Судьба

Игорь Гриньков

Рассказ

Прозаик. Родился в 1951 году. Окончил Астраханский медицинский институт им. А.В. Луначарского. По специальности – врач судебно-медицинской экспертизы. Отличник здравоохранения Российской Федерации. Член Союза российских писателей. Автор книг «Очерки судебного медика. (Опыты эксгумаций)», «Хроники судебного медика-2», «Белый пиджак», «Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман» и др. Награждён федеральной медалью «За особый вклад в книжное дело».

Но по окончании интернатуры в Элисте, он почему-то не задержался в степной столице, а оказался на Кавказских Минеральных Водах, где его закружило, завертело в феерическом калейдоскопе курортных городов. Вольный воздух ударил Грише в голову.

За какие-то двадцать пять лет он сменил не только несколько городов в пределах КМВ, но и массу медицинских специальностей, начиная от травматолога, хирурга общего профиля и заканчивая частнопрактикующим врачом, попыткой организовать своё собственное дело. Не нужно говорить о том, что ни в одной специальности он так и не состоялся как профессионал своего дела, а частный бизнес зачах, так и не успев принести плоды в виде хороших дивидендов. Некому было подсказать молодому тогда врачу одну простую истину; чтобы стать настоящим докой в избранной тобой медицинской профессии, надо посвятить ей всю жизнь, постепенно приобретая знания, опыт, и как результат – авторитет у коллег и пациентов. А прыжки с одной болотной кочки на другую никогда никого не приводили к успеху.

Личная жизнь Григория Александровича бурлила не меньше, чем профессиональная. Каждый переезд в другой город сопровождался разводом с прежней женой и новым бракосочетанием. Видимо, древние пращуры нашего лирического героя вели свой род от Гименея. И всё бы ничего, но в каждом браке он оставлял помёт в виде одного-двух детей. А таких браков на его счету оказалось пять. Проблема алиментов как-то не сильно обременяла Гришу то ли в силу своей незначительности, то ли по другим неведомым причинам. То есть алименты он умудрялся не платить. Накануне своего пятидесятилетия узы Гименея опять разорвались, и последний пятый брак распался так же бесславно, как и предыдущие, а Григорий Александрович съехал на съёмную квартиру. Как бы продолжалась его жизнь дальше, трудно сказать, но к нему стали подступать хвори и недуги, как следствие бурной жизни, стрессов, связанных с разводами, пирушек с друзьями и неуёмного желания добиться каких-то несбыточных высот.

А через полгода с ним случился инсульт, к счастью, не геморрагический (кровоизлияние в мозг) с крайне дурным прогнозом, а ишемический, но у Григория Александровича отнялась речь, и ему парализовало одну половину туловища. Восстановление происходило крайне медленно и трудно, да так и не завершилось окончательно. В больнице его никто не навещал, если не считать двух-трёх визитов новоиспечённых сотрудников. Мрачные мысли теснились в его голове.

После выписки из больницы, лёжа в одиночестве в однокомнатной съёмной комнате, за которую уже образовался изрядный долг, Григорий думал о том, что же ему теперь делать дальше. Жалкий, немощный, никому не нужный, с трудом добирающийся с помощью костыля до туалета и кухни, чтобы заварить жидкий чай, он иногда трезво оценивал ситуацию: «Проскакал по жизни на одной ноге, а к финалу – вот оно, разбитое корыто, ни собственной крыши над головой, ни средств, кроме унизительной пенсии по инвалидности, ни близкого человека, который хоть уход мало-мальский ему бы оказал. А ведь шестидесяти лет ещё нет».

Две-три сердобольные женщины из подъезда, прослышав о бедственном положении соседа, на первых порах, пока Григорий Александрович не мог выйти из квартиры, приносили ему из магазина хлеб и еду, приготовленную собственными руками, убирали в квартире и даже стирали. Если бы не эта помощь, то он отошёл бы в мир иной в своей келье от банального истощения.

Консолидированное мнение всех бывших жён и старших детей от первых трёх браков можно было выразить примерно такими словами:

– На хрен нам нужен такой папашка, который, вступив в очередной брак, напрочь забывал о нашем существовании, не помогал ни копейкой, ни разу не навестил, не позвонил?! А теперь ухаживать за этой неподвижной колодой, судно из-под него выносить. Чужой он нам человек, а мы не альтруисты.

Наконец единственно возможная мысль созрела. Опираясь на трость, удерживая в здоровой руке дорожную сумку, вмещавшую всё нажитое за многие годы имущество, со смазанной, невнятной речью Григорий Александрович погрузил своё дородное тело в автобус и отправился на малую родину, в Элисту.

Квартира давно умершей матери находилась в руках других родственников, а мотаться по судам у инвалида попросту не было сил. Помогли институтские однокашники, которые, имея вес и влияние, устроили Григория по своим каналам в дом престарелых и инвалидов. Ему даже была выделена отдельная комната, небольшая по размерам, но всё же отдельная, без докучливых соседей. Это была льгота, о которой можно было только мечтать, но привыкший к другой жизни бывший врач широкой квалификации ощущал себя в ней, как в узилище.

В «стардоме» Григорий Александрович почувствовал себя на дне жизни. Воздух, пропитанный запахом старости, махорки и увядающей человеческой плоти преследовал его повсюду, действовал угнетающе, стоял в ноздрях даже во время сна. Он чётко осознавал, что в этом месте ему предстояло обитать, влачить существование до конца отпущенных дней.

Но деятельная натура нашего героя, несмотря на физическую немощь, не могла смириться с такой почти растительной жизнью остальных жильцов богадельни, и он начал искать себе занятие.

Перенесённый инсульт, кроме чисто медицинских проблем, оказал влияние и на психическое состояние призреваемого; в нём пробудилась жажда правдоискательства. Присмотревшись к жизни «стардома», он обнаружил массу недостатков, непорядка, да и просто действий криминального характера. Так, тётки, работницы пищеблока, приходя на работу с пустыми руками, возвращались после окончания смены нагруженными тяжеленными сумками. Теперь ясно, почему в супе-похлёбке, подаваемом к обеду, даже следов мяса не удавалось обнаружить. Воруют, причём нагло и беззастенчиво. Не без ведома директора заведения, разумеется, иначе не действовали бы так открыто. И делятся с ним, в этом нет никакого сомнения.

Уход за больными был не надлежащим. Иной полностью обездвиженный мог полдня лежать в собственных испражнениях, прежде чем санитарки удосуживались небрежно обмыть тело и сменить пижаму и постельное бельё.                  

А директор, этот садист, ему бы в концлагере работать! Большую часть своей пенсии обитатели «стардома» оставляли в кассе богадельни за проживание, питание, уход и медицинское обслуживание. Лишь незначительную часть денег они получали на руки, на мелкие личные нужды. Некоторые из них, более молодые и мобильные, через лаз в заборе набирали вина в магазинчике неподалёку и вечером напивались до непотребности.

Наутро директор через своих соглядатаев выяснял, кто накануне особенно отличился на стезе винопития, и вызывал проштрафившихся в свой кабинет, где без свидетелей проводил «воспитательную беседу». Суть беседы заключалась в том, что он своими железными кулаками жестоко избивал нарушителя режима содержания, а иногда бил и ногами, не жалея дорогих импортных туфель.

Григорий Александрович не раз видел множественные гематомы и ссадины на телах участников «воспитательных бесед». Он фиксировал каждый случай, описывал повреждения (врач всё-таки, хоть и бывший), даже собирал «показания». В душе его зрело справедливое возмущение.

Накопив достаточное количество компрометирующего материала, он обобщил его на бумаге с дотошностью и тщательностью, а письмо со своей личной подписью отправил в Министерство социального развития республики. Опустил в почтовый ящик, соблюдая все меры конспирации, то есть не на территории «стардома», а с Главпочтамта, пользуясь ещё одной привилегией – правом свободного выхода в город.

Но произошла непредвиденная вероломная утечка информации, директор был ознакомлен с содержанием письма кем-то из сотрудников министерства. И за день до приезда проверяющей комиссии весь контингент помыли в бане, выдали чистую одежду, сменили постельное бельё, а на обеденном столе появились котлеты с запахом мяса. Во время проверки все Гришины «потерпевшие» отказались от своих показаний; одни сказали, что ничего такого не помнят, другие – что Григорий Александрович сам всё это выдумал и заставил подписать.

Вызванный в кабинет директора податель жалобы предстал перед членами министерской комиссии, состоящей из двух женщин неопределённого возраста и одного молодого мужчины. Директор в это время скромно сидел в углу кабинета. Григорий услышал:

– Товарищ Хараев. Мы внимательно проверили факты, изложенные в вашей жалобе, и должны сказать, что они не подтвердились. Мы не знаем, чем вы руководствовались, когда писали жалобу, может быть, личными неприязненными отношениями с руководством учреждения, но в его действиях комиссия не усмотрела нарушений, о которых вы пишите. Наоборот, вам были созданы самые удобные условия для проживания. Комиссия очень надеется, что впредь вы будете объективным.

Для Григория это был как удар в солнечное сплетение. Директор при этом сидел с видом оскорблённой невинности.

Через полчаса после отъезда комиссии Григория Александровича снова пригласили к директору. Понимая разницу между остальными жильцами и врачом-инвалидом, директор повёл разговор в неприсущем ему не диктаторском тоне:

– Хараев, скажи, что ты добиваешься? За тебя такие люди просили. Я пошёл им навстречу, поселил тебя, выделил отдельную комнату, разрешил свободный выход в город. И в ответ – такая неблагодарность!

Вязким после перенесённого инсульта и от волнения голосом Григорий произнёс:

– Но ведь всё, что я написал, правда.

– Нет, неправда, – отчеканил директор. – Вот и высокая комиссия из министерства подтвердила, что факты не подтвердились.

Потом посмотрел на Григория соболезнующе и добавил:

– Смотрю я на тебя, Хараев, и не пойму, сколько тебе лет: семнадцать, когда романтизм из жопы не выветрился, или пятьдесят семь, как по паспорту. А ты знаешь, что эти алкоголики по ночам к старухам в комнаты ломятся, одну чуть не изнасиловали? Как прикажешь с ними разговаривать?

Нянечек и санитарок не хватает, никого не устраивает копеечная зарплата. Ты в других домах для престарелых не был, сравнивать не с чем. Финансирование почти нулевое, постели не на что купить. Есть такие места, где хуже, гораздо хуже.

– Но ведь воруют на пищеблоке, – успел вставить Григорий Александрович.

– Слушай ты, борец за справедливость! Я, между прочим, навёл справки о твоей праведной жизни до твоего появления здесь. Не очень радостная картина складывается. Много горя ты принёс своим семьям. Да и больным от тебя проку мало было, знаю, что на взятке один раз чуть не попался. Так что не тебе мне мораль читать, ангел мой без крыльев.

Когда ты, Хараев, в многочисленных больницах работал, не замечал разве, что из пищеблоков тырят продукты кухонные работники? Или глаза твои тогда пластырем залепило? А здесь вдруг прозрел. Неужели надо дожить до шестидесяти без малого лет, чтобы
уяснить: где продукты, то там воруют обязательно?

Наконец директор закончил свой монолог:

– Давай, Хараев, договоримся так. Ты не плетёшь за моей спиной интриги, а я забываю об этом случае и ни в чём тебя не ущемляю.

Казалось бы, достойный компромисс, но внутренне Григорий Александрович уже закусил удила…

Как раз в это время в Калмыкии сложилась своеобразная политическая ситуация. Оппозиция нового главы республики, приверженцы первого президента, подняла голову и начала усиленную работу по дискредитации существующей власти. Была учреждена газета, выходящая большим тиражом, в которой публиковались негативные материалы о новом руководителе и его окружении. На коммерческом «независимом» телевидении провели серию специфических передач, для чего из Москвы была вызвана «ландскнехт от журналистики», которая при прежнем президенте служила ему верой и правдой, держа в ежовых рукавицах весь журналистский корпус Калмыкии.

Григория Александровича познакомили со столичной дамой, и на одной из передач он выступил в роли главного гостя, где несколько косноязычно и тягуче рассказал о безобразиях, творящихся в городском доме для престарелых и инвалидов. История, казалось бы, локальная, но ведущая умело направила её в нужное русло, а рефреном звучала мысль – только при таком бездеятельном и бездарном республиканском руководителе возможны подобные злоупотребления в отдельных местах.

Резонансная получилась передача.

На следующий день Григория Александровича пригласили к врачу, у которой он был только при поступлении, и ещё один раз по поводу простуды. Женщина в белом халате очень тщательно обследовала его, проверяла даже сухожильные рефлексы, колола иголкой различные участки кожи. Потом долго писала что-то в амбулаторной карте. Лечения никакого не назначила, ограничившись рекомендацией избегать физических нагрузок.

Вернувшись в комнату, Григорий обнаружил, что исчез мобильный телефон, его чуть ли не единственная связь с внешним миром, если не считать прямых выходов в город. Как же так, он всегда запирал комнату на ключ? Потом вспомнил, что запасной комплект ключей есть у уборщиц и у администрации. Григорий Александрович не стал поднимать шум, поняв, что пора писать в прокуратуру. Чему он и посвятил остаток дня и весь вечер.

На следующий день после завтрака с письмом в кармане он направился к проходной. Здесь его остановил охранник:

– Хараев?

– Да. А в чём дело?

– Вам не разрешено покидать пределы учреждения.

– Распоряжение директора? – спросил Григорий Александрович.

– Нет. Предписание доктора. Длительные неконтролируемые отлучки могут плохо отразиться на состоянии вашего здоровья. Вам можно гулять только по территории двора под наблюдением медперсонала. И то ограниченное время.