Из книги вдовы писателя «Жизнь и творчество Валентина Пикуля в фотографиях и документах»
Текстовая часть книги-альбома, а в ней более 600 фотографий, состоит из двух взаимодополняющих пластов – воспоминаний, статей, записей самого Валентина Саввича и размышлений, комментариев и дополнений его жены Антонины Пикуль. Сегодня предлагаем вашему вниманию отрывки из записок писателя.
«Ода моему
Царю-владыке – письменному столу...»
Нередко читатели просят хоть одним глазком взглянуть на мою творческую лабораторию, если можно так выразиться, пройти в мой рабочий кабинет. Сообщаю, что это довольно большая по размерам комната – около 30 квадратных метров. По трём стенам стоят вплотную стеллажи, а с четвёртой стороны окно почти во всю стену. Часть окна закрывает картотека исторических лиц, которая, когда я работаю, находится за моей спиной. А чуть ли не посередине комнаты стоит огромный дощатый стол. Мой стол весь заляпан чернилами. Тем-то он и хорош, значит, я не сидел без дела. А что толку в полированных столах, если за ними не пишется?
Поверьте, я пробовал писать за полированным столом, во второй комнате – «в портретной». Ничего из этого не получилось. Бумага скользит – места мало... А я привык к свободе действий на столе: разложить листы так, чтобы было всё видно. Стол для писателя – это верстак, это станок.
Мой драгоценный стол... Не полированный, не лакированный, очень надёжный, сколоченный мастером в прошлом веке... Это, можно сказать, моё приданое.
Я его привёз из Ленинграда, а приобрёл его, когда начал писать «Океанский патруль». Значит, он был свидетелем рождения всех моих книг, без исключения. А те, что были написаны на даче, дорабатывались и перепечатывались тоже на нём.
Это мой верный друг – друг надёжный и удивительный. Я верю в него, как и он в меня. У нас с ним обоюдная любовь и привязанность друг к другу...
А если чуть заглянуть в молодость... то он был иногда и моей кроватью. Я спал на столе. Он согревал меня своим теплом неполированных досок. Поэтому как же я мог, переезжая в Ригу, бросить его в Ленинграде? Его бы пустили на дрова...
Когда переезжал на новую квартиру, ох и помучился я с ним!.. В двери мой стол не проходил – пришлось поднимать через лоджию. Хорошо, что окна большие, почти во всю стену, а то пришлось бы отказываться от квартиры. Шучу, конечно, но стол бы всё равно не бросил. Сбежались посмотреть все соседи, что за «достопримечательность» привёз Пикуль из Ленинграда. Да, такое было. Многие смеялись...
А сколько лет он мне служит! Без него, я думаю, не написал бы даже одного романа!
Как назвал его один журналист: «Царь-владыка – письменный стол». Он примечателен и интересен тем, что широк, крепок, доски плотно сбиты, как палуба. В самом деле, он напоминает мою молодость, когда палуба мне была родным домом...
Стол не обижается на меня, когда на него с кончика пера сорвётся клякса. Он впитает её в себя – и живёт дальше, ещё более красивый и разноцветный!
Мне иногда бывает стыдно перед ним, когда я ощущаю себя слабаком. Как верный друг, он старается помочь мне, а я – оправдать его доверие.
Слабости были разные: и неудачи в работе, а по окончании романа – и стопка коньяку... Ради справедливости скажу, ничуть не выгораживая себя: работа и коньяк несовместимы...
А сколько было трудностей... Но вместе с ним мы справлялись: проиграв одно сражение, выигрывали другое...
Вместе с другом мы объяснялись и клялись в любви, писали письма любимым, побеждали и умирали...
К столу вплотную примыкает стеллаж, поставленный перпендикулярно стене, и как бы отгораживает угол комнаты, за которым находится кушетка.
Нередко, чтобы не беспокоить Тосю, я сплю на ней, предварительно хорошо проветрив в кабинете: не забывайте, что я – заядлый курильщик. Когда работа спорится, не замечаешь, берёшь сигарету за сигаретой, а потом голова трещит...
После инфаркта врачи вообще запретили курить. Месяц спокойно выдержал, а потом опять потянуло. Сейчас выкуриваю около 15 сигарет, а раньше «высасывал» иногда по две пачки за ночь...
Во время работы всё время пью крепкий чай, чифирь. Он поддерживает мои силы...
И вновь давайте вернёмся в кабинет. Основное пространство комнаты занимают книги, хочешь не хочешь, а приходится «сжиматься», поскольку идёт поступление новых источников, которые необходимы в работе.
К книгам иногда я обращаюсь, как к людям, разговариваю с ними, иногда и стихами…
Книги в последнее время стали «зажимать» меня, и я это сразу почувствовал. Тогда я убрал верхнюю полку стеллажа, напротив стола, и повесил красивые портреты русских женщин: Лопухину, Львову, Воронцову, Пушкину-Гартунг, Тёмкину... Каждая из них достойно прошла свой земной путь в этом бурном времени, оставив заметный след в истории...
Заканчивая разговор, я снова обращаюсь взором к моим сокровищам – книгам, без которых жизнь моя бессмысленна, и к моему дорогому и надёжному другу – столу. За ним начал писать, за ним и закончу…
Жаль, что я уйду раньше его, но он, надеюсь, в память обо мне ещё послужит моему делу...
Моя жизнь – моя работа
Существует довольно распространённое мнение о писательском труде как о деле если и не серьёзном, то, во всяком случае, далеко не обременительном. «Подумаешь, – рассуждает иной обыватель, – сидят себе в тепле и уюте, чирикают пёрышком по бумаге... Это небось не кирпичи таскать... А живут-то, живут-то как! На машинах разъезжают, дачи строят...»
Грустно делается порой от таких рассуждений. Ведь литература наша – если иметь в виду истинную литературу, а не подёнщину ради заработка, истинных писателей, а не приспособленцев и халтурщиков, – это всегда титанический труд, это полная самоотдача и добровольный отказ от многих удовольствий жизни, это своего рода подвиг, наконец.
Недаром наша художественная словесность начиная со времён Ломоносова, Пушкина, даже ещё более ранних времён, занимала и занимает столь же важное место, являя пример гражданственности и беззаветного служения народу...
И вот что показательно: чем талантливее художник, тем обострённее он чувствует проблемы времени, тем он активнее как гражданин. Я не могу не восхищаться гражданской позицией замечательных наших писателей – Юрия Бондарева, Василия Белова, Валентина Распутина, не только написавших такие произведения, как «Берег», «Пожар», «Всё впереди», но ещё столько сил и времени тратящих на борьбу за сохранение природы, памятников старины и культуры...
Горячая сопричастность художников слова к жизни страны, стремление ответить на насущнейшие проблемы времени особенно наглядно проявились на последнем пленуме Союза писателей. Сам я на нём, как, впрочем, и на всех других писательских форумах, не был, ибо за сорок лет не получил ни одного приглашения, ну да литературному начальству сверху виднее, кто достоин, а кто – нет, но, читая отчёт в газетах, вдумываясь в выступления писателей, я лишний раз убедился, насколько ответственна и гражданственна многонациональная наша литература, живущая жизнью народа, болеющая его болями...
Я всегда считал себя в литературе человеком случайным, ибо ни учёбой, ни воспитанием не был подготовлен к общению с деликатным пером...
Я люблю изучать материалы, но зато не люблю писать. Начинаю всегда мучительно, медленно – идёт раскачка. И первые 100–200 страниц даются с большой мукой... Работаю, конечно, без выходных, нет у меня ни праздников, ни воскресений. Если на пути к цели встречается Новый год, то и Новый год провожу за столом... Ночное время для меня – самое плодотворное. Когда пишу, придерживаюсь какого-то внутреннего графика, и если работа прерывается – буквально заболеваю. И наоборот, могу недомогать, но сажусь за стол, и все хворобы куда-то уходят...
В обычные дни сажусь за работу сразу после программы «Время» и не встаю из-за стола до 6–7 часов утра. Затем плотно обедаю и ложусь спать.
Утро для меня наступает в пять часов вечера. До девяти – личное время... И так из ночи в ночь...
Усталость я начинаю замечать лишь тогда, когда во сне продолжаю писать. Сплю днём, а работаю по ночам... Так лучше. Это как бы ночная вахта, ночной полёт над бездной...
Многие считают, что у меня потрясающая работоспособность, что мне всё легко дается... Это неправда! Честно говоря, мне совсем не хочется сидеть за столом и писать. У меня найдутся и другие дела, поинтереснее...
Но я каждый вечер буквально хватаю себя за волосы и тащу к столу. Да, я каждый раз усилием воли заставляю себя садиться за стол, заляпанный чернилами и красками...
Чтобы успешно работать, надо сохранять хорошую физическую форму, а сохранять – это прежде всего не разрушать... Не пью вина совершенно. Хотя смолоду любил выпить, и очень крепко. После того как заметил, что даже полстакана пива выбивают меня из колеи, – упаси меня бог, я больше не пью. Что ещё... Отметаю ненужные эмоции. Одно время стал смотреть по телевизору хоккей и бокс. Но вскоре бросил, как только убедился, что отвлекаюсь от работы... Во время работы совершенно не слушаю музыки: классическая меня вгоняет в грусть, эстрадная – излишне возбуждает или вызывает негативное отношение, и мне это тоже ни к чему. Но, как видите, и эти меры не помогли мне уберечь своё здоровье: подводит сердце...
Во время работы над романом стараюсь целиком перевоплотиться в своего героя. Проигрываю вслух диалоги... Однажды, когда мой герой должен был погибнуть, я не выдержал и... заплакал. При написании романов я до того «вхожу в роль», что домашние начинают замечать мои странности...
Я много думаю над судьбами своих персонажей, стараюсь представить, как бы повели они себя в той или иной ситуации...
Мною задуман один большой, многотомный роман, хронологически охватывающий примерно столетие (1725–1825 годы). Почему я ограничил себя этим периодом? Это было время вхождения России в Европу, время громких побед русского оружия и расцвета русской дипломатической школы. Укреплялся престиж русской политики...
Это был век удивительных характеров, подчас авантюрных, век развития русской науки, поэзии, географических открытий. Некоторые историки ещё называют XVIII век «бабьим веком», ибо большая часть его пришлась на правление женщин. И эти коронованные женщины внесли некоторую, я бы сказал... экстравагантность...
Вообще я должен заметить, что меня всегда тянуло к написанию военно-политических романов. Мелкие и обыденные темы – «бульварщину» – я не люблю. Вот и в истории Дальнего Востока меня интересовали прежде всего процессы создания обороны края, протекавшие после начала освоения этого края русскими... Этот вопрос – один из сложнейших не только в истории тихоокеанского региона, но и во всей мировой истории...
Питая пристрастие к веку восемнадцатому, я иногда устаю находиться в нём и тогда нахожу себе «отдых» в другой эпохе...
Из этого можно сделать вывод: когда я устаю работать в одной эпохе, я перехожу в другую и отдыхаю в какой-то новой для меня эпохе, в новом материале...
Я никогда не езжу в санатории, на курорты, мне неизвестно, что такое Дома творчества...
Мне один писатель, вернувшийся из Англии, рассказывал, что пережил неприятный момент в разговоре с английскими писателями. Они считают нас, советских литераторов, бездельниками. Доводы их убедительны: если им нужно что-то повидать, то они едут на свои кровные денежки, надо отдохнуть – платят из своего же кармана. У нас же всё наоборот и всё так, чтобы сделать из писателя паразита... Надо ему на комбайн посмотреть – пожалуйста, получи деньги на творческую командировку, надо летом отдохнуть – на тебе, родимый, бесплатную путёвку в Дом творчества...
Английский писатель сказал: «Вот вы за всю свою жизнь, имея такие блага, написали всего лишь шесть романов, а я написал полсотни, иначе бы мне не прожить».
Невольно задумаешься над этим! Почему мы так мало работаем? Почему?
А сейчас мне хотелось бы поговорить о нашей современной литературной эпохе. Именно эпохе: ведь 70 лет – это довольно большой промежуток времени...
Но сначала немного истории.
Если период царствования Елизаветы Петровны можно смело назвать эпохой Ломоносова, а время Екатерины II – временем Державина, то в царствование Николая I жил и творил великий Пушкин. Он, наверное, никогда не думал, что жил в «николаевской эпохе», как не подозревал и сам император, что имеет честь принадлежать «эпохе Пушкина».
Сейчас мы часто говорим об «эпохе Сталина», но здесь есть одно «но»...
Кого она дала?
Можно ли назвать её «шолоховской», «пастернаковской» или, чего доброго, «фадеевской»?
Я бы не решился!
Вот финиш, к которому пришли мы на путях строительства социализма и коммунизма, столь дорогих сердцам убеждённых фанатиков...
А какой великий гений представит брежневскую или горбачёвскую эпоху?
Вот то-то и оно!..
Меня нередко спрашивают журналисты, а читатели поругивают, что я не умею отдыхать...
А от чего отдыхать? От жизни? Так я не устал...
Ну и, наконец, когда я устаю от работы, перехожу в другую комнату и занимаюсь своими картотеками и портретами. Наибольшую ценность как справочный материал для меня представляет картотека по русской иконографии, я практически ежедневно обращаюсь к ней...
Я нахожу отдых от работы в ознакомлении с новыми книгами и в подборе каких-то новых исторических материалов... Когда ищу, отбираю, исследую материал – я наслаждаюсь, пишу – мучаюсь... К тому же чем лучше изучишь материал, тем менее сомневаешься, легче отличаешь нужное от второстепенного.
Кроме того, хотел бы уточнить, что любимый мною роман – политический, а моя излюбленная тема – история дипломатии. Например, «Битву железных канцлеров» и «Пером и шпагой» я посвятил деятельности русских дипломатов в сложные периоды истории...
Могу также считать себя морским писателем, поскольку около десяти книг посвятил Военно-морскому флоту.
«Нечистая сила»
Я начал писать этот роман 3 сентября 1972 года, а закончил в новогоднюю ночь на 1 января 1975 года; над крышами древней Риги с хлопаньем сгорали ракеты, от соседей доносился перезвон бокалов, когда я, усердный летописец, тащил в прорубь узел с трупом Распутина, гонял по столице бездомного министра.
Каждое время имеет своего героя, и не всегда он бывает героем положительным. Максим Горький утверждал, что «человек – это звучит гордо!». Но Леонид Андреев, отражая теневую сторону жизни, тогда же заявил, что «человек – это звучит страшно!».
Каждый из них по-своему прав...
Писать о Распутине – бессмысленно, и потому я буду писать об эпохе, получившей от историков название «распутинщина».
Исторически нам любопытно, как ничтожная, грязная тля, копошившаяся в навозе окраин великой империи, вдруг разрослась до непомерных размеров, и этот гнусный безглазый телец разлёгся поперёк России, насилуя её бесстыдно и жестоко...
Роман «Нечистая сила» я считаю главной удачей в своей литературной биографии. У этой книги очень странная и сложная судьба...
Помню, я ещё не приступал к написанию её, как уже тогда начал получать грязные анонимки, предупреждавшие меня, что за Распутина со мною расправятся. Угрожатели советовали: ты, мол, пиши о чём угодно, но только не трогай Григория Распутина и его лучших друзей.
Как бы то ни было, роман «Нечистая сила» был закончен, и вскоре я заключил с Лениздатом договор.
В ожидании выхода романа отдельной книгой я уступил его для публикации журналу «Наш современник», редакция которого вскоре известила меня, что объём произведения большой, потому оно будет печататься в сокращенном виде...
Когда вышел в свет номер журнала с начальными главами, я, к своему удивлению, обнаружил чужое название – «У последней черты». Первые страницы романа тоже были написаны не мною. В конечном итоге под названием «У последней черты» читатель получил не сокращённый вариант произведения, а лишь отрывки из него, по которым никак нельзя было судить обо всей книге...
Итак, точка поставлена!
Объём книги заставил меня отказаться от множества интереснейших фактов и событий. В роман вошла лишь ничтожная доля того, что удалось узнать о распутинщине...
У нас обычно пишут – «кровавое правление царя», «жестокий режим царизма», «продажная клика Николая II», но от частого употребления слова уже стёрлись, им трудно выдерживать смысловую нагрузку. Произошла своего рода амортизация слов!
Я хотел показать тех людей и те условия жизни, которые были уничтожены революцией, чтобы эти заштампованные определения вновь обрели наглядную зримость и фактическую весомость...
Теперь я должен сделать откровенное признание.
Кажется, кому же ещё, как не мне, автору книги о распутинщине, дано знать о тех причинах, что сделали Распутина влиятельным лицом в империи. Так вот, именно я, автор, затрудняюсь точно ответить на этот коварный вопрос…
Только ограниченный человек может думать, будто Распутин выдвинулся благодаря своей половой потенции. Поверьте мне, что вся мировая история не знает случая, чтобы человек выдвинулся благодаря этим качествам.
Мне могут возразить на примере Потёмкина... Да, этот человек не был чистоплотной натурой. Но, обладая крупными пороками, он обладал и большими достоинствами...
Из истории фаворитизма известно, что, получив от цариц очень много, русские куртизаны умели тратить деньги с пользою не только для себя. Они собирали коллекции картин и минералов, ценные книги и гравюры, вступали в переписку с Вольтером и Дидро, выписывали в Петербург иностранных архитекторов и живописцев, оркестры и оперные труппы, они вкладывали деньги в создание лицеев и кадетских корпусов, после них оставались картинные галереи и дворцы с парками, дошедшие до наших дней как ценные памятники русского прошлого...
А что дошло до нас от Распутина? Грязные анекдоты…
Так я ещё раз спрашиваю – где же тут причины, которые могли бы конкретно обосновать его возвышение? Я не вижу их, но я... догадываюсь о них...
Мое авторское мнение таково.
Ни в какие другие времена «фаворит», подобный Распутину, не мог бы появиться при русском дворе; такого человека не пустила бы за свой порог даже Анна Иоанновна, обожавшая всякие уродства природы. Появление Распутина в начале XX века, во время правления последнего царя, на мой взгляд, вполне закономерно и исторически обусловлено, ибо на разлагающемся трупе лучше всего и процветает всякая мерзкая погань.
И надо достичь высшей степени разложения нравственного и физиологического, чтобы считать общение с Распутиным «божией благодатью»… ′