Родился в 1967 году в Якутии. Живёт в Лесогорске Иркутской области. Лауреат «Илья-премии»-2002.
***
Дождь увлажняет жухлую траву,
и цвет лица становится
землистым,
как небо в ноябре, когда во рву
сгнил листопад,
ветрами перелистан;
и, словно штукатурка с потолка,
снег сыплется
на головы сограждан,
текущих по бульвару как река,
мелея с каждым днём
и с часом каждым.
1.
К людям выйти –
что душу вынуть.
И затеплится разговор.
Можно книгу меж книг задвинуть,
можно слово сказать в упор.
2.
Одиночество так устроено,
что, выдерживая твой взгляд, –
как вино – говорит порой оно
то, о чём свысока молчат.
Эхо комнатного гекзаметра,
роковая пора баллад,
осыпающихся, но замертво
продолжающих хит-парад
изначального летования,
листопадного волшебства,
суеверного ликования,
когда траурная листва
зацветает огнём язычества;
когда хочется лишь успеть
это сумрачное величество
на родном языке воспеть.
***
Легко сказать: родился там-то,
работал кем-то на кого-то.
Давно я не писал диктанта.
Да и кому служить охота
сосудом для чернил, быть вещью.
Хотя бы на листе бумаги.
Терять осанку человечью.
Как будто думать о ГУЛАГе
промозглой осенью в Вермонте.
Легко сказать: окончил школу,
стал одеваться от Ле Монти,
бить кулаком по дыроколу,
смотреть на женщин обалдело
до той поры, пока одна из
них на тебя не поглядела
и кончился психоанализ.
***
Мы жизнь откладываем на потом
и существуем,
а та врывается в наш дом
морозным жгучим поцелуем.
Мы жизни говорим «пока,
до скорой встречи».
На нас наваливается тоска,
чужие речи
и междометья, брошенные вслед
почти вслепую.
От жизни получаем мы в ответ
шальную пулю.
И начинаем приходить в себя,
рождаться свыше,
о днях, бездумно канувших, скорбя
в алтарной нише.
НАЧАЛО
В начале, в юношестве дней
изображенье было проще.
(Со стороны оно видней.)
Я вряд ли вглядывался в рощи.
Скорее – в лица. Да и то,
чтобы переспросить о чём-то.
Блестели спицы шапито,
где заводилою – девчонка.
Давили в школе потолки,
крошился мел в руках отличниц
и требовали дневники
у тех, кто на уроке дичь нёс.
Директор, ежели порой
надоедал ему наш клирос,
наведывался, дабы строй
учащихся перед ним вырос.
Адресом был СССР.
Я жил там, не подозревая,
что времени присущ размер,
пока меня судьбы кривая
не завела прямо в тетрадь,
открытую за чашкой чая,
дабы я знал, как вещи звать,
хитёр по части невзначая.
А между тем устала твердь
и было сказано немало
теми людьми, которых смерть
ещё при жизни понимала.
Стояли тесно, вполшага
все вместе на широкой льдине,
друг дружку взяв за обшлага,
но треснуло посередине.
Залихорадило страну,
перевернулись идеалы.
Ходили голыми по дну,
закутывались в одеяло,
на стогнах шли против рожна,
цену свободе назначали.
Тогда расторглась тишина,
такая трудная вначале.
ВОСТОЧНО-СИБИРСКАЯ ВЕТКА
На пустынном вокзале художницы карандаш
изображает транзитного пассажира.
Беглый набросок выглядит, как пейзаж
осени. Ветви нищенствуют. И сыро
в воздухе. Проступает одна черта
за другою, как иероглифы листопада.
Гибнет улыбка в хищном разрезе рта.
Спят улитки в глазах усталого психопата,
размышляющего, как отличить искусство от ремесла.
Дескать, действуя по заказу, ваша кисть остаётся мёртвой.
А та, ничтоже сумняшеся, на ватман перенесла
дремлющего пассажира. Совесть – вот контролёр твой.
Отрывая взгляд от окна, вижу полупроводника –
полупризрака в износившейся кацавейке.
Спрашивает билет. Надрывает. И снова тоска.
Стоит уйти покурить, как заняты все скамейки.
В общем вагоне дорога делится пополам.
Исповедьми богата Восточно-Сибирская ветка.
Но радио начинает транслировать тарарам,
и подпевает ему вполголоса малолетка.
Скоро все будем там, где выспимся, как сурки.
Что же нас гонит из дому? Внутренняя поломка?
Все мы паломники в мире, написанном от руки
тобою, прости, художница-незнакомка.