай дверь! Из квартиры слышалась музыка. «Брамс! – всегда приговаривал Сказочник. – Брамс-блямс! Тра-та-та!»
Держа в левой руке крашеное яйцо, Маркиза разулась и скинула куртку.
Плетёное кресло громоздилось между кухней и прихожей.
Она села в него, поджав колени к груди. Плакать не будет.
– Христос Воскресе! – прошептала она и погладила яйцо, словно надеялась на что-то необычное. Словно оттуда выскочит волшебный Аладдин с лампой или красавец-князь из сериала.
Из комнаты выскочил Сказочник в шортах.
– Брамс-Тарар-Рррамс! – пророкотал Сказочник. – Ты чего это невесела, чего нос повесила?
Маркиза молчала.
Она сжимала длинными, испачканными красной акварелью пальцами яйцо. Скорлупа треснула как раз между «Кристиной» и «Х.В.». Стул под ней жалобно взвизгивал.
– Что, дома никого? – спросил Сказочник.
– Ага! – соврала Маркиза. Ей не хотелось подводить подругу.
– Врёшь, поди? – заглянул ей в глаза Сказочник.
– Вру!
– Когда? В первый или во второй раз врала?..
– И в первый, и во второй, и в третий.
– Врать полезно, молоко в холодильнике прокисает.
– А имя у петуха этого, Гога этого, есть? Гог – ведь это фамилия.
Сказочник улыбнулся: во даёт!
– Винсентом звали.
– Смешно! Он что, вино любил?
– Вино вперемежку с сеном!.. Так, ангел в сарафане, не пудри мне мозги. Промокни глаза. И… И… Христос Воскресе! Похристосоваемся, Маркиза Ангелов!
Маркиза с сёрьезным, взрослым лицом отложила треснувшее яйцо в угол стула. За скатавшуюся там накидку. Встала на треснувшие прутья и вытянула губы так, как это делает её мама. Сравнявшись со Сказочником, она звучно чмокнула его в щёку:
– Не дразнись больше, я тебя уже люблю!