Арест Павла Дурова в Париже 24 августа 2024 года стал событием мирового масштаба, породив жаркие дискуссии о глобальных проблемах в сфере свобод человека. Францию обвинили в ущемлении свободы слова как «сторожевые псы демократии», так и их извечные оппоненты; как платформенные миллиардеры из Силиконовой долины, так и рядовые обыватели из глобального сетевого пространства.
Это единение изумляет и вызывает вопросы. Неужели свобода слова и впрямь та универсальная ценность, которая всё ещё способна объединить мир? Что представляет собой свобода, за которую готовы сражаться друзья и враги, правые и левые, эксплуататоры и эксплуатируемые? Какие интересы, какие ценности оправдывают презумпцию свободы высказывания, неприемлемость её ограничений в глазах столь разных аудиторий?
Для теоретиков-либералов доступ к широкому спектру мнений принципиально важен с точки зрения общественного блага, так как живая дискуссия стимулирует поиск наиболее эффективных вариантов решения общих проблем. Именно об этом писал Джон Стюарт Милль в своём историческом труде «О свободе». Учитывая, что человеку свойственно ошибаться, общество – считал философ – должно сохранять непредвзятость в суждениях и допускать, что представляющееся ложным может оказаться истинным.
Похожий аргумент используют и современные теоретики, фокусирующие внимание на роли общественных дискуссий в демократическом процессе. По мнению немецкого философа Юргена Хабермаса, ни о какой демократии вообще не может идти речь, если общественная дискуссия отсутствует, если она иррациональна, если какие-то мнения из неё исключены, если СМИ обслуживают не общественные, а элитарные интересы.
Если на проблему свободы слова в эпоху цифровых платформ посмотреть сквозь призму этих нормативных концепций, картина окажется далеко не радужной. Тот же Хабермас, размышляя о происходящей трансформации публичной сферы, приходит к выводу об упадке, «а в некоторых случаях и к фактической гибели рациональной силы общественных дебатов». Не в последнюю очередь это происходит потому, что алгоритмы цифровых платформ делают популярными не серьёзные суждения учёных, а «инфотейнмент» непрофессионалов, умеющих собрать аудиторию яркостью своих не очень интеллектуальных высказываний. Для качественных дискуссий на сложные общественные темы платформенные алгоритмы, запрограммированные на прибыль, не оставляют надежд.
Помимо этого, поляризация общественных настроений, и без того характеризующая любое из современных обществ, в цифровом мире достигает невиданной ранее степени радикализма. Разделяясь на группы по интересам и отмежёвываясь от идеологических оппонентов с помощью установок «заблокировать», «не показывать», «раздружиться» и т.д., пользователи цифровых сетей не спешат выходить из искусственно созданного пузыря коммуникаций, вступать в рациональную дискуссию о том, чей аргумент весомей. Если цифровые сектанты и совершают вылазки в стан врага, то не для взвешенных и уважительных споров, а для того, чтобы посмеяться над глупостью противника, разместить скриншот вражеской «дури» у себя на «доске позора» (т.е. в ленте или канале), вызвать эмоцию единоверцев и заработать вожделенные знаки внимания в виде статистики просмотров, комментариев, лайков и прочих атрибутов сетевого успеха.
Успех в цифровых сетях измеряется не качеством аргумента, а количественными показателями коммуникативных актов, содержание которых не имеет никакого значения. Отсюда разгул конспирологических теорий, фейковых новостей, сгенерированных картинок и сфабрикованных чувств. Если всё это и можно назвать свободой, то далеко не в том смысле, который в это понятие вкладывали Джон Стюарт Милль и прочие отцы-основатели либерализма.
И это совсем не то, о чём грезили либералы-романтики конца 1990 х – начала 2000 x годов. Вот как об этом вспоминает Джоди Дин, американский политический теоретик: «Интернет ассоциировался с демократией. С возможностью сделать так, чтобы голоса обычных людей были услышаны. С отсутствием цензуры. С надеждой на то, что цепи тирании будут разорваны». Но вместо «града на Холме» человечество оказалось в «ловушке коммуникативного капитализма», говоря языком той же Дин.
Коммуникативный капитализм цифровых сетей характеризуется способностью капитала отслеживать и фиксировать все нюансы человеческой деятельности и вездесущностью наблюдения – тем, что американский философ Шошана Зубофф называет «надзорным капитализмом». Получив монополию на пользование ресурсами цифровой экосистемы, технологические гиганты диктуют правила игры для миллионов жителей планеты. Отказывающихся с этими правилами считаться попросту «деплатформизируют»: блокируют им доступ к информации и сервисам, а также к распространению и монетизации услуг.
В интервью Такеру Карлсону об этом говорил и Павел Дуров. По его словам, наибольшее давление на «Телеграм» исходит не от правительств, а от Google и Apple: «Они очень ясно дают понять: если мы не будем соблюдать их правила, как они это называют, они удалят «Телеграм» из своих магазинов». Но если «Телеграм» ещё продолжает сражаться, то другие так называемые «периферийные платформы» типа Gab, Parler или BigChut уже испытали на себе все последствия «деплатформизации», лишившей их возможности на существование, а их пользователей на общение (сторонников Дональда Трампа, например).
Захватив глобальную власть при помощи контроля над инфосферой, частные технологические гиганты сегодня определяют контуры общественной жизни для миллионов людей. Власть эта будет только усиливаться в ходе дальнейшего развития искусственного интеллекта и его обучения на базе колоссального массива данных, которыми человечество добровольно делится с «новыми феодалами». Именно так современные исследователи – Ждарон Ланье, Брюс Шнайдер или Янис Варуфакис и другие – называют технологические гиганты, имеющие неограниченную власть над глобальной инфосферой.
Постоянно растущее радикальное неравенство между цифровыми лордами и попавшими в зависимость от них миллионами «новых крепостных» – горячая тема для обсуждения среди критических мыслителей всего мира. В первый год пандемии состояние технологических миллиардеров увеличилось более чем на 360 миллиардов долларов, в то время как миллионы рабочих потеряли всё. Поэтому удивительно, если и первые, и вторые отстаивают одну и ту же свободу. Ведь если для «феодалов» свобода слова – получение миллиардных прибылей, то для «крепостных» – всего лишь возможность самовыразиться внутри установленных рамок, пообщаться в кругу «своих», а также принести прибыль цифровым гигантам, сколачивающим капиталы именно за их счёт.
По теории гегемонии итальянского философа Антонио Грамши общество терпимо относится к несправедливости и неравенству, если идеи правящего класса воспринимаются как здравый смысл, которому нет альтернативы. «Другого пути нет», – говорила Маргарет Тэтчер, проводя свои неолиберальные реформы, разорявшие рабочий класс, который, впрочем, в те времена ещё пытался сопротивляться. «Другого пути нет», – говорят сегодня цифровые монстры, и пользователи платформ не спорят, платя дань в виде персональных данных за право иметь «свободу», которая на поверку оказывается чем-то совершенно другим.
Как тут не вспомнить немецкого философа Ульрика Бека, одним из первых разглядевшего шизофренизацию нашей смысловой матрицы? «Кажется, всё перевернулось с ног на голову», – писал Бек. «Корпорации защищают антикорпоративные движения, финансовые спекулянты осуждают спекуляции, мирная риторика порождает возможность войн. Старые концепции превращаются в «категории-зомби», чья кажущаяся стабильность – это всего лишь иллюзия». Сегодня мы все можем ясно видеть то, что проницательный мыслитель разглядел ещё на заре зарождения нового цифрового миропорядка: нет больше никакой свободы, а есть призрак, с помощью которого осуществляется управление массами.
«Телеграмм» не относится к технологическим гигантам. Он значительно мельче «Гугла», «Эппла», или «Амазона»; в нём гораздо меньше технологической мощи и возможности диктовать свою волю миллионам. Сегодня он тоже сражается за свободу, чем и вызывает симпатию у многих. Однако свобода платформ на увеличение своей власти в мире – это не та свобода, которая должна волновать человечество. Ведь по большому счёту суть проблемы не в доступе государств к платформенным данным, а в окончательном лишении человека свободы под предлогом борьбы за неё. Пугать должно то, что невиданные и, возможно, необратимые преобразования не становятся предметом вдумчивого общественного обсуждения. Нас снова захлестывают эмоции. Но, крича «Свободу Дурову!», мы снова кричим не о том. Кричать следовало бы о пугающей сути глобальных метаморфоз, которые мы, не задумываясь, с восторгом принимаем.