Там, где живёт настоящая Поэзия, там не может навсегда воцариться тьма, потому что Поэзия – категория светоносная, солнечная, и это прекрасно чувствует и пытается передать своим читателям замечательный табасаранский поэт Шамиль Казиев. Поэт, стихи которого, словно воины света, сражаются против наступающих на нас полчищ мирового мрака…
В некотором роде итоговые для автора книги лучших стихов и поэм «Терновый венец» (Махачкала, 2000) и «Избранное» (Москва: «Вече», 2005) наглядно показывают, что одной из наиболее характерных для системы его поэтической образности является символика света и тьмы, сквозь которую отчётливо проступают символы то жизни и смерти, то любви и ненависти, то мирной жизни и сражений. При этом поэтические образы Шамиля Казиева ничуть не похожи на вычурные виньетки, для него свойственно распространять избранный символ сразу на всё произведение целиком, как это, к примеру, происходит в стихотворении «Забрезжил восток», рисующем картину того, как «мраком сегодня нас так замело, / что, может, неделю не станет светло». Сила задействованной здесь поэтом символики тьмы настолько глубока и универсальна, что стихотворение, рассказывающее о рядовой ссоре и непонимании между двумя былыми возлюбленными, оказывается созвучным теперешнему состоянию всего сообщества народов бывшего СССР.
Свет для Шамиля Казиева – испоконвечный и ничем не девальвируемый символ любви, счастья и самой жизни, однако последнее время он, увы, не освещает ни судьбу лирического героя, ни судьбу нашего Отечества – и происходит это, по мнению поэта, «не потому, что правды в мире нет, / а потому, что больше сила тьмы». Тьма – не только противоположность всего того, что дорого человеку, но ещё и символ поджидающей его смерти.
Но что может противопоставить человек в своём единоборстве со смертью? Шамиль Казиев отвечает на это однозначно – любовь. Потому что любовь – это свет, это надежда, это то, что связывает человека с жизнью и даёт ему силы оказывать сопротивление оккупирующей землю тьме. Отсюда – и его трепетный взгляд на тему взаимоотношений с любимой женщиной, боязнь потери любви, призыв дорожить гармонией чувств.
Но ещё страшнее, чем потеря света, – угасание собственного внутреннего источника. В этой ситуации опять, как и в противоборстве со смертью, спасительным для поэта представляется жертвенная мысль о любимом человеке, тот светоносный лучик, который, точно маяк, может вывести его из мрачного состояния духа к нормальной жизни: «А если погас навсегда во мне свет, / пусть хоть не померкнет и твой силуэт... / Я вижу его... он во мгле... впереди / сияет, и я не сбиваюсь с пути».
Анализируя особенности поэтической манеры Шамиля Казиева, нельзя не восхититься тем, как органично соседствуют в его творчестве легкоузнаваемые детали реальной жизни и искусно выписанные художественные образы. Вот, например, в стихотворении «Стихи писал... Входила мама…» поэт говорит о том, как в начале творческого пути шаги входящей в его комнату мамы мешали творческому процессу. Но вот поэт вырос, стал самостоятельным мужчиной и профессиональным писателем, сидит в отдельном кабинете, где ему уже никто не мешает, и что же? «...Стихи пишу я в упоенье, / но в каждом вижу вновь и вновь: / то мысли вялое теченье, / то строки из поблёкших слов. // В тревоге я кромсаю строки. / Чего-то не хватает вновь... / Не оттого ль пустеют строфы, / что нет в них маминых шагов?..»
Рядом с такими вот глубоко личными и тонкими признаниями в стихах Шамиля Казиева присутствуют также и приметы сегодняшней жизни. «Для тех, кто украл, не написан закон, / для бедных, безродных он был сочинён»; «С деньгами, захочешь – уже депутат, / пройдёшь беспрепятственно в госаппарат» – пускай эти незатейливые публицистические истины и написаны на уровне газетной полемики, в них запечатлены приметы той самой жизни, в которой сегодня варимся все мы. Она некрасива и непоэтична, полна негатива и жестокости, но тем привлекательнее и сказочнее сверкают на её фоне тонкие художественные образы. Утро «такое хрупкое... / будто хрустальный радужный кувшин, / наполненный звенящим бодрым чувством / и чистотой заоблачных вершин». Любимая – «серна», которая раненой вышла «к людям из леса», «горлинка», которая «в мире металась» из-за того, что кто-то разорил её гнёздышко. Петухи – это «колокольчики звонкие сёл». Зимой в горах стоит такая тишина, «словно склоны бескрайние гор, / очарованы летней зурной чабана – / сон не могут стряхнуть до сих пор».
Поэтические образы Шамиля Казиева не только иллюстрируют ту или иную мысль автора, но и оказываются спроецированными на всё произведение сразу, выступая, таким образом, в качестве его сюжетной, идейной и образной основы одновременно. Таковы стихотворения «Забрезжил восток», «Камень», «Алхимик», «Неотвратимая встреча» и многие другие, представляющие собой, по сути, одну большую, развёрнутую на всё стихотворение метафору. Однако это вовсе не делает эти стихотворения узкими и мелкотемными, ведь художественные образы Казиева почти всегда оказываются шире той темы, которая читается в их поверхностном слое, и почти всегда имеют точки соприкосновения с нашей сегодняшней действительностью.
Наверное, неслучайно, что на фоне столь безрадостной и пессимистичной картины наших дней к поэту то и дело приходят мысли о смерти: «Если услышишь тревожную весть – / умер я, час мой последний настал, – / плакать не надо, родная, не верь, / знай только: друг твой смертельно устал...» Но неслучайно также и то, что суммарный аккорд поэтического творчества Шамиля Казиева оказывается в итоге оптимистическим и торжествующим, ведь время от времени жизнь всё же да одаривает его самым настоящим чудом: «И надобно ж вдруг такому случиться – / ко мне залетела внезапно Жар-птица. / В убогой обители стало светло, / озябшему сердцу приятно тепло...»